Жить становилось все труднее и труднее. В магазинах через месяц-полтора с начала войны, как и предупреждал отец, исчезли все продукты и товары. На них ввели карточки. Полки стояли пустые и пыльные. Мне, как иждивенцу, давали 300 граммов хлеба. Магазины работали с перебоями. Около них всегда тянулись длинные очереди стариков и детей.
В обезлюдевшем было городе вдруг оказалось битком людей, как в переполненном автобусе. Гораздо больше, может раза в 2—3, чем до войны. Ежедневно на станцию прибывали эшелоны с эвакуированными, с заводским и прочим оборудованием. Коренное население, знавшее друг друга в лицо, растворилось в этом неиссякаемом людском потоке, как кусочек сахара в стакане горячего чая.
Только за осень к нам на кухню одну за другой вселили аж 3 семьи с Украины и Подмосковья. С наступлением ранних холодов возникла жгучая проблема с топливом. Ни угля, ни дров не было. Печки, печи, буржуйки топили торфом, а вернее сырой, едва тлевшей землей, выделявшей в большом количестве не тепло, а дым и угарный газ.
Но не голод и холод нам были страшны в то время, а страшны были бесконечные неудачи на фронте. Утром и вечером с жадностью и страхом и тайной надеждой на лучшее слушали сообщения Совинформбюро. Уже надоел хуже зубной боли наводящий страх и леденящий душу скорбный голос Левитана: «…после упорных, ожесточенных боев наши войска оставили город …нск». Потом о сдаче городов вообще сообщать перестали.
Как-то вечером, придя с работы и прослушав очередное сообщение о положении на фронтах, о переезде Советского правительства в Куйбышев, мама, тяжело вздохнув, спросила:
— Ну, ребята, как дальше-то жить будем?.. Если возьмут Москву, тогда немцы и к нам придут…
Мы с Володей молчали, ошарашенные неожиданным возможным исходом войны. Только, округлив глаза, испуганно глядели на нее.
— …меня тогда убьют, как коммуниста, а вас в рабов превратят…
— Ну, нет! — решительно заявил Володя, вскакивая со стула. — Уйдем в леса, будем партизанить и бить их, пока всех не перебьем! И ты с нами!
На другой день он сказал маме:
— Знаешь, не могу я в такое время учиться. Я пойду на завод, буду помогать папке…
Мама долго молчала, прежде чем ответить:
— Смотри, Володя. Я бы все же хотела, чтобы ты закончил 10-летку.
— Помнишь, папка наказывал: «В случае чего ты за меня…». А школу я окончу после войны. Даю слово…
И Владимир ушел на завод. А примерно через месяц поступила работать туда и мама.
— Тоже буду помогать папке, — сказала она, придя с работы в первый вечер. — Вот освою станок, буду делать снаряды…
Наступил декабрь. Странные передачи вело уже с неделю московское радио. Утром, днем и вечером — сплошные концерты легкой музыки. Редко-редко краткое сообщение о положении на фронтах — и опять легкая музыка. Наконец ранним утром числа 11—12-го мама закричала:
— Ребята! Победа! Наши наступают! Разбухали немца под Москвой! Слушайте! — И заплакала от радости.
«Провал немецкого плана окружения и взятия Москвы! — взволнованно-радостно рокотал Левитан. — …Войска Калининского, Западного, Юго-Западного фронтов мощными ударами прорвали оборону противника… освобождены города…»
— Ур-р-ра-а! — соскочили мы с кроватей и запрыгали босиком на холодном как лед полу. — Наконец-то мы победили! Теперь главное не давать им опомниться и гнать до самого Берлина!..
Зима 41-го года была многоснежной, суровой, с трескучими, жестокими, как бои, морозами до минус 40—45 градусов.
Мы радовались этому. Пусть фашисты, как тараканы, замерзнут в русских полях.
Однажды Володя пришел с работы веселый. Вытащив из кармана замасленной телогрейки вчетверо сложенную газету, блестя глазами, возбужденно сказал:
— Вот и мой вклад в Победу под Москвой!.. Читайте!..
И подал мне «Синарский рабочий». На второй странице я увидел очерк «Возмужание». Я с радостью и гордостью смотрел на брата. Любовался им — стройным, симпатичным, самым красивым в нашей семье.
