– Смена, говоришь?

– Смена.

– А не староват для зимовки?

Голова у бородача оказалась удивительно круглой, коротко подстриженной. Он быстро и удивленно крутил ею, глаза недоверчиво щурились. Бросил в угол рукавицы:

– Сколько тебе? Одиннадцать?

– Почти пятнадцать!

– Врешь!

– Почему?

– Сам знаешь!

– Не знаю.

– Ну, вот объясни, где буксир?

– А разве «Мирный»…

– Гин! – заорал бородач. – Это я спрашиваю!

Вовка ошеломленно молчал. Бородач давил:

– Ну, объясни, что делал на «Мирном»?

– К бабушке плыл.

– К бабушке! На Крайночной?

– Я в Игарку плыл, – совсем упал духом Вовка. – А на Крайночной плыла смена.

– Кто? – быстро спросил бородач.

– Мама, – поежился Вовка.

– Какая мама?

– Пушкарёва. Клавдия Ивановна. Метеоролог. И радист Леонтий Иванович.

– А, знаю, знаю! – притворно обрадовался бородач. – Леонтий Петрович, как же, как же не знать! Длинный такой, с усами, как у льва, и волосы ниже плеч! Такой здоровенный мужик, правда?

– Неправда! – дрожащим голосом возразил Вовка. – Он толстенький, и волос на нем совсем мало. И Иванович он, а не Петрович!

– Вот я и говорю – Семёныч! Давно мечтаю с ним встретиться!

Вовка видел: бородач ни одному его слову не верит! Вовка видел: бородач даже понять не может, откуда он на острове взялся. И в то же время бородача невыразимо влекло к Вовке. Он даже наклонился к нему, фальшиво пропел: «Цветут фиалки, ароматные цветы…»

И быстро спросил:

– Патефон везете?

– Наверное. – Вовка не видел среди снаряжения патефона, но огорчать бородача не хотел. – Вещами мама заведует.

– Ну а чего же ты тут один, Пушкарёв Вовка?

– Я не один, – похолодел Вовка, кивнув на выход.

– Собаки не в счет. У меня их шесть штук, но я же не говорю: нас семеро!

– Я не один, – с отчаянием повторил Вовка. Он сразу вспомнил о боцмане, все еще лежащем в замерзающей полынье.

– Ну, так не крути! Где остальные?

– Там… В полынье… Боцман… Я его вытащить не смог…

– А чего сидишь? – выругался бородач. – Гаси примус! Нашел время греться!

Вовке во всем хотелось слушаться бородача. Он вдруг поверил: если он во всем будет слушаться этого мощного зычного бородача, то уже сегодня, вот совсем скоро увидит маму! Он вдруг поверил: если он во всем будет слушаться этого мощного зычного бородача, то уже сегодня увидит «Мирный».

– Гин! – заорал бородач на Белого. – Зови пса с собой, пешочком пойдем, без нарты. Гин! – И объяснил: – Собачки у меня ненецкие, с материка, ни бельмеса не понимают по-русски. А твой пес, я гляжу, помор.

– Ага, – мотнул головой Вовка. – Он из Архангельска. У него мамку увезли в Англию.

– Союзники?

– Ага.

– Дружбу крепят?

– Ага.

На ветру ушибленное плечо вновь заныло.

По всему горизонту, сводя Вовку с ума, лежала мрачная синевица.

От всеобщей химической тусклости, мертвенной тишины, низкой и бледной, еще страшнее, еще ужаснее показались Вовке кровавые пятна сурика, ярко выделяющиеся на белой поверхности битых льдин. «Понятно… – озираясь, бормотал бородач. – Покоптили немножко… Костерчик жгли… Да ладно, шучу я, Пушкарёв Вовка. Шучу… А это, значит, боцман… Ругаться любил, наверное…» Наклонившись, бородач попытался расстегнуть бушлат боцмана. «Не получается. Совсем обледенел. Да ладно. Ты его личность, значит, подтверждаешь, а я твоим словам, значит, верю. Так?»

И подсказал Вовке: «Говори – так! И губу подбери».

И тут же скомандовал: «Тащи боцмана за руку!»

Вовка молчал, сжимал челюсти. Он впервые видел мертвого человека.

А ведь совсем недавно этот человек был жив, жив, жив! Совсем недавно он топал сапожищами, гнал Вовку с мостика, из машинного отделения. Совсем недавно Вовка прятался от этого человека. И вот… «Уж лучше бы он кричал на меня…» Механически, не понимая, что он делает, Вовка подтаскивал обломки льда к глубокой трещине, в которую бородач с трудом уложил боцмана. «Ты полежи, братан, – бормотал бородач. – Ты на нас, братан, не сердись. Ты тут отдохни, а мы потом вернемся и устроим тебя человечнее…»

«Это он боцману», – думал Вовка.

