Он поднимался с кровати совершенно опустошенный после таких вот приступов воспоминаний, чувствуя себя разбитым и потерянным, но все же с согревающей сердце надеждой, что, может, уже завтра или послезавтра, снова придут к нему эти спасительные живые воспоминания об утерянном счастье.

Как правило, было где-то около пяти часов утра, и он отправлялся бегать. Рядом с домом, в котором Юрий теперь жил, находился большой сквер, в котором имелись хорошая гравийная дорожка для бега и площадка с тренажерами. Костромин обзавелся привычкой бегать, наверное, убегая от себя самого, и заниматься на тренажерах.

Никогда спортом серьезно не занимался, так, в школе больше баловался разными единоборствами модными, плавал в бассейне много, а когда в институт поступил, так даже зарядку банальную не делал, ему «спорта» на работе хватало выше головы – побегай-ка по лестницам и этажам бесконечным, да с оборудованием на плече и мотками кабелей! А уж когда начальством заделался, так и вовсе про спорт не вспоминал, при его-то загруженности. А тут вот пристрастился и находил в этом занятии отдушину, нагружал себя всерьез, не сдерживаясь, и постанывал, и кряхтел, пользуясь полным отсутствием людей в сквере в столь ранний час.

Он вообще открыл для себя много нового, например, особое состояние души и природы в такое ранее время, особое настроение и энергию города и запах свежезаваренного, настоящего кофе в круглосуточной дорогой кофейне, в которую он заезжал к шести часам утра перед работой, и то, насколько больше и качественней он успевает сделать и насколько более продуктивно, легче и приятнее ему работается и как нравится ему, что он один, вокруг нет людей, суеты и будничного шума.

Варваре стала сниться их прошлая счастливая жизнь.

В безрадостной черной полосе, которая наступила у нее после Беды, как она про себя называла тот роковой момент, после которого все изменилось и сломалось, эти сны пришли к ней очень скоро, наверное, через неделю, и стали спасением душевным, чем-то обезболивающим на какое-то время. Они удивляли странностью в своей светлой, солнечной радости и почти тщательной подробностью, передавая даже настроения, запахи, цвета того уплывшего счастливого прошлого. И почему-то всегда в них сияло солнце и было высокое-высокое чистое голубое небо.

И она плыла в них, словно в теплом океане любви, баюкающем тебя в своих ладонях, а затем неожиданно просыпалась посреди сна и чувствовала, как катятся по лицу слезы. И она хваталась мысленно за то, что видела только что во сне, удерживала его и, не открывая глаз, продолжала те воспоминания, что начались там, стараясь их продлить…

Они странно и смешно встретились.

Она ползала по полу приемной и собирала рассыпавшиеся из папки листы, торопилась, потому что не хотела, чтобы ее кто-нибудь застукал в таком неприглядном виде, и ужасно расстраивалась такому глупому конфузу.

И тут кто-то присел рядом с ней на корточки и поздоровался. У Варвары чуть сердце из груди не выскочило от неожиданности, она перепугалась, что ее таки застукал тот самый грозный Гондаров, о котором так много ей успели наговорить те, кто уже прошел у него собеседование.

Но это оказался не хозяин фирмы, а какой-то совсем другой мужчина, и она почему-то протянула ему руку для знакомства, даже не задумываясь над всей неуместностью этого жеста в приложении к той позе, в которой находилась. А когда он взял ее ладонь, Варвара почувствовала, как ее стукнуло током!

Не тем шибающим и болезненным, а колким, острым, но отчего-то невероятно теплым, приятным – прямо волной от ладошки вверх по руке, через плечо в голову и обратной волной по всему телу до пяток…

Она посмотрела на мужчину удивленно и замерла внутренне на миг, совершенно ошеломленная.

Он показался ей настолько знакомым, родным каким-то, своим, а потом догнало еще одно странное чувство: то, что он вот так сидит с ней рядом и держит за руку, это настолько правильно и естественно, что иначе просто и не должно быть.

