Второй седоволосый хиппи, в рубашке из индийского хлопка и кожаных штанах, от неожиданности подавился пивом. Бородач похлопал друга ладонью по спине:

— Осторожно, Геллерт, пиво в дыхательных путях — прямой путь в Долину Спящих, — сказал он и перевел взгляд на капитана: — Как ты меня нашел, Аби?

— Пока у тебя на шее болтается Отражатель, я найду тебя даже под землей, — сквозь зубы процедил Аберфорт. — И твоего приятеля тоже, — добавил он, окидывая Гриндевальда недобрым взглядом: — Прячешь Отражатель под фенечками, Геллерт?

Седовласый хиппи нервно поправил ожерелья из деревянных бус, скрывающие маленький блестящий диск на серебряной цепочке.

— Да нет, с чего мне его прятать, Аберфорт, — буркнул он. — Я все равно не могу снять твое изобретение, иначе мгновенно забуду, что я здесь делаю.

— Садись, Аби, — пригласил бородач, похлопывая ладонью по белому кожаному сиденью стула. — А у тебя тут ничего, уютно. Никакого сравнения с «Кабаньей головой».

— Прекрати называть меня «Аби», — поморщился капитан. — Раздражает.

— Значит, это ты выслал нам бесплатные билеты от компании «Лондонского пароходства»? — спросил Дамблдор-старший, ловко заправляя седую прядь под бандану.

— Я знал, что ты никогда не откажешься проехаться на шару, Альбус, — ядовито сказал капитан.

— Что за тон, Аби? Переходи к делу, раз уж ты решил подпортить нам с Геллертом удовольствие от круиза, — Альбус Дамблдор разломил сахарный пончик и положил половину на блюдце Гриндевальда.

— Объясни мне, что это такое? — прошипел Аберфорт, швыряя на стол измятый номер «Файнэншел Таймс».

— Газета, братишка. Это просто газета, — безмятежным голосом медитирующего хиппи сказал Дамблдор.

— Не лги мне, — прорычал капитан, срывая с плеча подзорную трубу.

Дамблдор-старший молниеносно выхватил из кармана широких джинсовых штанов продолговатый матерчатый чехол, вышитый бисером.

Взгляды братьев скрестились, и в следующую секунду в руке Аберфорта возникла волшебная палочка, мгновенно извлеченная из футляра подзорной трубы. В руках бородатого хиппи оказалась раскрашенная индейская дудочка.

— Дудочка «пимак», — пояснил он, и, приложив расписанную акрилом дудку к губам, засвистал заунывную хипповскую мелодию.

Пассажиры, сидящие за соседними столиками, как по команде повернули головы.

Аберфорт с досадой опустил руку, сжимающую палочку.

— Ты умен, Альбус, — проговорил он сквозь зубы. — Но не думай, что я до тебя не доберусь. Тоже мне, Робин Гуд хренов, — он швырнул газету в лицо лукавого хиппи, развернулся на каблуках и вышел из зала твердым капитанским шагом.

*****

Гарри стащил через голову мокрую футболку и швырнул ее на скамью раздевалки. На улице хлестал беспощадный ливень, и пока юноша добежал от общежития до школы искусств, он вымок до нитки. Он быстро натянул балетки и лосины и бросился в класс Хореографии — оттуда уже доносились ласкающие сердце звуки рояля.

Мистер Снейп метнул на него демонический взгляд обсидиановых глаз и опустил ресницы, глядя в партитуру. Гарри облокотился о рояль. Закусив губу, юноша скользил жадным взглядом по бледному лицу хореографа, ловил каждое движение чувственных пальцев, пробегающим по отзывчивым клавишам.

Музыка удивила Гарри своей необычностью. Она была дождем. А может быть, это дождь стал музыкой. Каждое прикосновение пальцев к инструменту порождало странные волнующие звуки, напоминающие стук дождевых капель. Сначала медленно и робко, потом вдруг сильнее, звонче, — музыкальные капли словно застучали по стеклу, и, глядя на большие окна зала хореографии, по которым быстро скатывались ручейки дождя, Гарри забыл обо всем на свете. Музыка дождя звенела тонким хрусталем, капала слезами, пробегала мелодичными струйками, нарастала волнующим ливнем, грозящим затопить сердце тревогой, и все же среди ее печального нежного звона казалось, что вот-вот выглянет солнце и радостно заискрится миллионами радуг в каждой дрожащей капельке.

