– У нас уже нет начсоставских должностей в политчасти, – доложил парторг комиссару. – Пускай идёт домой, он – ограниченно годный по возрасту и по здоровью.

– Погоди ты отсылать его, – кивнул в мою сторону комиссар полка. По профессии он был преподавателем в институте иностранных языков. – Писатель может пригодиться и нам в части. Пусть пока побудет с бойцами.

И комиссар велел отыскать для меня какую-нибудь подходящую вакансию.

Ночь я провёл на нарах, наспех установленных в школьном классе с отодвинутыми к стенам партами. Рядом со мной отдыхали ополченцы – люди самых неожиданных профессий: балетмейстер из какого-то ансамбля, инженер-конструктор из проектного института, виолончелист из театрального оркестра. Были там и техник с электролампового завода, и помощник режиссера с киностудии «Ленфильм», и рабочий мельничного комбината, и водитель трамвая… Хорошо, что я с ними познакомился уже в первую ночь. Нигде люди так быстро не знакомятся и не сходятся между собой, как в пути и в армии.

… К утру отыскалась только одна штатная единица, пока ещё свободная – переводчик с немецкого языка. Я призадумался: «А что я буду делать, пока появится первый пленный фашист? Конечно, надо бы освежить в памяти знания немецкого языка ещё с далеких времен учебы моей в Полтавском реальном училище…».

И вдруг комсорг полка мне говорит:

– Ау нас в клубе показывали Ваши фильмы об архитектуре Ленинграда. Всем этим красотам грозит непосредственная опасность. Что если Вы такие беседы среди личного состава проведёте – вроде бы об истории архитектуры и искусство, но с военно-патриотическим уклоном. К тому же у нас не только ленинградцы – есть и из области люди, и иногородние появились. Впоследствии их будет ещё больше. Да и сами-то ленинградцы, прямо скажем, очень многого по истории нашего города не знают!

– Вот это дело! Это нам очень пригодится на первых порах! – решил комиссар и благословил мою лекторскую работу.

– Хорошо бы устроить несколько мысленных прогулок с бойцами по улицам и площадям Ленинграда, – предложил я, и тотчас же моя идея была, как любил говорить наш комиссар, «затверждена». И я стал готовиться к беседам. Мне разрешалось пользоваться школьной библиотекой, делать выписки из книг, справочников… Я тут же пересмотрел каталоги и развёл руками – книг мало, и все они для такого разговора не годились. Тогда мне позволили добывать материал и на стороне – ходить в центр города в музеи, в Публичную библиотеку… Военная служба, как вы видите, первое время меня не очень-то обременяла. Но всё равно – всё надо было делать чётко, быстро, по-военному.

Утром, отправляясь на поиск необходимых книг, я видел, как во дворе школы-казармы ополченцы очищали от обильной смазки только что выданные им винтовки-трехлинейки и внимательно слушали беседу того самого старшего лейтенанта, который вывел меня из строя. До чего интересным показался мне разговор этого командира-строевика!

– Стрельба по самолету! Удобнее всего с колена. Цель сама нанизывается на пулю – на малой высоте, конечно. Не выйти ему из пике – земля для него гроб! Стрелять по танкам – стрелять только по щелям! Иначе – напрасный перевод патронов! Залить свинцом глаза врагу-водителю! И – баста!

Что ж, молодец! Просто, наглядно и доходчиво. Есть чему поучиться. Но в моих темах особенно-то упрощать нельзя! Ни в коем случае нельзя! Хотя бы потому, что от слишком простого изложения сразу же притупится у слушателей внимание. Среди них почти все закончили школу, немало и тех, у кого вузовское образование, в том числе и гуманитарное. Такие слушатели особенно к коллегам ревнивы, придирчивы. С другой стороны, превращать наши беседы в семинары профессора Столпянского тоже не дело! И тут меня осенило: зачем я буду идти по второму, по третьему кругу в поисках материала – ведь у меня дома бережно хранятся конспекты лекций Столпянского, записи его ответов на вопросы слушателей (нас на Высших курсах[4] студентами не называли – величали слушателями, а профессора к нам обращались не иначе как «коллеги»)…

И я отправился к себе домой на Мойку. Мое писательское жилище выручило меня тогда, выручит и не раз в дальнейшем. Все-таки что ни говори, а то, что писатель собрал для своей собственной творческой работы, всегда ему будет дороже и сподручнее любых методических пособий, учебников и монографий. Почему? Да прежде всего потому, что материал уже «пропущен» через конкретно-образное горнило, переплавлен, обработан, ориентирован на восприятие широким читателем, зрителем, слушателем. Вот в чём главная разгадка!

