На следующий день ему опять не позволили действовать самостоятельно. Ему даже не позволили принять душ и поесть, а сразу усадили в кресло и заставили продолжить работу с воспоминаниями. Теперь ему уже легче было понимать своих мучителей и легче им подчиняться, — теперь он знал, чего от него требуют все эти странные силы и голоса, и старался покончить со всем этим как можно скорее.

Но оказалось, что и это было не легко. Ему не позволяли перейти к молитвам до тех пор, пока он не ощущал действительно искреннего и глубокого сострадания к своим жертвам. За очковтирательство наказывали либо жжением в пальцах и подошвах ступней, либо ощущением нарастающего взрыва внутри. Второе было мучительней, и он покорялся, — просматривал каждый эпизод снова и снова, пока неподдельная жалость и жгучая жажда раскаяния не захлёстывали его.

Время тянулось мучительно долго, он был утомлён и обессилен до предела, а перед ним вновь и вновь проходили картины тяжёлых воспоминаний, — новые лица девушек и новые его преступления, которым, казалось, не будет конца. Он снова терял сознание, и снова его обретал, засыпал на полу, а просыпался в кресле или на диване. В редкие минуты отдыха он смотрел на себя в зеркало и не узнавал себя. Он даже не мог сказать, что именно в нём изменилось, — он только знал, что этот, глядевший на него по ту сторону зеркала, седой старик с тусклыми, запавшими глазами, и прозрачной от восковой бледности кожей, не имел с ним ничего общего. И всё же это был он, Виталик, потому что тот, второй, синхронно повторял каждое его движение и был одет точно так же.

Виталик смотрел в окно и опять не видел перемены во времени суток. За окном было всё то же фантастически яркое освещение белой ночи.

«Или белого дня?» — подумал Виталик и не смог ответить на этот вопрос. Синего неба за окном он не видел. А фантастическое освещение образовывал разлившийся по ослепительно белому небу жёлто-оранжевый закат, от которого Виталику стало не по себе.

«Похоже на геенну огненную!» — подумал он содрогнувшись. И перед его мысленным взором предстало огненное озеро, разлившееся среди такого же ослепительно белого дня. Но почему-то от этого оно казалось ещё более жутким.

Виталик прислушался к своим ощущениям. Казалось, что Голос, безжалостно руководивший им всё последнее время, деликатно притих, позволяя ему спокойно подумать о загробном мире.

— Да, ад существует на самом деле, это — факт! Я теперь это знаю наверняка… — сказал Виталик, понимая, что его ещё так, легонько потрепали. Но представить себе страдания в миллион раз более сильные и бесконечно долгие он был не в состоянии, — это просто не умещалось в его голове.

Неожиданно для себя он почувствовал, что успокоился, — странно, но теперь после всего пережитого, он уже не испытывал страха.

— Не может быть, чтобы я уже замолил все грехи… — неуверенно сказал он.

Его тело ощутило лёгкий толчок, и голова снова зажила самостоятельной жизнью, повернувшись из стороны в сторону:

— Нет! — получил он ответ.

— Нет! — услышал Виталик внутренний голос и поток новых воспоминаний снова стал проплывать перед ним мучительной чередой.

Резкий звонок в дверь вывел Виталика из глубокого забытья.

— Можно открыть? — спросил он, прислушиваясь к себе.

Голова кивнула.

Виталик подошёл к двери и спросил:

— Кто там?

— МЧС! — ответил ему бодрый мужской голос.

Виталик обрадовался этому голосу, но на всякий случай спросил:

— А кто вас вызвал?

— Татьяна Ивановна Терентьева! — был ответ.

«Кто ж такая?» — подумал Виталик, посмотрел для верности в глазок и открыл.

На пороге стояли два рослых парня в форме МЧС.

— Что же это вы, к телефону не подходите, друзьям двери не открываете! — напустились они на него. — Они же волнуются! Вот Татьяна Ивановна нам позвонила.

«Татьяна Ивановна… да кто же это?» — напряжённо вспоминал Виталик, машинально отмечая про себя, что лица у обоих парней невероятно красивые. Один — смуглый брюнет, похожий на прекрасного юношу с фрески Рафаэля, другой, — похожий на ангела, синеглазый блондин с румянцем во всю щёку.

«Потрясающе красивые парни! — подумал ещё раз Виталик, — Таких не бывает на свете… О чём они меня спросили?» — спохватился он вдруг.

— Так что с вами случилось? Почему не открывали? — допытывались парни, пристально глядя на него.

— Да ничего… просто приболел немножко… — замялся Виталик.

— Ну, смотрите, не болейте больше! — пожелали они ему напоследок и исчезли в лифте.

А Виталик остался стоять на площадке, растерянно глядя им вслед.

«Какие странные и необычайно красивые ребята!» — подумал он, потрясённый увиденным. И вдруг, почувствовав, что при мысли о них, ему становится легко на душе, прибавил:

— Господи, до чего же приятно жить, не причиняя никому зла!..

Опустившийся было лифт снова стал подниматься.

«Наверное, это они возвращаются!..» — предположил Виталик, которому очень не хотелось идти к себе, в своё мучительное одиночество.

Лифт остановился на его этаже, дверь открылась, послышалось лёгкое постукивание каблучков, и вот он уже увидел раскрасневшееся лицо «мышки-Танечки», — Татьяны Ивановны Терентьевой, которая, как оказалось, и вызвала МЧС.

— Живой! — взвизгнула Танечка, повиснув у него на шее. — А не открывал чего? — спросила она и потянулась губами к его губам.

— Подожди… — мягко отстранил её Виталик.

— Не хочу ждать! Я так соскучилась! Я все эти дни только о тебе и думала! — тараторила она, не давая ему слова вставить. — Целый месяц прошёл, а от тебя ничего! Я так волновалась! Знаешь, я молилась за тебя в эти дни! Не веришь?! Правда, стояла на коленях перед иконой и молилась, чтоб у тебя всё было хорошо…

Виталик удивлённо взглянул на неё.

— Что с тобой? Тебе плохо?! — спросила она, тревожно вглядываясь в его лицо.

— Теперь уже лучше. — уклончиво ответил он. — Если хочешь, зайдём ко мне.

Виталик открыл дверь и пропустил Таню в прихожую.

— Но уговор, — предостерёг он, — останемся только друзьями. Может быть потом, когда я тебе всё объясню, ты поймёшь и простишь меня…

— Да чего объяснять! Друзьями, так друзьями! — согласилась Танюша. — По правде говоря, мне большего и не хочется!..