Там, где время вновь сомкнётся

В безначальном завершеньи,

Там, где Лета разольётся

В чёрном мира отраженьи,

Там и память наша, пылью

Рассыпаясь в лёгкий прах,

Вдруг поманит ложной былью

Наш изверившийся страх.

И, неловко оступившись,

Перепуганные души

Рухнут в пропасть,

не решившись

Быть своих страданий глуше.

Вспышкой грянет ослепленье,

На мгновенье поманив,

Но усталое прозренье

Пропадёт не изменив

Ни причин, ни их последствий,

Ни начертанных судеб,

И опять потоком бедствий

Будет мешан жизни хлеб.

Закончив, он открыл глаза, и посмотрел на Тайноведа, ожидая его суждения.

- Ну, ничего так, - Благосклонно отозвался тот. - Чувствуется, что думаешь о жизни, и об инобытии, размышляешь. Несколько не в духе традиционной западного стихосложения, конечно же. "Лета" - это что? Вроде из какой-то туземной мифологии, кажется? Нет?

- Да, это я у нас в книгохранилище как-то нашёл свиток переводов сказаний одного небольшого народа. Очень поэтично было. Лета - это источник в потустороньи, по их сказаниям. Источник забвения. Вроде - они верят, что ушедшие возвращаются сюда вновь, испив из этого источника. Рождаются тут заново.

- Да, чего уж только люди не наплетут от неведения. - Покачал головой Тайновед.

- Мой народ, кстати, тоже верит в переселение душ, - Внезапно вмешался Заднепят. - У нас и власть не по рождению тела передается, а ведуны, после смерти правителя, отыскивают его, вновь родившегося младенцем, и доставляют во дворец. После чего старший из его сыновей становится его воспитателем и соправителем - до повзросления. После чего, получив, в благодарность, управление лучшим наделом, уступает ему первое место полностью.

- Ну да! - Поразился Тайновед. - Ничего себе способ правления! А ты что, в это тоже веришь, что ли? - Обратился он к Заднепяту.

Тот лишь пожал плечами неопределённо.

- Ну да, понятно, - Усмехнулся Тайновед, - Если уж ты тут, у нас - на службе у Башни.. Тут вопросы, как я понимаю, излишни.

- Да, а в твоём стихотворении - это ты сам так полагаешь, али просто отзвук от их сказания? - Прищурившись, обратился он к Владиславу.

- Я.. - Смутился тот. - Да нет.. Просто так - плод размышлений на эти темы. Нас ведь, в Доме, на темы потусторонья так - вообще-то подробно наставляют. Вот я и задумался над этим. Начал читать всякое разное по поводу. Размышлять. Вот и...

- Ну - и это правильно. - Похвалил его Тайновед. - Тут надо ко всему самому дойти. Чтобы знать точно, а не полагаться лишь бездумно на чужие мнения. Вопрос-то ЖИЗНЕННО важен! - Наставительно поднял он палец. - Мож ещё что есть в этом же роде?

- Ну.. Неуверенно начал Владислав. - Разве что вот это, пожалуй:

Сотрется губкой размышленья

С доски исчерканной судьбы

И след святого вдохновенья,

И пепел выцветшей любви.

К чему страданий было бремя

И радостей ненужный свет

Когда своё забудет племя

Из ночи выпавший рассвет,

Когда назад не оглянется

Усталый путник у ворот,

И солнцу вслед не рассмеётся

От нерастраченных щедрот?..

- Ну, так - несколько по юношески, но ничего - все мы через подобное, в своём возресте, проходим. А мысль - да, есть, и - видно, что ты много размышлял по этому поводу. - Отозвался Тайновед. - Впрочем, я думаю, что вот сейчас всё это у тебя из головы будет быстренько и выветриваться. Ты уже вступил в настоящую жизнь, с настоящими испытаниями, тревогами и опасностями. И это должно тебя, со временем, научить ценить по настоящему каждое её мгновение. Как это было, помниться, очень удачно выражено в одном свитке с востока, содержащем наставления для воина - "Истинная храбрость заключается в том, чтобы жить, когда правомерно жить, и умереть, когда правомерно умереть".

- Да, хорошо звучит. - Отозвался Владислав с уважением к чужой мудрости.

- Звучит хорошо, не спорю. Но когда это принимаешь в свою жизнь, как повседневное наставление, и начинаешь ЖИТЬ этим, то оно в ТЕБЕ тогда звучит уже гораздо лучше и вразумительнее. - Ответил ему, с определённой наставительной суровостью в голосе, Тайновед.

