— Вот когда узнаешь, подойдешь ко мне, — и, похлопав Аттика по плечу, Колька царственно удалился.
Но Колька не только знаток «фольклора», он еще и просмешник. Недавно сочинил байку-эпиграмму о Потееве. Якобы комроты Умаркин вызвал как-то его к себе:
— Потеев, вы неряха!
Тот обиделся и отвечает:
— Нет, я ряха.
Так что лучше не попадать к Кольке на язычок…
— Так есть желающие высказаться?.. Лавровский, может, выступит?.. Член бюро все-таки… — не успокаивается Магонин.
— Я-я, нет, — улыбнулся Игорь. — В принципе я согласен.
— Давай, Игорь, — подначивал Середин. — Дай всем по мозгам!..
— Может, Ромаровский?..
Тот повел горбатым носом, моргнул темными большими глазами.
— Я, как Игорь, пока воздержусь.
— Может, Шамков?..
Митька смутился, сузил рот, поворочал головой.
— Шамков не отличник, лучше помолчит. Шамков разве выступал когда?
Магонин вопросительно и неуверенно смотрит на Палко. Тот, широко раскрыв рот, чему-то улыбается. И вообще, он редко его закрывает. Зато в классе у доски «молчит, как партизан на допросе» — смеются остряки.
— Может, Палко расскажет, как думает исправлять двойки?..
Палко вздрагивает.
— А? А что я могу. Я люблю выступать.
Поднявшись, он поулыбался в разные стороны, поглядел на товарищей.
— Вы же знаете, что я все время в санчасти. С понедельника снова туда. Как только вылечусь, примусь за учебу. Все двойки исправлю…
— Клянусь колбасными обрезками! — добавляет Игорь.
Все дружно смеются и громче всех Палко…
Не таким бы хотелось видеть наше собрание, но что поделаешь, не смог растормошить души. Все скромно отмалчивались. Никто не выступил «против», но и никто не выступил «за». Не хотят расставаться с привычной жизнью. Придется ее менять и больше трудиться, когда возьмешь обязательство лучше учиться. А кому это охота?..
Вечером в ленкомнате Магонин высказал свое мнение.
— Неправильно сделали, что сразу в лоб предложили такое. Надо было тебе поговорить кое с кем в отдельности. В первую очередь с хорошистами, заручиться их поддержкой, а потом уж провести собрание.
— Может быть, — кивнул я, — но кто знал? У нас же любят поговорить попусту, особенно на самоподготовке.
— Ну да, провели и с плеч долой. Все равно какая-то польза будет. Хоть отчитаемся, что провели…
* * *
— Дежурный по роте курсант Пекольский!.. Что? Что?.. Присягу?! Вы не туда попали! Звоните снова! Под нами внизу рота молодых!.. Вот им!..
* * *
ПРИСЯГА
День первого мая выдался истинно праздничным: теплым, солнечным, веселым. На запасном стадионе вдоль белой известковой черты — десять коричневых столов. Кругом народ: нарядные женщины — офицерские жены и родственницы, бегающие дети, солидные мужчины, старички, старушки. Многие приехали из других городов. Поглядеть, как их сыновья становятся солдатами.
Звучат команды. Мы выстраиваемся в две шеренги. Появляется оркестр. Вдали слышится барабанная дробь.
Из-за деревьев выплывает алое полотнище с муаровыми лентами. Впереди почетный караул — взвод курсантов с автоматами.
Знаменосец идет вдоль фронта роты. Все поворачивают головы вслед.
— Приступить к принятию присяги!..
Из строя выходят первые десять курсантов.
— Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик…
Большинство курсантов знают присягу наизусть. Но порядок есть порядок. Сказали читать — читаем. Еще зимой на занятиях по уставам я получил одну из первых своих пятерок, когда рассказал присягу слово в слово.
— Если же я нарушу…
Мои родные страшно мучились, гибли, но не нарушили присяги. И я никогда ее не нарушу…
Бедный дедушка, вообще, неизвестно, где и как погиб. В сентябре 41-го освобождал Ельню. А в октябре уже сражался в полосе главного удара немецких армий, когда тысячи самолетов и танков двинулись на Москву с единственной целью, уничтожить все живое перед собой. И он с героями-бойцами пулеметами «максим», винтовками Мосина, револьверами «наган», гранатами-лимонками, бутылками с керосином, да малочисленными полковыми пушками пытался их остановить. Как 28 гвардейцев-панфиловцев. Это ли не героизм?.. И это ли не ужас?..
