— Жена… была… — с трудом сказал чернокожий гигант.

Было видно, что воспоминания даются ему с большим трудом.

— А что с ней случилось? — осмелился поинтересоваться юноша.

— Ты знаешь, что такое суд Линча?

— Примерно, в общих чертах.

— В моей стране нас называют ниггеры и мы не имеем никаких прав, всё принадлежит белым. В их руках наши права, наша жизнь и… наши женщины. Кэт работала в одном из лучших публичных домов Нью-Орлеана. А я был молодой начинающий боксер. Мне поклонялись, мною восторгались! По глупости думал, что если есть успех и есть слава, то мне все можно. Мы с Кэти любили друг друга. Я мечтал завести семью, хотел, чтобы Кэт перестала заниматься своим постыдным ремеслом. Когда мы поженились, она пошла к хозяину и сказал, что больше не будет заниматься проституцией. Этот жирный боров поднял крик, потребовал уплаты долга, стал бить мою Кэти. Она отбивалась, как могла, расцарапала его лицо. А когда сбежалась вся округа, ее хозяин заявил, что черная женщина посмела поднять руку на белого человека. Суд Линча — это когда нет суда, это расправа. Мою жену повесили прямо там, на брусе под потолком. А я… Я когда узнал… Я подкараулил этого борова и собственными руками, — Джон простер перед собой две здоровенные руки ладонями вверх, — вот этими руками задушил его. — Джон уткнул свое лицо в ладони и замолчал, заново переживая свое горе.

— А дальше что было? — через некоторое время осмелился задать вопрос Николка.

Джон отнял ладони от лица, устремил свой взгляд вдаль, словно вспоминая то, что спрятал глубоко-глубоко в своей душе. Затем повернулся к юноше:

— А дальше… дальше пришлось бежать на север страны, там, в северных штатах проще затеряться. В Нью-Йорке случай свел меня с Джембазом, который в эмиграции содержал небольшой цирк. Выступал у него в цирке, а в революцию, в шестом году приехал в Россию, страну, где никто не обращает внимания на чистоту крови и цвет кожи. Теперь это моя вторая родина. Знаешь, Коля, я после смерти моей Кэти жить не хотел, один раз Джембаз меня прямо из петли вытащил. Но время залечивает душевные раны. Постепенно ко мне вернулась способность смотреть на мир открытыми глазами, без ненависти и боли. Надо жить, Коля, надо бороться!

Юноша вздохнул, понимая правоту и житейскую мудрость чернокожего атлета. А тот продолжал:

— Я вижу ее глаза. Она тебя любит, Коля!

После этих слов Джон поднялся, по-дружески похлопал юношу по плечу, и побрел прочь. Я Николай еще посидел немного, потом тряхнул своими бронзовыми кудрями, поднялся и зашагал в ту сторону, где наяривала гармошка. Он решительно вошел в круг, где парни с девками лихо отплясывали кадриль, нашел Лизу, развернул ее к себе и поцеловал. Девушка сначала удивлённо, потом робко, а в конце концов пылко ответила на поцелуй, словно давно ждала этого момента. Хоть такое открытое проявление чувств было непривычно для станичных нравов, оно было встречено одобрительным гулом и сдержанными девичьими смешками: в праздник всё можно! А может просто цирковые для станичников были людьми иного сорта, которым с силу их актерской профессии было дозволено более обычного. Лиза сама взяла за руку Николая и повела вдоль берега реки на соседний луг. С той ночи они стали любовниками.

На следующее утро Джембаз уединился с наказным атаманом и другими старейшинами. Мимо чайной, где они о чем-то оживленно гутарили, все чаще и чаще, как бы невзначай, проходили молодые казаки. Однако вскоре половой, и одновременно сынок хозяина чайной, умчался с поручениями в несколько куреней, в которых подрастали молодые казаки, коим еще не пришел срок призыва на службу. Вскоре несколько казачков на лошадях, съехались к широкому майдану, заменявшему казакам манеж, и где проходили занятия по вольтижировке.

— Ну-ка, сынки, — обратился к станичникам атаман, — Покажите энтим цирковым, шо казаки тоже не лыком шиты, тоже кой чо умеють.

Казки, все как на подбор кровь с молоком, показали свое мастерство удалого казацкого наездничества. Получилось впечатляюще.

