Основную идею своей "Русофобии" Шафаревич позаимствовал у французского историка Кошена. Подлинной причиной и движущей силой французской революции Кошен считал "малый народ" антинациональную элиту, навязавшую "большому народу" свои идеи и теории.
Шафаревич утверждает, что в России центральное ядро "злостного Малого Народа", состоит из националистически настроенных евреев. Это ядро навязывает "большому" народу "надменно-ироническое, глумливое отношение ко всему русскому": "Исчезает интерес человека к труду и к судьбам своей страны, жизнь становится бессмысленным бременем, молодежь ищет выхода в иррациональных вспышках насилия, мужчины превращаются в алкоголиков или наркоманов, женщины перестают рожать, народ вымирает...".
После опубликования "Русофобии" появилось письмо протеста против взглядов Шафаревича за 31 подписью, включая Юрия Афанасьева, Дмитрия Лихачёва, Андрея Сахарова. В 1992 году более 400 математиков опубликовали в "Notices of the American Mathematical Society" коллективное обращение к Шафаревичу с просьбой пересмотреть его позицию. Национальная академия наук США предложила ему добровольно отказаться от членства в ней, так как процедуры исключения из академии не существует. Совет Американского математического общества также выпустил заявление, в котором выразил своё осуждение "антисемитских работ" Шафаревича".
Эту "работу" Шафаревич продолжал и в поздние годы. Одна из последних - "Трехтысячелетняя загадка" (432 с.). Её издатели (Эксмо, Библиополис, Алгоритм и др.) в аннотации пишут:
"Выдающийся мыслитель нашего времени Игорь Ростиславович Шафаревич, исследовав еврейский вопрос, пришёл к выводу, что он всегда возникал, когда дело касалось захвата власти. Так было в Египте и Персии, в Риме и древней Хазарии, а в не столь отдалённом прошлом и в России".
Уже в середине 1960-х группа академиков по главе с Виноградовым и Понтрягиным подчинила своему влиянию отделение математики АН СССР, получила контроль над редакциями ведущих математических журналов и физико-математической редакцией издательства "Наука", а в середине 1970-х получила также контроль над экспертным советом ВАК по математике и специализированными учёными советами по защите диссертаций. В течение 20 лет (с 1964 по 1984) ни один математик еврейского происхождения не был избран в Академию наук СССР.
Дискриминация была всеобъемлющей и четко направляемой и начиналась уже на приемных экзаменах во многие престижных ВУЗы. После 1967 г.на мехмат МГУ евреев практически не принимали. Наиболее талантливым из них, победителям олимпиад, на вступительных экзаменах предлагались сложнейшие задачи всесоюзных и международных математических олимпиад, что было прямо запрещено инструкциями. На устных экзаменах задавались вопросы, выходящие далеко за рамки школьной программы.
Академик Сахаров отмечал, что одну из предлагавшихся еврейским абитуриентам задач он сам решил с трудом в результате часовой работы у себя дома, а у абитуриента было всего 20 минут во время экзамена при недоброжелательном экзаменаторе.
В 1978 году на мехмат МГУ было принято 2 еврея (общее число принятых 425 человек). В числе поступавших были пять победителей международной, всесоюзной, всероссийской и московской олимпиад по математике (Гальперин, Корельштейн, Рохштейн, Гохберг, Эткин), из них двое медалисты. На мехмат был принят лишь Гальперин - победитель международной олимпиады в Белграде 1977 г.
Чтобы помогать школьникам, которые жили за пределами крупных городов, была создана школа заочного обучения. Одним из её основателей был И.М. Гельфанд. Каждый месяц ученики по почте получали брошюру с учебными материалами и задачи, более сложные, чем те, которые проходят в школах. Учащиеся должны были их решить и отправить в школу на проверку.
Оценки решения отправляли учащимся. В одном из писем говорилось: "Если вы хотите подавать документы в МГУ, перед этим загляните к нам, и мы дадим вам несколько советов". Один из "советов" гласил: "Вы знаете, что евреев не принимают в Московский государственный университет? Вам не стоит даже пытаться сюда поступить".