– Хороший мужик?

«Это он мне». Вовка выдавил с трудом:

– Хороший…

– Помор. Сразу видно. Поморы, они здоровые.

Бородач вдруг засуетился, разговорился. Тоже, видимо, нервничал.

– Кучу примет знал, наверное. – Бородач вдруг быстро, совсем как Хоботило, прикрикнул на Вовку: – Эй, на шкентеле! Плыть нам с тобой стрик полуношника к северу, противу всех ветров. Восточники да обедники – заморозные ветерочки! Так?

– Так…

Бородач нахмурился:

– Ты, Пушкарёв Вовка, морду в сторону не вороти. Как-никак своего человека хороним. Братана морского. Не то сейчас время, чтобы морду в сторону воротить! Дошло? Попал на войну, веди себя соответственно!

– Ага, – кивнул Вовка, хотя никак не мог понять, при чем тут война. Война гремела, дымила, пылила далеко-далеко отсюда. Но все равно кивнул, очень уж разошелся бородач.

– Топай к палатке!

– А ящик?

– Какой ящик?

– А вон лежит…

– Что в ящике? – быстро спросил бородач.

– Шоколад. Только шоколад.

– Да ну? – не поверил бородач и полез в ящик – Точно! Тогда этот ящичек мы вскинем на плечо. Вот так, – приладился он. – Шоколад, он всегда к делу. От шоколада не болеют. Ты еще сам его налопаешься.

«Не буду я его лопать», – с отвращением подумал Вовка.

А вслух сказал: «Мы, наверное, скулой врубились в льдину».

Он ни на грош себе не верил, но продолжал убеждать бородача: «Вот меня, наверное, и выбросило за борт. И боцмана выбросило. И Белого». Он боялся, он почему-то совсем не хотел упоминать подлодку. Да и была ли она? К счастью, бородач ни о чем таком и не спрашивал, даже поддакивал: «Бывает… Неосторожно шли…» Как-то уж слишком легко соглашался, и Вовке это было противно, будто оба, не сговариваясь, врали друг другу. И бородач так же думал: «Не договаривает, похоже, малец. Боится… Ящик на льду… Боцман… Собака… Что-то тут не то… Уйди «Мирный» в море, я бы заметил его с берега, я берегом сюда шел… Да и вернулись бы они… Нет, боится малец, не хочет поверить в худшее…»

Убойный снег поскрипывал под ногами.

Подмораживало, ветер упрямо разворачивался на юго-запад.

«Триста… Триста пятьдесят… Четыреста… – считал Вовка шаги. – Как он может идти так быстро, ведь у него на плече ящик!» Шел, не верил, что каких-то три часа назад он стоял у иллюминатора, а на рундуке, раскидав по подушке рыжую косу, спала и улыбалась во сне мама.

Палатка выстыла, но бородач тут же зажег примус, поставил на него котелок со снегом:

– Чай любишь?

– Ага.

Бородач засмеялся:

– Может, у тебя и заварка есть? Сейчас бы китайского, а? Плиточного!

– У меня сахар есть и сухари есть, – шмыгнул носом оттаивающий Вовка.

– Откуда? – подозрительно покосился бородач. – Там что, еще валяются ящики?

Вовка не ответил. Вовка сжимал в ладонях жестяную кружку с кипятком, и она замечательно обжигала ладони.

– Ну ладно! – сказал бородач. – Мы люди занятые, Пушкарёв Вовка, так что давай не тяни – выкладывай. Все подряд выкладывай. Только без вранья, без придумок, как на духу!

И Вовка выложил.

Все, что знал и видел, выложил.

О «Мирном», вышедшем из Архангельска с зимовщиками и с грузом для Игарки на борту. «А с какого причала отвалил буксир? – щурился бородач. – Ах, с Арктического! Есть такой!» О маме-метеорологе, которую Управление Главсевморпути разыскало аж в далекой Перми. «А в Ленинграде где жили? Ах, на Кутузовской! Есть, есть там такая набережная!» О Леонтии Ивановиче, любившем выстукивать свои мысли морзянкой по столу. «Нормальная привычка!» О бабе Яне, ожидающей Вовку в Игарке. «В каменном доме живет? Ах, в бараке деревянном! Понятно!» Даже о военном инструкторе всё выложил. Даже о ложной тревоге, поднятой в море, не забыл. И о подлодниках фашистских упомянул. Обо всех сразу. Шаар, Ланге, Карл Франзе, Мангольд. И свой план наконец выложил: сбежать с буксира, залечь в торосах, явиться на метеостанцию после ухода «Мирного».