Когда, наконец, улеглось волнение первых минут встречи, Леня, выбрав момент, нетерпеливо спросил:

— Орден привез? Покажи!..

— Успеешь, — улыбнулся Владимир, — дома насмотришься…

— Ну, покажи-и, — запросил Леонид.

— Отстань ты от него! — возмутилась мать. — Пойдемте лучше в зал, в тепло, к свету. Переждем там до утра…

— А почему не домой? — удивился Владимир.

— Через пустырь надо идти-то, Володя, ты ведь знашь?..

— Ну и что?..

— А там бандиты и хулиганье разное людей почти кажну ночь раздевают. Развелось их у нас в последнё время много. Страшно на улицу выдти.

Леня со смущением, даже конфузом, а в душе и с надеждой, глядел на брата. Как же так? Он ведь летчик, герой?! Без страха бьет фашистов где-то далеко-далеко на фронте!.. Даже в самой Германии! А тут дома неужели испугается каких-то жуликов, бандитов?.. Пусть даже вооруженных финками?..

— Не бойся, мама. Идемте домой, — улыбнулся Владимир и обнял ее за плечи.

— Нет, правда, Володя, — забеспокоилась сестра, — не только раздевают, а убивают проклятые!..

— Да не беспокойтесь, пожалуйста! Идемте домой! А для бандитов у меня кое-что найдется, — и Владимир выразительно похлопал по нагрудному карману куртки.

— Конечно! — засиял в восторге Ленька. — Да и без пистолета мы бы пошли, не испугались. Нас ведь вон сколько?! Правда, Вовка?..

— Правда! Правда! — засмеялся Владимир и надвинул брату шапку на самые глаза.

— Ты наскоко приехал-то?..

— На неделю.

— Ой, как мало?! Мы думали, на месяц!..

— Вот люди! Целую неделю дома! Радоваться надо! А им все мало…

— Да радуемся, радуемся, Володя. Хотелось бы, подоле чтобы побыл дома, — заверила мать.

…По дороге, оглядывая сына, она заботливо спрашивала:

— Ты не замерз, Володя?.. Приехал в какой-то одеже. Не пойму… Холодна, наверно?

— Наоборот, мама, — смеялся Владимир. — Это же летное обмундирование! Самое теплое! Куртка-то на меху! Унты! Хоть на полюсе живи! Спасибо командиру — позаботился!.. Вот человек!.. Побольше бы таких!..

— А мы тебя в шинели в погонах и сапогах ждали! — забегая вперед и оборачиваясь, протараторил Ленька. Он никак не мог найти себе места рядом с братом, по бокам которого шли мать с сестрой. И всю дорогу то шел позади их, то бежал впереди, путаясь у старших в ногах.

— Они у тебя есть?

— А как же!

— А где?

— В полку остались…

— Эх, жаль!

— Почему?..

— Погоны хотелось на тебе посмотреть…

— Домой придешь — увидишь на гимнастерке.

— Ой, правда?! — запрыгал козленком Ленька.

— Ну, конечно! — старшие дружно расхохотались.

Никто из Ушаковых и не заметил, как прошли страшный пустырь, тянувшийся от самой станции. Вышли на Вороняцкую гору, с которой едва просматривался лежащий внизу уступами ночной город. Редкие огни сиротливо виднелись вдали…

Вышли на улицу Ленина, подошли к знакомому дому, в дальней половине которого жили остатки семьи Ушаковых.

— Володя, нас ведь уплотнили, помнишь?.. С осени сорок первого на кухне у нас живет Мария Тучинская из Новоград-Волынска с двумя ребятишками — Ривечкой и Гришей… А мы живем в комнате.

— Места-то хватает?!

— Хватает, Валя-то в Свердловске учится, а нам вдвоем с Леней много ли надо?..

— Ну вот, наконец-то я дома! — переступив порог, громко проговорил Владимир, снимая вещмешок с плеч и осматриваясь.

Ничего не изменилось здесь со дня отъезда. Два окна, занавешенные задергушками. В простенке между ними — прямоугольный стол со стульями. Справа в углу — тумбочка с цветком. Слева — коричневый посудный шкаф. Ближе к дверям у стен — кровати. Слева — круглая печка-голландка.

— Что-то землей да болотом пахнет? — раздувая ноздри и принюхиваясь, прошел к печке он.

— Торфом, Володя… Топим-то им. А он плохой — одна земля — вот и пахнет… Да ты раздевайся! У нас сегодня натоплено. Леня постарался для тебя. Или руки греешь?.. Подкрутив побольше фитиль лампы-пятилинейки, мать бросилась к нему.

