Госпожа выпила свой чай. Дуняша налила немного во вторую кружку, но чай показался ей горьким. Она вообще не любила чай, так что уступила оставшийся чай Анастасии Николаевне.

– Налей еще рюмку! – Толик Хромов по кличке Хромой мрачно взглянул на бармена, старательно перетиравшего стаканы. Стаканы и без того были чистые.

Тот вопросительно приподнял одну бровь.

– Да отдам я тебе, отдам все! – огрызнулся Толик. – Ты же меня знаешь!

– В том-то и дело, что знаю! – раздумчиво ответил бармен. – Потому-то и сомневаюсь!

– Налей ему! – раздался рядом низкий густой бас, и на стойку легла тяжелая волосатая рука с зажатой в ней купюрой.

Толик оглянулся. Справа от него на высоком табурете сидел здоровенный толстый мужик, до самых глаз заросший густой черной бородой.

Когда-то давно, очень давно, когда Толик был еще ребенком, мать водила его в зоопарк. Там были тигры и львы, жирафы и антилопы, целый павильон самых разных мартышек и еще много всякого зверья. Но самое большое впечатление на Толика произвела огромная обезьяна, которая неподвижно сидела посреди клетки и смотрела на проходящих мимо людей тоскливым и равнодушным взглядом. Обезьяна называлась орангутанг – по крайней мере, так было написано на клетке. Так вот, этот толстый мужик напомнил Толику ту обезьяну. Правда, орангутанг был рыжий, а этот мужик – черный.

Под влиянием какого-то импульса Толик повернул голову в другую сторону – и захлопал глазами от удивления. Хотя Толик был не из тех людей, кого легко удивить.

Слева от него сидел точно такой же мужик – толстый, страшный, длиннорукий, заросший черной бородой. Толик сперва даже подумал, что у него двоится в глазах, но нет – бородатых мужиков было действительно двое. И то сказать – выпил-то он сейчас всего две рюмки, с чего тут двоиться-то…

Бармен взял из волосатой лапы деньги, налил Толику еще одну рюмку и деликатно отошел.

Толик жадно выпил, прислушался к себе, почувствовал, как спиртное дошло до желудка и разлилось по телу живым теплом, и только потом проговорил, обращаясь к тому мужику, что справа (ведь это он заплатил за его выпивку):

– Чего надо?

– Поговорить.

– Поговорить – это можно, – Толик облизнул пересохшие губы, – только бы сперва еще рюмку…

– Получишь свою рюмку, когда ответишь на наши вопросы! – проговорил тот орангутанг, что справа.

– Какие еще вопросы?

Толик почувствовал, что от этих двоих орангутангов исходит чувство серьезной опасности. Опасность буквально струилась от них, как жар от раскаленной печи. Толику захотелось сбежать от них как можно быстрее и как можно дальше… но вряд ли они его отпустят. Вон какие здоровые…

С другой стороны, Толику ужасно хотелось выпить, а они обещали ему дармовую выпивку…

– Ну, какие еще вопросы? – повторил Толик.

Один из громил – тот, что слева – придвинулся ближе в Толику, навис над ним тяжелой тушей и проговорил в самое ухо, так что Толик почувствовал его жаркое дыхание:

– Два года назад Николай Николаевич послал тебя с двумя парнями тряхнуть одного должника.

– Два го-ода!.. – протянул Толик. – Это ж как давно было… думаешь, я помню…

Два года назад он был совсем другим человеком. Его уважали и ценили большие люди. Ему доверяли серьезные дела. Он был старшим группы у самого Николая Николаевича. И он не пил… ну, то есть почти не пил. Разве что пару рюмок в день.

С тех пор жизнь удивительным образом изменилась. От его тройки, считай, никого не осталось. Вася Беленький зарезал парня, который толкнул его и обозвал обидным словом в туалете. Дело происходило в баре, парень был незнакомый, зашел в тот бар случайно. А оказалось, что он сын какого-то влиятельного типа, какой-то шишки, так что Васю мигом замели менты, а после заперли в психушку для особо опасных, где он и сгинул.

Впрочем, от Васи всегда пахло безумием, чего стоили одни его пустые страшные глаза, по любому поводу наливавшиеся белесой непроглядной мутью! Правда, в этом были свои плюсы – Вася мог напугать кого угодно, хоть неаккуратного должника, хоть бойцов конкурирующей фирмы.

Второго в его тройке – Свища – случайно убили на стрелке с людьми Крапленого. Свищ не вовремя полез в карман за сигаретами, а кто-то из парней Крапленого психанул и выстрелил. В результате все чуть не поубивали друг друга…

Так что от той тройки остался только сам Толик, да и то – он был не тот, что прежде, и ничего серьезного ему давно уже не поручали. Да и вообще, честно признаться, ничего не поручали. Он перебивался случайными заработками или клянчил на выпивку у тех, кто помнил его по прежним временам…

В последнее время давали все реже.

– Это ж как давно было… – повторил Толик. – Думаешь, я помню всех, у кого выбивал долги?..

– Всех и не надо, – отозвался орангутанг (тот, что слева), – ты вспомни только одного, вот этого! – и он сунул под нос Толику мятую фотографию какого-то мужика.

– И ты уж постарайся! – добавил второй (тот, что справа) и ударил Толика в бок. Вроде бы и не сильно ударил – но боль пронзила все тело Толика.

И, что удивительно, эта боль действительно освежила его память. Он вспомнил мужика с фотографии, вспомнил тот день, когда они втроем пришли к нему домой. Мужик был хлипкий и нестоящий, тряпка, пустое место, он что-то жалко лепетал и умолял пощадить его.

Тут же была его баба – жена, что ли. С виду ничего особенного, но что-то в ней было – глаза, что ли, взгляд такой…

Толик тогда еще подумал, что дрянному мужичонке досталась хорошая баба – не стоит он ее. А Вася Беленький, как это с ним часто бывало, озверел, глаза его побелели, он выхватил свой нож и полоснул женщину по шее. Толик тогда с трудом смог его утихомирить – им совершенно ни к чему был труп, с ним пришлось бы возиться, и Николай Николаевич был бы страшно недоволен…

– Вижу – вспомнил! – прохрипел левый орангутанг.

– Ну, допустим, вспомнил…

Он и правда отчетливо вспомнил тот день, вспомнил, как тот мужик трясся от страха, как он пихал им в руки какую-то ничего не стоящую дрянь, пытаясь откупиться. Толик брезгливо перебрал это барахло и сунул в карман сережки – не бог весть что, но все-таки камушки яркие, зелененькие, сразу видно, что не стекляшки. А он как раз накануне поссорился со своей подружкой, Кристинкой, и она выставила его за дверь, так что подарок не помешал бы…

– Вижу – вспомнил! – повторил орангутанг. – Вот насчет этих самых сережек расскажи подробнее!

«Что он, мысли мои читает, что ли? – испугался Толик. – Я сам-то уже все забыл, вот только сейчас начал вспоминать… Как он мог об этом узнать?»

Вечером того же дня он завалился к Кристинке и протянул ей злополучные сережки.

Но Кристинка была явно разочарована, или просто еще не хотела мириться. Она посмотрела на сережки с презрением и бросила их на пол: «Что ты за дрянь мне притащил? Да я такое барахло в жизни не надену! Да меня подруги на смех поднимут! Старье какое-то, и не золото даже, а не понять что! Вот Каринке Вован подарил серьги – так это действительно серьги, столько золота, что уши до плеч оттянуло! Забирай свою дрянь и проваливай!»

И Толик ушел, напоследок подобрав сережки – не пропадать же добру… Жалко ему стало красивую вещь.

С Кристинкой у него с тех пор так и разладилось, но Толик не больно жалел – мерзкая баба, жадная до невозможности, голос опять же, как дверь несмазанная скрипит.

– И куда ты их девал? – прохрипел орангутанг.

Оказывается, Толик вслух проговаривал свои воспоминания… ох, не доведет его эта привычка до добра! Рот нужно держать на замке! Сколько раз ему об этом говорили…

– Куда ты девал те сережки? – повторил орангутанг, и в его голосе прозвучала нешуточная угроза.

– Да куда дел? – пробормотал Толик. – Известно куда, Вазелину отнес, перекупщику. Да он мне и заплатил-то за них всего ничего. Я уже не помню, но точно гроши…

Орангутанг еще раз встряхнул Толика – видимо, для профилактики, так что зубы у того громко клацнули – и, переглянувшись с напарником, слез с табурета.