…Как-то Владимир прибежал с работы сияющий. Потирая руки, выпалил:
— Сейчас были в военкомате на приписке. Оказывается, в Шантарске есть училище дальнебомбардировочной авиации. Учатся всего полгода по сокращенной программе. Вот бы туда попасть!.. Наверняка, на фронте летают к партизанам, да в глубокие тылы!..
— Тебе рано еще, полтора года надо ждать.
— А можно и не ждать! — загадочно улыбался Володя. — Можно!
Я думал, он шутит, да и, честно говоря, сам не прочь был удрать на фронт.
…В тот день он пришел с завода раньше обычного и с порога закричал:
— Все! Еду в училище! А осенью на фронт, помогать папке! А заодно его, может, найду!..
11 марта 1942 года мы его провожали.
Мама плакала. Володя, немного растерянный, обнимал ее, успокаивал. Шутил и одновременно говорил серьезно:
— Не плачь. Я тебе Гитлера в мешке привезу.
— Володя, — с укором сказала она, качая головой, — я не переживу, если убьют тебя. Хватит с нас папки!.. Ты-то куда торопишься? На смерть! Себя не жалеешь, так меня хоть пожалей!
— Ну и пусть. Уж как повезет. Лучше за нужное, доброе дело погибнуть, чем в постели от болезни или старости. Я должен быть на фронте!
А потом были его письма из училища и с фронта. Треугольнички…
6
БОРИС УШАКОВ
В дверь постучали, и в комнату вошел Павел Ильич. Я поднялся навстречу.
— А помните, Павел Ильич, о вас с дядей Владимиром в «Синарском рабочем» был очерк «Возмужание»?
— А как же! Эту газету повсюду вожу с собой.
Он присел к столу, открыл объемистый штурманский портфель, порылся в нем и, вытащив пожелтевшую газету, протянул:
— Вот она! Читай! А я соображу ужин…
«…Володю приняли в механический цех. Более месяца охочий к работе паренек учился у слесаря Соболева, приглядывался, запоминал все его движения у верстака. Потом Соболева призвали в армию. В цехе только он один умел делать настоящие клещи «бака». Начальник всполошился:
— «Плакали» наши клещи! Никто их не сделает. На таких, как Володька, надежды мало.
Володя тогда промолчал, скрыл обиду. Но в душе подумал: «За мальчика считают. Посмотрим!». Он оставался после работы и долго возился у верстака, что-то мастерил тайком. А через неделю пришел к начальнику цеха и гордо сказал:
— Клещи не будут «плакать»… Я научился их делать, — и он показал удивленному начальнику новые клещи — блестящие, гладко отшлифованные, как у Соболева.
Так Володя сдал экзамен на слесаря. Он сам научился делать также изящные люстры, острые ножи, красивые шарниры, молотки, грабли.
Есть у Володи одногодок, задушевный друг Паша Засыпкин. Их верстаки стоят рядом. Однажды Паша поленился, норму не выполнил. Володя вскипел:
— Твой отец тоже на фронте, а ты так ему помогаешь?!.
Они поссорились. И неизвестно — сколько бы ссора продолжалась. Но случилось так, что мастер дал им одинаковую работу — изготовлять саперные лопаты. Сменная норма — 50 штук. Володя и Паша молча взялись за дело. Вечером оказалось — Паша сделал 65 лопат, а Володя только 60.
— Вот здорово?! — воскликнул Володя. — Ну завтра я дам больше!..
Началось молчаливое соревнование. Темпы нарастали. Перевес был переменным. В канун 24-й годовщины Красной Армии оба сделали по 100 лопат, вдвое перевыполнив норму. Дружба была восстановлена.
Недавно комсомольцы завода избрали Володю своим вожаком, а начальник цеха назначил его бригадиром фронтовой молодежной бригады…»
…Мы с Павлом Ильичом сидели до глубокой ночи и не могли наговориться. (Благо, завтра был выходной). Уже перед сном Павел Ильич достал из своего объемистого портфеля толстую коричневую тетрадку.
— Здесь все, что я собрал о Володе, будучи на фронте. Часть — по его собственным рассказам, часть — мои наблюдения, часть — рассказы его боевых друзей, и в первую очередь Вадова, с которым он больше всего летал. Раз ты пишешь и печатаешься — дарю, тебе она нужнее. Но чур! условие. Издай хорошую книгу о дяде. Сам знаешь, он заслужил…