— Дай помогу тебе?..

— Что ты? Что ты, мама? Я ведь с фронта приехал, а ты все считаешь меня маленьким…

Ленька, успевший раздеться быстрее всех, не отходил от брата. И когда тот, повесив куртку, повернулся — Леня, округлив глаза, ахнул от восторга:

— Во-о-от это-о да-а! Уже старший лейтенант?! Мама! Валя! Глядите! И не написал даже!..

Владимир, порозовев, отвечал солидно:

— Не все же писать?.. И так обо всем сообщаю.

— А орден-то какой?! Первый раз так близко вижу!.. Красного Знамени!.. Вот оно, знамя-то развеватся, — Леня погладил его пальцем. — А медаль-то?.. За отвагу! — прочитал.

— Леня! Да отстань ты от него? Садись вот за стол ужинать. Завтра медалей-то наглядишься.

И снова Ленька ахал, усаживаясь с братом и потирая руки от удовольствия.

— О-о! Да сегодня у нас настоящий пир! На весь мир! Жаркое из крови! Тарелка форшмака!^[16] Вареная картошка! И хлеба по целому кусищу! Мама, где это ты достала?..

Та улыбалась довольно.

— Крови на бойне у мясников выпросила. Форшмаку — девки с пищекомбинату принесли, как узнали, что сын с фронта едет. Картошки своей еще немного есть. А хлеб сэкономила…

— И мне ничего не сказала? — с укором проговорил Ленька, фыркая и отодвигая взятый кусок. — Я-то не экономил!..

— Тебе и не надо. Ты ведь растешь! И так 300 граммов получаешь!

— А ты 600?! И по 12—14 часов на заводе работаешь!..

— Давайте лучше ужинать. Ешь, Володя, ешь! — Проголодался с дороги-то…

Мать подвинула чугунную сковородку ближе к нему. Застучали ложки. Отправляя в рот буро-коричневую рассыпчатую кровь, Ленька не умолкал.

Владимир, в отличие от родных, ел неторопливо, будто не хотел. Те в свою очередь старались равняться по нему, поочередно приговаривая:

— Да ешь ты, ешь! Не жди нас… Поправляйся! Мы ведь хорошо живем супротив людей-то. Вот только нынче картошка подвела. Плохая родилась. И то не беспокойся — проживем! Скоро корова отелится.

Мать внимательно вглядывалась в сына. И он это был и не он… К родным и милым чертам, которые она всегда помнила и которые видела сейчас, прибавились новые, какие-то чужие, делавшие его строже, грубее, старше.

От носа ко рту спустились две резкие, глубокие складки. Посреди лба, деля его пополам, протянулась длинная продольная борозда. Худая, свободно болтавшаяся в вороте гимнастерки мальчишечья шея, вызывая жалость, щемяще саднила сердце. И волосы, густые русые волосы, вроде бы были совсем не такими, как прежде. Или это ей показалось при неверном и неровном свете керосинки. А какими-то очень уж светло-блестящими…

— Наклони-ко голову-то, Володя…

Тревога мелькнула в глазах Владимира.

— Да зачем тебе? — вставая, отвечал он. — Голова как голова. Видишь, целая и на плечах! А это сейчас главное!..

Он сходил за рюкзаком и, усевшись на место, принялся его развязывать.

— Вот лучше поглядите, что я привез… Нарочно не показывал — хотел узнать, что едите.

— Да, Володюшка! — выкриком вдруг перебила его мать. — Зубы-то не заговаривай! Ты ведь совсем седехонек стал?

Она, уронив голову на стол, зарыдала. К ней, успокаивая, склонилась Валя.

— Ну, мама? Так нечестно! Надо радоваться, что сын приехал! Домой! В отпуск! Живой! Здоровый!.. А ты плачешь?..

— Да какой же ты здоровой? — подняв голову, сквозь слезы проговорила мать. — Одна кожа, да кости!.. Шея вон, как нога в широкушшом валенке болтатся?!.

Так, мама, война-то никого не красит! — возразил Владимир. — Ты вон сама-то седая!.. А мы там не в пешки играем, а воюем не на жизнь, а на смерть!..

Ленька, с засунутой в рот ложкой, испуганно глядел на брата.

— Все, Володя! Больше не буду реветь! — вытирая слезы, заверила она. — Ты только не волнуйся! Будь проклят этот Гитлер!.. И что ему от нас надо стало?.. Нарушил всю жизнь!.. Да чтоб он сдох быстрей!..

— Ну, показывай, что ты там привез? — не выдержав, шепотом спросил Ленька.