В то утро он находился в великом лесу, готовясь вместе с остальными волшебными силами Пендарана отпраздновать убийство ею человека за его самонадеянное осквернение Священной рощи. Но все получилось иначе. Все. Он пошел в Старкадх, но это был всего один раз, так как в этом месте он, самый могучий из всех андаинов и кичившийся своим могуществом, был вынужден стерпеть унижение перед все затмевающей мощью силы. Он даже не смог уберечь собственные мысли от Могрима, который посмеялся над ним.

Ему дали понять, что полностью раскусили его, но тем не менее он принят в качестве помощника повелителя Тьмы. И хотя Ракот точно знал, каковы его цели и как они отличаются от собственных целей Могрима, это, по-видимому, не имело значения.

Их планы во многом совпадают, сказал себе тогда Галадан, и, хотя он даже отдаленно не был равным Расплетающему Основу – да и никто не был, – все же, может быть, перед самым концом он найдет способ уничтожить тот мир, которым будет править Могрим. Он хорошо служил Ракоту. Он убил Конари и выиграл бы ту битву, а с ней и всю войну, если бы не подоспел Ревор с Равнины, каким-то образом добравшийся туда невозможно быстро сквозь туманы Данилота, и не повернул ход битвы, не погнал сражающихся на север к самому Старкадху, где битва и завершилась. Он сам, весь израненный, едва спас свою жизнь от мести меча Колана.

Они думали, что он умер, он это знал. И он чуть не умер. Лежал в ледяной пещере к северу от реки Унгарх, в холоде, и за ним ухаживали только его волки. Очень долго он скрывался там, заглушая свою магическую силу, свою ауру, как только мог, пока армии Света держали совет у горы и Гинсерат не создал Сторожевые Камни, а потом выковал с помощью гномов цепь, которой сковали Ракота Могрима.

На протяжении всех этих долгих лет ожидания он продолжал служить, так как сделал свой выбор и определил собственный путь. Это он нашел Авайю, тоже полумертвую. Она скрывалась в ледяном царстве Фордаэты, чье леденящее прикосновение сулило мгновенную смерть менее стойкой душе, чем душа андаина. Собственными руками он лечил Авайю во дворце этой ледяной королевы. Фордаэта пожелала совокупиться с ним. Ему доставило удовольствие отказать ей.

Ему также принадлежал план, хитрый и бесконечно растянутый во времени. Он убедил нимфу озера Ллиунмир, невинную и прекрасную, отдать своих самых прекрасных лебедей. Он привел ей причину, которой оказалось достаточно, – свое серьезное намерение перенести лебедей на север, на озеро Селин. И она выпустила их из-под своей опеки и позволила ему забрать их с собой.

Ему нужны были не все, только самцы. Действительно, он перенес их на север, но гораздо дальше Селин, в покрытые ледниками горы за Унгархом, где они спаривались с Авайей. Потом, когда они умерли, она, которая не могла умереть, если ее не убить, спаривалась со своими детьми и продолжала делать это год за годом, чтобы родить потомство, запятнавшее небеса минувшим вечером.

Нимфа Ллиунмир никогда так и не узнала, что она наделала или кем он в действительности был. Возможно, она все же потом догадалась, так как озеро, некогда приветливое и манящее, стало мрачным и заросло водорослями, и даже в Пендаранском лесу, славящемся собственным мраком, оно считалось обителью призраков.

Это не принесло ему радости. Ничто не приносило радости после ухода Лизен. Долгая, долгая жизнь, и единственная цель, руководящая ею.

Это он освободил Ракота. С бесконечным терпением все подготовил, выделил среди гномов и соблазнил братьев Каэна и Блода, воспользовался застарелой ненавистью Метрана, Первого мага Бреннина, и, наконец, собственноручно отрубил своим мечом руку Могрима, когда не смог сломать цепь Гинсерата.

Тогда он бежал с Ракотом – волк рядом с облаком злобы, из которого капала и всегда будет капать черная кровь, – в развалины Старкадха. Там он наблюдал, как Ракот Могрим снова явил свое могущество – большее, чем в любом другом месте в любом из миров, так как здесь он впервые ступил на землю, – и заново воздвиг зиккурат, который был первым и последним троном его власти.

Когда он снова вознесся ввысь, завершенный, и замигал зелеными огнями, все затмевающая сила среди льдов, Галадан остановился перед мощными дверями, хотя они были для него открыты. Одного раза достаточно. В любом другом месте его разум принадлежал ему самому. Хотя, быть может, это сопротивление было лишено смысла, так как Могрим в то единственное мгновение тысячу лет назад узнал все о Галадане, что ему нужно было знать.

Он остановился у входа и там получил свою награду: ему была показана картинка, которую он раньше никогда не видел, никогда не знал, картинка мести Могрима светлым альвам за то, что они такие, какие есть: изображение Пожирателя Душ в море. Подстерегающего альвов, плывущих на запад в поисках обещанного мира, и уничтожающего их поодиночке и парами, чтобы использовать их голоса и их песни в качестве приманки для плывущих следом. Для всех плывущих следом.

Идеальная месть. Выше всякого совершенства. Злоба, использовавшая саму сущность Детей Света, чтобы их погубить. Он никогда бы не смог поставить себе на службу столь мощное создание, понял Галадан. Он даже не смог бы придумать, несмотря на все свое коварство, ничего столь всеобъемлющего. Эта картинка была, кроме всего прочего, напоминанием ему о том, чем был Ракот, снова свободный, и что он мог совершить.

Но это еще была и награда, которая не имела отношения к светлым альвам.

Изображение перед его мысленным взором было очень четким. Ракот сделал его четким. Галадан ясно видел Пожирателя Душ: его огромные размеры и окраску, плоскую, уродливую голову. Слышал пение. Видел глаза без век. И посох, белый посох, бесполезно торчащий между этими глазами.

Посох Амаргина Белой Ветви.

И вот так, впервые, он узнал, как тот погиб. Радости он не испытал. Никогда больше ему не испытать радости, подобные вещи для него недоступны. Но в тот день, у открытых дверей Старкадха, на мгновение на него снизошло облегчение, нечто вроде покоя, самое большее, что ему было суждено когда-либо ощутить.

Теперь, оставшись один на Равнине, он пытался снова вызвать в памяти эту картинку, но она расплывалась и была нечеткой. Он покачал головой. Слишком много всего происходит. Последствия возвращения Оуина с Дикой Охотой были огромны. Ему надо найти способ справиться с ними. Однако сперва ему надо было заняться другим, тем ощущением, исходящим от леса. Вот почему он остановился. Чтобы обрести тишину, которая позволит этому чувству, чем бы оно ни было, переместиться с края сознания в его центр. Некоторое время ему казалось, что это его отец, и это многое бы объясняло. Он никогда не рисковал приближаться к Кернану, а его отец никогда после одной ночи задолго до Баэль Рангат, не пытался с ним связаться. Но ощущения этого утра были достаточно интенсивными, настолько полными обертонов и оттенков давно забытых чувств, что он подумал: наверное, его зовет Кернан. Лес каким-то образом в этом участвовал. Он…