— Пойдет! — скупо оценил их умения хозяин цирка. — Наездникам и коням, конечно, подучиться малость надо будет. По круглой арене — это вам не на манеже строй держать, и не в чистом поле.

Джембаз не спеша раскурил трубку, сделал несколько затяжек и выпустил кольца дыма. Потом показал трубкой на троих самых молодых и статных хлопцев:

— Вот эти. А четвертым пойдет к ним мой. — и он, также как и ранее на казаков, ткнул трубкой в Николая.

Дружный хохот был ответом Джембазу.

— Нешто мужик-лапотник с конем сладить? Нешто супротив силы казачьей справится? — утирая выступившие от смеха слезы, говаривал старый казак. — Мои мальцы сызмальства на коне. И отцы, и деды их. А мужик што? Только что пахать на лошадях-то.

Кровь ударила в лицо Николаю. Он подошел к одному из отобранных казаков, взял под уздцы его коня:

— Ну-ка, дай попробую.

— Попробуй! Сдюжь! — снисходительно ответил казак и осклабился.

Николай лихо вскочил на коня и постарался повторить продемонстрированное казаками. У себя в Васильевке он слыл одним из лучших наездников, да и Дед их с Наталкой натаскал изрядно. У него почти все получилось, хоть и не было в его движениях той легкости и естественности, что присутствовала в каждом казаке, которые словно родились в седле. Но даже и этого оказалось достаточно, чтобы в глазах станичных хлопцев появилось что-то похожее на уважение.

— Ну вот и ладно, сговорились. — говорил Джембаз, ударяя по рукам с атаманом. — К осени в Москву и Петроград поедем, хлопцы твои хоть столичную жизнь увидят, нагуляются, пока в армию не призвали, а то ведь война, сам понимаешь.

— На все воля Господа! — степенно отвечал станичник.

Так цирковая труппа Джембаза пополнилась наездниками, взамен башкир, которые не пожелали отрываться далеко от дома и после тура по Поволжью остались близ родных мест. И это позволило еще более расширить ее репертуар.

Закончилась первая часть гастролей, во время которой цирк-шапито Джембаза проехал по градам и весям Кубани и Дона. После представлений в Юзовке, крае суровых шахтеров и сталеваров, их шапито дало несколько выступлений в Мариуполе, городе, основанном Екатериной II для понтийских греков, и где у Джембаза оказалась масса далеких и близких родичей и просто хороших знакомых. Их угощали, да угощали так, что, в конце концов, Николая стало мутить от кислого греческого вина и пахнущей йодом морской рыбы. И здесь Николай впервые увидал море. Оно было теплое и ласковое, мелкое и кишащее рыбой. Море, по правде сказать, не произвело на него особого впечатления. Волжский уроженец явно отдавал предпочтение могучему водному потоку неспешно, но неотвратимо катившему к морю свои волны. Не бескрайние морские просторы, но широкие просторы великой реки привлекали и манили его натуру.

Больно уязвило Колино самолюбие осознание того факта, что сила его не беспредельна, и что на силу всегда может найтись еще большая сила. Амбалы, мариупольские портовые грузчики, дали форменный бой на цирковой арене Джембазовым атлетам. Первые поединки с местными силачами Николай со товарищи проиграли позорно, вчистую. Пришлось отложить ежевечерние многочисленные возлияния и чревоугодия на ужинах у бесконечных Джембазовых родственников и готовиться к выступлению всерьез. Помогли казаки, с которыми Николай здорово сдружился, обогатив борьбу парня приёмами казацких ухваток[8]. Только ценой невероятного напряжения профессиональные борцы смогли превозмочь местных любителей-самородков с городской пристани. Среди мариупольских амбалов особо выделялся один, чрезвычайно мелкий ростом, коренастый грузчик, которого сдвинуть с места были не способны даже такие гиганты как Джон. Николаю лишь с четвертой попытки удалось бросить коротышку на арену. Джембаз был в полном восторге от коренастонго коротышки и немедленно предложил место в труппе. А Николай, напротив, был уязвлен, хотя он не хотел признаваться себе, что им двигала заурядная ревность, к тому факту, что Джембаз нашел нового любимчика. Но, решив высказать это хозяину труппы, он получил резкую отповедь: