– Договорились? Я похож на купца, с которым можно торговаться? Я – властелин тридцати стран, сотен народов, хан ханов и хозяин царей! Я не договариваюсь, а повелеваю, мальчишка! Кто ты такой, чтобы с тобой договариваться, если даже императоры трепещут перед одной моей тенью? Ты – всего лишь вошь, изгой, потерявший свою вотчину. Чтобы Гривноград, как ты хочешь, поддержал тебя и выступил с нами на Сеяжск, ты должен быть силен духом и мечом. Иначе никакие сторонники, никакие бояре не спасут твою шкуру. Откуда мне знать, по силам ли тебе столь смелый замысел?

Отечное лицо хана раскраснелось, а пухлые щеки затряслись от гнева. Он продолжил:

– Выстоишь в этой схватке, выйдешь победителем – отдам за тебя хатунь и сделаю князем в Гривнограде, а Сеяжск подчиню твоей власти, посадим туда наместника. А проиграешь, что же, плотью твоей волков не накормить, но хоть косточки обглодают.

Застигнутый врасплох, Владимир стоял в парадном одеянии, даже без самой худой кольчуги. Пурпурный аксамит его плаща корзно, подбитого черным бархатом, трепетал на степном ветру.

Словно по какому-то бесовскому заклинанию вмиг налетел ураган, погасив высоченные костры и огни на просмоленных столбах. Яства, дорогую посуду, подушки и покрывала разметало по поляне, но никто не обратил на это никакого внимания. Огромные хищные твари заскулили, как побитые щенки, и свернулись калачиками на своих привязях. Заунывные камлания кудесников подпевали порывам ветра и шелесту высокой травы. Взоры кочевников обратились в сторону реки, на ближнюю юрту, из которой донесся жуткий протяжный хрип. Войлочные полы входа резко распахнулись и взмыли вверх крыльями птицы. До боли в глазах Владимир всматривался во тьму открывшегося прохода, тщетно пытаясь разглядеть силуэт воина, что выйдет с ним сразиться.

– Чего ты ждешь? Если хочешь сразиться с врагом, сам иди к нему. Вперед, если не струсил! – прорычал Тюхтяй сквозь смех.

Жаргал Хатунь отвернулась и прикрыла глаза, будто вот-вот должно случиться что-то ужасное. Один из дружинников трижды перекрестился и плюнул через левое плечо.

Неожиданно юноша почувствовал, как по всему его телу разливается странное тепло. Все вокруг вдруг начало мутнеть и искажаться, а звуки – плавно сливаться в один, похожий на гулкий шум водопада. Он вытянул перед собой меч, принял боевую стойку и, пошатываясь из стороны в сторону, неуверенно двинулся к юрте.

– Не обольщайся, меч тебе не для схватки! – крикнул великий хан ему вдогонку.

В голове Владимира это прозвучало протяжно и с многократным эхом. Он уставился на хана, но уже был не в состоянии сформулировать вопрос.

– Чтобы избавить себя от страданий. Поверь, если проиграешь, возможность всадить себе в сердце этот меч покажется тебе благословением.

Тюхтяй расхохотался так громко, что, казалось, даже снега Праденских гор в сотнях поприщ отсюда задрожали. Из последних сил доковыляв до юрты, Владимир растворился во мраке.

Глава 3. Злая твердыня

На вершине пригорка степной царевич остановил своего доброго коня и огляделся. Разрезая яркий ковер летнего разнотравья, вдали полированным булатом сверкнул Ладнор. На том берегу три сеяжских «богатыря» приютили у своих крутых склонов огромный посад. Окольный город¹⁶ расплылся темно-серым чернильным пятном, пестрившим золотыми точками куполов, белоснежными мазками церковных прясел¹⁷, бежевыми штрихами башен-веж. У многолюдного торжища вырос лес мачт и цветных парусов пришвартованных ладей, стругов и шнеков.

Округа драпировалась, совсем как зеленая тафта, складками холмов. Кое-где пушился махровый ворс рощиц, дубрав и перелесков, а низины были затканы узорами иван-чая, цикория и васильков, от которых воздух стал ароматнее медовой сыты. Хмурое предгрозовое небо лишь усиливало все это буйство красок.

«Жаль сжигать такой дивный град, – подумал Белту, – Авось образумятся глупцы, да не придется…».