Тут вдруг он тревожно глянул в окно и дёрнулся.

- Стемнело-то то как уже! Не пора ли нам, честное товарищество, уже к себе перемещаться? В спальни?

За окном уже действительно исчезли последние проблески заката. Все тревожно повскакивали с мест, и начали пробираться к выходу - никого не радовала мысль ходить в тени страшной башни при полной ночной темени.

Во дворе уже было по настоящему темно. Владислав с ужасом убедился, что пространство снаружи вновь всё наполнялось до жути реальными тенями. Видимо - город уже вполне оправился от пережитого им посещения, и всё возвращалось в нём на круги своя.

Они постарались проскочить по двору как можно скорее. Но, всё же, тени подходили к ним, касались их руками, пыталась обнять, что-то прошептать на ухо. Впрочем - всё это был ясно видимо лишь одному Владиславу. Остальные же лишь дёргались ошарашено, совершенно не постигая, что за злые сквозняки леденят здесь их сердца. Владислав, как мог, уклонялся от этих объятий, но до его слуха всё же доносились обрывки их шепота, звучавшего как чёрное заклинание, бьющее по сознанию мелодикой, методично разлагающего его неосознанным ужасом. Слова этих заклятий звучали на каком-то неизвестном ему языке, и были холодны как колючий лёд, и тверды, как осколки чёрного, колотого базальта.

Когда они наконец ввалились в свою комнату, еле найдя в себе силы задвинуть за собой засов, то даже никогда не унывающий Тайновед выглядел совершенно подавленным и обессиленным. Он повалился на ложе не раздеваясь, и тут же провалился в то самое чёрноё забытье, в котором Владислав уже не раз имел возможность его наблюдать.

Он же привычно сунул было руку под кровать, но извлечённая оттуда бутыль оказалась совершенно пустой. То ли он сам её успел выглотать полностью, то ли тут приложился и Тайновед, но он неожиданно оказался без того единственно действенного средства, которое только и могло бы избавить его от надвигающегося кошмара этой ужасной ночи. Он с завистью бросил мимолётный взгляд на пребывающего в полном забвении командира, уже в которой раз пожалев, что ему это, по какой-то причине, сейчас совершенно недоступно.

Поразмышляв некоторое время, он всё же пришёл к тому выводу, что рисковать сейчас прогулкой в помещение трапезной за полной бутылкой никакого смысла не имеет. Одна лишь мысль о том, чтобы в одиночку выйти сейчас наружу, повергала его ну просто в совершенно неконтролируемый ужас.

Он лежал на кровати, натянув одеяло на голову, и старательно пытался провалиться в чёрное небытие сна. Постепенно мысли его стали потихоньку плыть в темноте, скопившейся под закрытыми веками, и всё там как бы покрывалось постепенно хлопьями плотной чёрной ваты. И тут вдруг, откуда-то снаружи, ударил глухой, тягучий звук, словно где-то там, далеко, по какому-то гигантскому колоколу били неимоверно толстым бревном из цельного древесного ствола. Кровать под ним покачнулась, и ему вдруг померещилось, что он проваливается куда-то, вместе с нею, по наклонной плоскости перекосившегося пола.

Он вскочил испуганно, одним движением выбросив тело в стоячее положение, и сбросив с себя одело. Комната снова была залита этим ужасным багровым заревом, но, при этом, он совершено не видал над собою никакого потолка! У него над головой темень взметнулась куполом мрака куда-то в неясную высь, а посреди комнаты сверху спускалась витая, чёрная, кованного железа лестница. Комната же, при этом, была совершенно пуста - ни мебели, ни кроватей, ни Тайноведа в ней почему-то уже не было.

Словно во сне он оделся, и, осторожно обойдя вокруг лестницы, взялся непроизвольно за её перила. Рука сразу же стала стыть от прикосновения голого, слегка липкого от векового налёта железа, и он тут же отдёрнул её, отшатнувшись к стене. Но здесь к нему сверху вдруг упал луч красноватого света, и он увидел, что там, у него над головой, на одной из ступеней, возвышается совершенно тёмная фигура, закутанная до пят в балахон с глубоким капюшонном, надвинутым на её голову, и - левой рукой опираясь на перила, держит в правой горящий пятисвечник, отблёскивающий тусклым золотом. Свет этого пятисвечника, ничего вокруг не освещающий, пылал отблеском пяти кровавых язычков пламени, сверкающих, словно звёзды в тенях абсолютного мрака.