Э.Френкель (впоследствии - профессор Гарварда и калифорнийского университета в Беркли, известный работами в теории представлений, алгебраической геометрии и математической физики) вспоминает: "При поступлении в МГУ в 1954-м я проходил собеседование. Ко мне подошла молодая преподавательница и тихо сказала: "Не теряйте времени, у вас нет никаких шансов".
Аналогичный совет получил и автор этих строк на консультации для абитуриентов мехмата МГУ в 1947 г. Консультант расспросил меня, где я учился, а потом обронил: "Самое неприятное, что в ведомости стоят метки против фамилий тех, которых надо срезать". Спасибо ему! Я забрал документы и подал их на электрофизический факультет МЭИ.
Институт находился на подъеме, директором его была Валерия Алексеевна Голубцова - жена Маленкова. Поступить в МЭИ было нелегко. В том 1947 году на факультет принимали без экзаменов демобилизованных из армии, успешно прошедших подготовительные курсы института. Соответственно реальный конкурс на оставшиеся места электрофизического факультета составлял примерно 9 человек на место. Нужны были только высшие балы.
На устный экзамен по математике я пришел с легкой душой и столкнулся с явной враждебностью. Каждое мое утверждение, решение с ходу отвергалось: "неточно, неправильно". Через несколько минут я вышел с тройкой в своем экзаменационном листке. Потеря двух очков выбивала меня из дальнейшей гонки.
Пройдя три инстанции, я добился повторного экзамена, и у председателя экзаменационной математической комиссии получил пять. На физике молодой хамоватый экзаменатор после серии вопросов вытащил зажигалку, зажег огонек и спросил, почему стало светлей. Но я еще в Баку прошел хороший курс физики, изложил ему основы квантовой теории света, предложил написать уравнение Шредингера и вывести параметры разрешенных орбит электронов. Он сказал, не надо, и поставил "5".
Я уж не знаю, откуда взялся десант этих молодых ретивых экзаменаторов. Мне впоследствии много раз приходилось бывать на кафедрах математики и физики, никого из них ни разу не встретил. За шесть лет учебы в МЭИ и жизни в общежитии я не видел и намека на некое предвзятое отношение к евреям ни у преподавателей, ни у студентов. Хотя на улицах Москвы сталкивался с антисемитизмом неоднократно.
Порядочные и смелые люди выявляются при любых режимах. И в море патологической ненависти к евреям были либеральные островки, неприемлющие антисемитизм. В области математического образования такими наиболее заметными островками в Москве были Нефтяной институт и Московский институт инженеров транспорта, куда принимали людей с "неправильными" биографиями. Многие блестящие математики вышли из стен этих институтов. В математической науке таким островком был, прежде всего, Центральный экономико-математический институт Академии наук (ЦЭМИ). Академик В.М. Полтерович рассказывал: "В ЦЭМИ стекались математики, в том числе и те, кто вследствие процветавшего тогда антисемитизма не могли найти себе работу в других местах. Здесь работала целая плеяда очень сильных математиков: Е. Гольштейн, В. Данилов, А. Дынин, Е. Дынкин, А.Каток, Б. Митягин, Б. Мойшезон, Г. Хенкин и другие. Они делали свои абстрактные работы и одновременно старались вживаться в экономическую теорию. Впоследствии многие уехали на Запад. И это вызвало недовольство властей. В начале семидесятых было устроено собрание для осуждения "отъезжантов". Но далеко не все были готовы осуждать. Иосиф Львович Лахман отказался выступить и лишился лаборатории, но, тем не менее, проработал в ЦЭМИ еще много лет". К словам академика Полтеровича добавлю, что ныне профессор Лахман -президент Американской Антифашистской ассоциации иммигрантов из бывшего СССР, живет в Бостоне; в свои 93 года активен, встречи с ним доставляют истинное удовольствие.