Может, был раздавлен гусеницами танка, кишки, говорят, наматываются на них, но лучше не думать…
Наконец, моя очередь. Сжав автомат, делаю два шага. Ничего не видя вокруг, читаю громко, но голоса не слышу:
— Я всегда готов по приказу Советского правительства выступить на защиту моей Родины… я клянусь защищать ее мужественно, умело… не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами…
СТРЕЛЬБЫ
Сразу же после праздников на аэродроме на весь городок загудели двигатели. Начались полеты с курсантами-выпускниками первых двух рот — завершение летной программы. Круглые сутки друг за другом взлетают и садятся самолеты. С пяти утра в понедельник начинается рев — летают в три смены — и лишь в субботу вечером смолкает, словно кто выключает непрерывно воющую сирену. Благостная тишина стоит в воскресенье…
Прекрасно взлетают самолеты. Дух захватывает. Таща за собой длинные клубастые завесы пыли, машины устремляются вперед, с каждым мгновением набирая скорость. Приподняв хвост, словно вытянувшись, пузатый Е-7 становится стройным и довольно красиво отрывается от земли.
Мощно и грозно взлетают «35-е». «Гончие собаки» — я их прозвал. Нам с 4-го этажа это чудесно видно. Двухкилевые, с верхнерасположенными короткими обрубленными крыльями — фюзеляж и двигатели висят под ними — бомбардировщики, будто припав носом к земле, с надсадным сверляще-оглушительным гулом бросаются со старта. Секунда и, задрав прозрачный нос, мчатся на двух основных колесах. Вторая и, словно оттолкнувшись от земли, взмывают в необъятное небо и черточкой, точкой исчезают вдали.
Вот так-то! Так бы и сел в кабину и улетел! Но ничего, дождемся и мы своего срока! И мы поведем за горизонт боевые машины!.. А пока что наши дела более прозаические — вовсю готовимся в караул…
Событие! — бросали гранаты. И не какие-нибудь учебные болванки, а самые настоящие, боевые РГ-42! Потрясающая картина! Около полудня были в тире. Прошли по склону вала и очутились у его трапециевидного торца. Широченный же он. Метров 20, не меньше.
Умаркин показал мишень — котловинку и отвел в сторону к другой яме.
— Отсюда будем кидать, — ткнул пальцем. — По двое будете приходить с места расположения отделения.
Отведя в сторону еще метров на пятьдесят, приказал:
— Ложись!
И вот видим, как летит, кувыркаясь, граната. Шмякается о землю и вдруг в том месте возникает косматый черный веер с желто-красно-коричневой сердцевиной. Сухой, громкий треск, похожий на треск разрываемой ткани, бьет по ушам.
Привстав на локтях, поднимаем головы. Глаза блестят, рты растянуты в улыбке.
Дымок курится над ложбинкой…
Стреляли. Выбил девятку, десятку и восьмерку! Мог бы лучше, если бы Митька не выстрелил на миг раньше в последний раз. Стеганул по уху так, что вздрогнул, рванул крючок и пуля ушла выше. Вот если бы чем-то уши закрыть, можно бы садить в яблочко! А так боишься соседа…
Вострик выбил две десятки и девятку. А Павел так целых три! Чемпион отделения и роты! Подвели только Середин с Казанцевым — «суворовцем». Колька неимоверно боится выстрела, дрожит, как заяц перед волком, и глаза закрывает.
— В самолете нет автоматов! — сходу оправдался. И что за привычка обманывать себя, замазывать свои недостатки?! Середин целится добросовестно и глаз не закрывает, а пули идут в белый свет.
— И чтой-та я так стреляю? — удивляется, разводя руками.
— Рвет спуск, — говорит Умаркин, но Женька не сознается.
КАРАУЛ
И вот наступил «караульный день». Занимались до 12-ти. Обед, краткий отдых, подготовка. Построение за построением. И наконец в походном строю — автоматы на ремне, скатки через плечо, противогазы на боку — двинулись со двора.