У него было молодое лицо, но некая аура, энергия уверенности, которую он излучал, делала его старше, солидней. Стройный, даже можно сказать худощавый, но какой-то спортивный, что ли, высокий, обычная внешность, темно-русые волосы, хорошая стильная стрижка, высокий лоб, прямой нос, прямые, как две черты, брови, твердый подбородок и полные красивые губы, приятная, располагающая улыбка. И светло-карие глаза с темно-зелеными крапушками, очень умные и веселые такие глаза.

А потом все как-то быстро-быстро завертелось – пришел сам Гондаров, и Варвара поспешила собрать свой проект с пола. И отчего-то неожиданно почувствовала себя брошенной и незащищенной, когда этот, все же незнакомый ей Юрий Максимович прошел в кабинет впереди радушного хозяина, пропустившего его приглашающим уважительным жестом.

Но очень скоро снова все переменилось, и произошло новое действие, когда и ее пригласили в кабинет, и она отвечала на вопросы Гондарова, и все скашивала взгляд в сторону этого Костромина, сидевшего чуть в стороне на стуле, чувствуя его присутствие, будоражащее и волнующее.

А потом он сказал про сватовство!

А она отчего-то не стала возражать.

Вечером того же дня они не встретились: Юрий Максимович позвонил ей и извинился, посетовав, что у него на каком-то объекте случился форс – как водится на всяких объектах – мажор. Варвара даже мысленно выдохнула облегченно, потому что все часы после расставания с ним чувствовала два взаимоисключающих чувства одновременно – горячее нетерпеливое желание увидеть его снова как можно скорей, оказаться рядом, заглянуть в его веселые карие глаза, чтобы он взял ее за руку и, возможно, по ней еще раз пробежит та самая теплая волна тока; и желание остановиться, отстраниться внутренне, успокоиться и осмыслить, что с ней такое происходит странное до невозможности!

Ну, вот он и дал ей это время!

И она от нетерпеливого ожидания встречи разбила любимую чашку отца! Так была сосредоточена на своих мыслях об этом мужчине, вся по маковку погрузившись в них, не замечая ничего вокруг, что задела ее, когда ставила чайник.

– Влюбилась, – констатировал папа, глядя на осколки любимой чашки на полу.

– Точно, – поддержала его версию мама, подойдя и встав рядом с мужем.

– Влюбилась! – весело призналась Варвара, присоединившись к родителям в созерцании остатков любимой отцовской чашки.

Они постояли втроем над трупиком чашки, в шутливом молчаливом созерцании – они всегда поддерживали друг друга во всякого рода розыгрышах, ироничных сценках и юморных экспромтах, подхватывая на лету замысел или начатую фразу. Ну так вот у них в семье было. Вот и сейчас разыграли сценку «размышления над чашкой» с подачи отца.

– Так! – распорядился папа, глянув на дочь. – Лидуша, доставай «дублера», – имелась в виду запасная чашка, таких же поллитровых размеров. – Ставим чайник, пьем чай, и ты все рассказываешь!

И она рассказала. Про коробку с канцтоварами, про ползание на полу и про гипотетическое обещанное сватовство.

– Значит, ты его первый раз в жизни видела? – уточнял папа. – А он тебя?

– Ага! – бодро и весело признавалась Варвара, прихлебывая чаек.

– И вот так сразу и свататься? – продолжил Леонид Николаевич.

– Сразу, – кивнула она довольно.

– Ну, веди, посмотрим, что ж толковать без дела, – принял решение папа.

Она и привела. В ближайшую субботу.

Сначала это было то самое свидание.

Варюха нервничала ужасно, пока собиралась, наводила «красоту на внешность», как называл это действие ее папа. А потом бежала к метро, уже опаздывая, ехала и всю дорогу переживала, досадовала на себя страшно, что все-таки надела не то платье – ей в нем неудобно, и зачем только его вытащила вообще! Ну, стильное – это да, и что?! А куда руки девать – вот так и вот так, когда поворачиваешься, оно натягивается и сковывает движения. И босоножки жмут немного, ну и что, что под платье подходят, но жмут же! Чуть не расплакалась от досады и таких глупых, но важных в этот момент переживаний.