Мистер Снейп уронил последнюю дождевую каплю мелодии и застыл в странной задумчивости, не поднимая глаз и не отрывая рук от клавиш рояля. В окно стучал настоящий дождь, как гармоничное продолжение мелодии.

Гарри не выдержал. Он вдруг упал на колени, сраженный силой искусства, и обнял за ноги мистера Снейпа.

— Я вас обожаю, — прошептал он, впиваясь пальцами в мускулистые икры хореографа. Он зарылся лицом в его бедра и замер, не в силах поднять взгляд на лицо мистера Снейпа.

Нежные руки вдруг скользнули по его плечам, погладили волосы, пробежали кончиками пальцев по выступающим позвонкам. В следующую секунду Гарри почувствовал на своей макушке легкий поцелуй и вздох — мистер Снейп вдохнул запах его все еще влажных от дождя волос и судорожно сжал пальцами его вздрагивающие плечи.

Гарри поднял на хореографа затуманенный от нахлынувших чувств взгляд.

— Что… это… была… за музыка? — прошептал он, задыхаясь от волнения.

— Морис Равель, — пробормотал мистер Снейп, наклонился ближе и со стоном впился жадным ртом в приоткрытые губы Гарри.

За окном нежно шелестел летний дождь.

*****

Глава 15. Сраженный Амуром. Любви все возрасты покорны. Туристы из Хогсмида

Драко лежал, опираясь на локоть, задумчиво рассматривая Гилдероя.

Поэт растянулся на спине, в блаженстве прикрыв глаза. На его губах блуждала счастливая улыбка, на лбу еще блестели капельки пота — следы любовного потрясения.

Драко плеснул себе холодного шампанского — еще одно табу отца. Он поставил запотевший бокал на смятую простыню, слегка придерживая его пальцами.

— Гилли, расскажи мне о себе, — сказал вдруг Драко. — Я о тебе ничего не знаю.

На лицо Локхарта набежала тень. Он открыл глаза и уставился в потолок, внимательно изучая штукатурку.

— Я сам о себе ничего не знаю, — хриплым трагическим шепотом сообщил он.

— Это как? — дернул бровью Драко.

— Я был в больнице, — голубые глаза поэта увлажнились. — Я не помню почти ничего из своего прошлого.

«Везет мне на таких», — досадливо подумал Драко, вспомнив Гарри.

— Знаешь, я раньше страдал, что ничего не помню, — вздохнул Гилдерой. Он повернулся к Драко и положил теплую ладонь на его бедро. — Но теперь, когда у меня есть ты… Мне больше ничего не нужно. Зачем мне прошлое, в котором не было тебя. Вот, слушай:

Я все забыл: хорошее, дурное, —

Смотрю назад и вижу только тьму.

Забыл я грешное, забыл святое,

Забыл суму, войну, тюрьму.

Что впереди — не знаю, не осмелюсь

Коснуться тайны, — не дано мне знать.

Судьбе своей я, замирая, вверюсь,

Готовый снова жить, любить, страдать.

И только об одном богов прошу я

Чтобы не потерять, не отпустить

Ту нить невидимую, дивную, живую,

Любви — от сердца к сердцу — нить.

— Что, совсем-совсем ничего не помнишь? — Драко шутливо капнул шампанским на живот поэта, в маленькую ямку пупка.

— Ох… — вздрогнул Гилдерой. — Совсем… да… совсем, — прошептал он. Драко слизнул языком шампанское.

— Вкусней, чем из бокала, — юноша повторил свой незатейливый фокус.

— О, боже, что ты со мной делаешь, — простонал поэт. — Ох, вот еще:

Твои губы — словно лепестки,

Твои волосы — пшенично-золотые.

Но в глазах неведомой тоски

Тени все еще дрожат живые.

Как цветок, проросший среди скал,

Так любовь пускает в сердце корень.

Милый Драко, если бы ты знал, —

Гилдерой к тебе любовью болен…

Драко поднял на поэта смеющийся взгляд:

— Ты всегда такой говорливый?

Он вылил остатки холодного шампанского на живот болтуна и приник к нему горячим языком.

— Давай еще стишок, — промурлыкал Драко. Он накрылся с головой одеялом, лишив Гилдероя возможности любоваться происходящим.

Локхарт прерывисто вздохнул. Одна его рука нежно перебирала волосы Драко, вторая уже судорожно комкала простыню:

— Пришла. Ударила и смяла

Любви волна. Так в скалы бьет прибой.

И сердца моего покой украла