Два-три посещения дома на Мойке дали отличные результаты. Я был готов к беседам и спросил у своего нового начальства: «Когда же выберется время для моихсообщений?»

Имеются в виду Высшие курсы искусствознания при Институте истории искусств.

– В вечерние часы, перед сном, – посоветовал парторг полка. – Я сам приду к Вам на Вашу первую беседу.

И вот она состоялась, моя первая такая беседа. Называлась она «На берегу пустынных волн…». И представьте себе, слушали меня коренные ленинградцы внимательно, хотя, конечно, сам предмет в самых общих чертах им был знаком с младших школьных классов.

Начал я с мысленной прогулки к «Медному всаднику». Подразумевалось, что «Петру Первому Екатерина Вторая» поставила этот монумент там, где «на берегу пустынных волн стоял он дум великих полн и вдаль глядел…».

Бытует легенда, будто Петербург действительно возник на пустом месте. Дело обстояло иначе. «Берега пустынных волн» – это скорее поэтический образ, гипербола, нежели определение исторического положения нашего приневского края.

Что же могло предстать взору Петра Первого на этом месте? На берегах Невы отнюдь не «чернели избы здесь и там – приют убогого чухонца». Здесь в ту пору насчитывалось до пятидесяти поселений! Недаром местные жители так говаривали: «Велик наш край приневский, больно велик! Почитай, деревня на деревне стоит, погост на погосте…».

Стало быть, земли эти наши, кровные, древнерусские. Петр Первый отвоёвывал у шведов наше же достояние, утраченное недалёкими коронованными предшественниками. И мы, русские, а вместе с нами и все советские бойцы, представители других национальностей нашей Родины, должны отстаивать наши исконные владения, должны это понимать, верить в это, как бы ни изощрялась гитлеровская пропаганда, утверждавшая, что этот край должен быть возвращен европейским владельцам. Да, такая линия в пропаганде немецких фашистов прослеживалась вплоть до самого конца войны. Для читателей молодых это, возможно, новый аспект в восприятии истории Великой Отечественной войны. Что ж, как ровесник века, как фронтовик Второй мировой войны могу со всей ответственностью сказать, что нас всех ждёт ещё немало больших и малых открытий не только в истории далекого прошлого, но и в истории совсем, казалось бы, недавней.

Ну, об этом я говорю, выступая сейчас, в 70-е годы, а тогда, в первый военный год, я старался рассказать моим слушателям, среди которых были и коренные ленинградцы, и жители иных городов и весей, и образованные, начитанные люди, и те, кто, к сожалению, довольствовался весьма скромными, конспективными и упрощенными сведениями по истории Земли Русской. Впрочем, я их вовсе не упрекал – в конце концов, это просто чудо, что мне посчастливилось быть учеником профессора Столпянского. У меня сбереглись конспекты его лекций и бесед с нами, слушателями курсов, и я при подготовке своих бесед с бойцами и командирами широко использовал богатейший фактический материал. Но не только фактический материал! Столпянский сумел передать нам ВДОХНОВЕНИЕ, за минувшее десятилетие оно не угасло, а вспыхнуло с новой силой.

Начинал я порою так. Ну уж ленинградцы-то Пулково и Дудергоф непременно знают, а Пулково теперь знают и те, кто в Ленинграде не жил никогда: ведь здесь передний край обороны города на юге. А вот то, что «Пулк» и «Дудору» древний летописец помещал почти у самого берега залива, когда Нева была ещё не рекой, а озером-протоком, названной Нево, мало кто знает наверняка! И дальше продолжал примерно в таком русле.