– Смена, говоришь?
– Смена.
– А не староват для зимовки?
Голова у бородача оказалась удивительно круглой, коротко подстриженной. Он быстро и удивленно крутил ею, глаза недоверчиво щурились. Бросил в угол рукавицы:
– Сколько тебе? Одиннадцать?
– Почти пятнадцать!
– Врешь!
– Почему?
– Сам знаешь!
– Не знаю.
– Ну, вот объясни, где буксир?
– А разве «Мирный»…
– Гин! – заорал бородач. – Это я спрашиваю!
Вовка ошеломленно молчал. Бородач давил:
– Ну, объясни, что делал на «Мирном»?
– К бабушке плыл.
– К бабушке! На Крайночной?
– Я в Игарку плыл, – совсем упал духом Вовка. – А на Крайночной плыла смена.
– Кто? – быстро спросил бородач.
– Мама, – поежился Вовка.
– Какая мама?
– Пушкарёва. Клавдия Ивановна. Метеоролог. И радист Леонтий Иванович.
– А, знаю, знаю! – притворно обрадовался бородач. – Леонтий Петрович, как же, как же не знать! Длинный такой, с усами, как у льва, и волосы ниже плеч! Такой здоровенный мужик, правда?
– Неправда! – дрожащим голосом возразил Вовка. – Он толстенький, и волос на нем совсем мало. И Иванович он, а не Петрович!
– Вот я и говорю – Семёныч! Давно мечтаю с ним встретиться!
Вовка видел: бородач ни одному его слову не верит! Вовка видел: бородач даже понять не может, откуда он на острове взялся. И в то же время бородача невыразимо влекло к Вовке. Он даже наклонился к нему, фальшиво пропел: «Цветут фиалки, ароматные цветы…»
И быстро спросил:
– Патефон везете?
– Наверное. – Вовка не видел среди снаряжения патефона, но огорчать бородача не хотел. – Вещами мама заведует.
– Ну а чего же ты тут один, Пушкарёв Вовка?
– Я не один, – похолодел Вовка, кивнув на выход.
– Собаки не в счет. У меня их шесть штук, но я же не говорю: нас семеро!
– Я не один, – с отчаянием повторил Вовка. Он сразу вспомнил о боцмане, все еще лежащем в замерзающей полынье.
– Ну, так не крути! Где остальные?
– Там… В полынье… Боцман… Я его вытащить не смог…
– А чего сидишь? – выругался бородач. – Гаси примус! Нашел время греться!
Вовке во всем хотелось слушаться бородача. Он вдруг поверил: если он во всем будет слушаться этого мощного зычного бородача, то уже сегодня, вот совсем скоро увидит маму! Он вдруг поверил: если он во всем будет слушаться этого мощного зычного бородача, то уже сегодня увидит «Мирный».
– Гин! – заорал бородач на Белого. – Зови пса с собой, пешочком пойдем, без нарты. Гин! – И объяснил: – Собачки у меня ненецкие, с материка, ни бельмеса не понимают по-русски. А твой пес, я гляжу, помор.
– Ага, – мотнул головой Вовка. – Он из Архангельска. У него мамку увезли в Англию.
– Союзники?
– Ага.
– Дружбу крепят?
– Ага.
На ветру ушибленное плечо вновь заныло.
По всему горизонту, сводя Вовку с ума, лежала мрачная синевица.
От всеобщей химической тусклости, мертвенной тишины, низкой и бледной, еще страшнее, еще ужаснее показались Вовке кровавые пятна сурика, ярко выделяющиеся на белой поверхности битых льдин. «Понятно… – озираясь, бормотал бородач. – Покоптили немножко… Костерчик жгли… Да ладно, шучу я, Пушкарёв Вовка. Шучу… А это, значит, боцман… Ругаться любил, наверное…» Наклонившись, бородач попытался расстегнуть бушлат боцмана. «Не получается. Совсем обледенел. Да ладно. Ты его личность, значит, подтверждаешь, а я твоим словам, значит, верю. Так?»
И подсказал Вовке: «Говори – так! И губу подбери».
И тут же скомандовал: «Тащи боцмана за руку!»
Вовка молчал, сжимал челюсти. Он впервые видел мертвого человека.
А ведь совсем недавно этот человек был жив, жив, жив! Совсем недавно он топал сапожищами, гнал Вовку с мостика, из машинного отделения. Совсем недавно Вовка прятался от этого человека. И вот… «Уж лучше бы он кричал на меня…» Механически, не понимая, что он делает, Вовка подтаскивал обломки льда к глубокой трещине, в которую бородач с трудом уложил боцмана. «Ты полежи, братан, – бормотал бородач. – Ты на нас, братан, не сердись. Ты тут отдохни, а мы потом вернемся и устроим тебя человечнее…»
«Это он боцману», – думал Вовка.
– Хороший мужик?
«Это он мне». Вовка выдавил с трудом:
– Хороший…
– Помор. Сразу видно. Поморы, они здоровые.
Бородач вдруг засуетился, разговорился. Тоже, видимо, нервничал.
– Кучу примет знал, наверное. – Бородач вдруг быстро, совсем как Хоботило, прикрикнул на Вовку: – Эй, на шкентеле! Плыть нам с тобой стрик полуношника к северу, противу всех ветров. Восточники да обедники – заморозные ветерочки! Так?
– Так…
Бородач нахмурился:
– Ты, Пушкарёв Вовка, морду в сторону не вороти. Как-никак своего человека хороним. Братана морского. Не то сейчас время, чтобы морду в сторону воротить! Дошло? Попал на войну, веди себя соответственно!
– Ага, – кивнул Вовка, хотя никак не мог понять, при чем тут война. Война гремела, дымила, пылила далеко-далеко отсюда. Но все равно кивнул, очень уж разошелся бородач.
– Топай к палатке!
– А ящик?
– Какой ящик?
– А вон лежит…
– Что в ящике? – быстро спросил бородач.
– Шоколад. Только шоколад.
– Да ну? – не поверил бородач и полез в ящик – Точно! Тогда этот ящичек мы вскинем на плечо. Вот так, – приладился он. – Шоколад, он всегда к делу. От шоколада не болеют. Ты еще сам его налопаешься.
«Не буду я его лопать», – с отвращением подумал Вовка.
А вслух сказал: «Мы, наверное, скулой врубились в льдину».
Он ни на грош себе не верил, но продолжал убеждать бородача: «Вот меня, наверное, и выбросило за борт. И боцмана выбросило. И Белого». Он боялся, он почему-то совсем не хотел упоминать подлодку. Да и была ли она? К счастью, бородач ни о чем таком и не спрашивал, даже поддакивал: «Бывает… Неосторожно шли…» Как-то уж слишком легко соглашался, и Вовке это было противно, будто оба, не сговариваясь, врали друг другу. И бородач так же думал: «Не договаривает, похоже, малец. Боится… Ящик на льду… Боцман… Собака… Что-то тут не то… Уйди «Мирный» в море, я бы заметил его с берега, я берегом сюда шел… Да и вернулись бы они… Нет, боится малец, не хочет поверить в худшее…»
Убойный снег поскрипывал под ногами.
Подмораживало, ветер упрямо разворачивался на юго-запад.
«Триста… Триста пятьдесят… Четыреста… – считал Вовка шаги. – Как он может идти так быстро, ведь у него на плече ящик!» Шел, не верил, что каких-то три часа назад он стоял у иллюминатора, а на рундуке, раскидав по подушке рыжую косу, спала и улыбалась во сне мама.
2
Палатка выстыла, но бородач тут же зажег примус, поставил на него котелок со снегом:
– Чай любишь?
– Ага.
Бородач засмеялся:
– Может, у тебя и заварка есть? Сейчас бы китайского, а? Плиточного!
– У меня сахар есть и сухари есть, – шмыгнул носом оттаивающий Вовка.
– Откуда? – подозрительно покосился бородач. – Там что, еще валяются ящики?
Вовка не ответил. Вовка сжимал в ладонях жестяную кружку с кипятком, и она замечательно обжигала ладони.
– Ну ладно! – сказал бородач. – Мы люди занятые, Пушкарёв Вовка, так что давай не тяни – выкладывай. Все подряд выкладывай. Только без вранья, без придумок, как на духу!
И Вовка выложил.
Все, что знал и видел, выложил.
О «Мирном», вышедшем из Архангельска с зимовщиками и с грузом для Игарки на борту. «А с какого причала отвалил буксир? – щурился бородач. – Ах, с Арктического! Есть такой!» О маме-метеорологе, которую Управление Главсевморпути разыскало аж в далекой Перми. «А в Ленинграде где жили? Ах, на Кутузовской! Есть, есть там такая набережная!» О Леонтии Ивановиче, любившем выстукивать свои мысли морзянкой по столу. «Нормальная привычка!» О бабе Яне, ожидающей Вовку в Игарке. «В каменном доме живет? Ах, в бараке деревянном! Понятно!» Даже о военном инструкторе всё выложил. Даже о ложной тревоге, поднятой в море, не забыл. И о подлодниках фашистских упомянул. Обо всех сразу. Шаар, Ланге, Карл Франзе, Мангольд. И свой план наконец выложил: сбежать с буксира, залечь в торосах, явиться на метеостанцию после ухода «Мирного».