Царевич искусно замаскировался под пуганда: без малого два столетия этот степной народ в изобилии служил у сеяжских и златолесских князей. На нем была тонкая короткая кольчуга, похожая на блестящую ткань, и свободные суконные порты, заправленные в сапоги юфтевой кожи с высокими голенищами и заостренными носками. Медные стремена задорно позвякивали монистами. На его ремне, справа, из грубого кожаного налучья¹⁸ выглядывал изогнутый рог лука, слева – чернели перья туго уложенных в колчан стрел.

После целого месяца усыпляющего пути из Черных степей Усоира в Сеяжское княжество он хоть сейчас был готов в одиночку скакать к Солнечным вратам, штурмовать стольный град, – кровь кипела в жилах молодого воина. Он пришпорил атласные бока вороного жеребца и повернул направо, на глинистую дорогу, которая змеилась по склону холма. Вслед за ним скакали вереницей еще сотни две добрых конников. Одни походили на сеяжских дружинников – бородатые, вооруженные до зубов и закованные в тяжелую сталь, другие – на «невесомых» пугандских степняков.

– Мммм-мы на месте, ц-царевич! – проблеял Владимир, когда они подъехали к зарослям орешника на краю отвесного обрыва. Окруженный со всех сторон глубокими крутыми оврагами, на самой макушке каменистого холма виднелся Ладнорский острог. Его частокол выстроился, словно плотная шеренга ратников в островерхих шлемах. Это была та самая неприметная на первый взгляд крепостица, о которую когда-то сломали зубы войска молодого Тюхтяя.

– И это та самая Злая твердыня? – с ноткой презрения в голосе спросил царевич, раздвинув ветви и устремив свой взор на крепость. Владимир утвердительно кивнул головой, всего за одну ночь поседевшей, будто за целую жизнь. Да, он прошел страшное испытание в степном шатре, но заплатил за это своей молодостью. На осунувшемся лице шестнадцатилетнего юноши прорезались острые, как лезвия, скулы; карие глаза слегка запали в глазницах, а вокруг них побежали трещинки морщин. Он все еще был не по годам силен и ловок, но рука его немного утратила твердость из-за нервной дрожи, а взор ослабила постоянная тревога, мешавшая сфокусироваться на цели.

– Это не твердыня, а крестьянский двор. Мы возьмем острог хоть сейчас! – воскликнул царевич.

– Нннн-не поспешай так! – ответил Владимир. – Ммм-многие головы буйны сложили, штурмуя осттт-ро-рог… Взгляни внимательнее, ц-ц-царевич.

Он указал трясущимся пальцем вниз, на дно оврага, и как бы обвел его по периметру. Земля была покрыта высокой болотной травой и укутана какой-то странной зеленоватой пеленой. Кочки, камни, безжизненные почерневшие коряги – буквально все внизу трепетало и расплывалось, будто в палящем зное.

– Топь там неп-п-п-ролазная! Один неверный шаг – вмиг утянет, поми-ми-минай, как звали. Лишь дружинные т-т-тропинку ведают. Надобно за-затаиться, да проследить за ними. Т-т-тропу нам укажут, т-т-тогда ночью и нападем.

Белту задумчиво потер свою глянцевую лысую голову, с которой, на пугандский манер, на плечи падали две тощие блестящие косицы, умащенные конским жиром.

– Джайран, Гарадест! – подозвал он двух батырей.

Те тут же предстали перед ним на своих приземистых лошадях и поклонились.

– Останетесь здесь и будете наблюдать! – твердо сказал царевич. – А мы разобьем лагерь у подножья. Все поняли? Глядите зорче кречета, чтоб тропу узнали, каждый шаг врага сквозь топь запоминайте! Подведете, похлебку из вас для волков сварю!

К вечеру погода вконец испортилась. Косой вездесущий дождь шипел в кронах деревьев и траве, разбивался о землю и поднимался мутной взвесью, устилавшей все вокруг. Низины и овраги засверкали зеркалами луж и разливов, расшились ниточками ручьев. Беспросветное серое небо придавило всю округу пудовым гранитным надгробием.

Но зоркий глаз степняка отыскал свою цель даже сквозь непроглядную хмарь. Кархарн наложил стрелу с орлиным оперением на тетиву, прицелился, крепко сжимая костяную накладку посреди изогнутой кибити¹⁹ лука, и выстрелил. Со зловещим свистом стрела молнией устремилась вперед. Дозорный, неспешно бродивший по высокой земляной насыпи между двумя рядами частокола, пошатнулся, перекувырнулся через заостренные концы бревен и мешком рухнул вниз.