— По-корейски это называется «плавать на спине», а не «плавать трупом». Конечно, труп — это все то же тело, а плавание — всегда плавание, но нельзя говорить «плавать трупом», — говорит Хэпи, снова взглянув на меня в зеркало заднего вида.

Я пытаюсь произнести по-корейски «плавать на спине» прямо так, как услышала: «сонгчжангхеом». Слово звучит очень по-восточному. Мне кажется, что язык сломается, если я повторю это еще раз, и я замолкаю. Хэпи продолжает говорить:

— Только дети называют «плавание на спине» так, а взрослые у нас говорят «пэёнг». Ну а если переводить на английский, то получится не «а corpse swimming», а «a backstroke».

На что я отвечаю:

— Нет, Хэпи. Кей-Кей тогда показывал вовсе не как плавать на спине, а как плавать трупом.

Хэпи смущает упрямое выражение моего лица. Темное море слева от нас внезапно исчезает, и появляются вершины гор, освещенные звездами. Море остается позади. Я завидую себе, тридцатидевятилетней, с ужасом вбегающей в море, чтобы с замиранием сердца попытаться разглядеть Кей-Кея, нырнувшего в озеро.

Через три дня. Пока мы едем в Памме, Хэпи рассказывает мне, что случилось за прошедшее время. В первый вечер, вернувшись домой, Хэпи пыталась в Интернете найти место, про которое я говорила, но через полчаса поняла, что это бесполезно. На мониторе предлагались различные варианты замены искомого слова. Еще появлялись такие фразы, как, например: «с другой стороны, даже не будучи склонными к полноте, если есть на ночь пампушки или сладкие булки, вы непременно поправитесь» или «искусственный спутник „Паме“ можно увидеть невооруженным взглядом. Если приглядитесь, вы увидите похожее на звезду тело, медленно движущееся по ночному небосводу». Даже когда она ввела в поисковой строке Гугл название «Pamme» на английском, это не дало никаких результатов. Оказалось только, что есть такая фамилия. Хэпи попробовала написать раздельно: «Pam Me». На что поисковик вывел ей странную фразу: «U deon nal do nun mul le jeoj jeoss deon seul peun pam me do». «Что все это значит?» — пробормотала Хэпи.

На столе рядом с компьютером стояло зеркало, у которого одна из сторон была обычной, а другая — увеличивающей. Сначала Хэпи просто погляделась в зеркало, а потом дотянулась до него и перевернула обратной стороной. Она уже стерла макияж, и теперь на ее коже были видны маленькие веснушки. Радует, что последнее время их стало поменьше. Веснушки появились у нее три года назад. С тех пор она стала избегать солнца. Как-то раз она встретила одну свою знакомую, с которой давно не виделась, и та страшно удивилась, взглянув на ее лицо. Она сказала Хэпи, что проблема вовсе не в ультрафиолете и что веснушки появились из-за эстрогена. Хэпи предположила, что они еще могли появиться из-за стресса. Но этот женский гормон, содержание которого в организме увеличивается, например, во время беременности, тоже мог сыграть свою роль. По крайней мере, беременеть еще раз она совершенно не хотела. Именно когда она вынашивала ребенка, все лицо у нее вдруг покрылось этими пятнышками. А еще она тогда ела по ночам все, что только под руку попадалось. Сметала все, как помело. Поме. Памме. Она снова уставилась в экран. «Помню счастливые дни и грустные ночи» — в памяти всплыла строчка из популярной корейской песни, которую китайцы потом перевели на английский язык.

Назавтра она устала за день и пораньше легла спать. Проснулась она оттого, что почувствовала на себе чей-то взгляд. Муж разглядывал ее, пока она спала. От него пахло алкоголем и сигаретами. Стоило только ей открыть глаза, как муж поднялся и пошел на кухню. Она услышала, как он открыл дверь холодильника и что-то достал из него. Хэпи снова закрыла глаза. Муж крикнул с кухни:

— Ну как? Удалось найти Памме?

— Нет. Но она говорит, что он там родился.

— Кто?

— Кей-Кей. Молодой любовник этой писательницы.

— Студент, который уехал туда на стажировку? Он же на семнадцать лет ее моложе!

— Да этим уже никого не удивишь.

— Ну ничего себе!

С этими словами он поднес ко рту стакан воды и сделал несколько глотков. Возможно, он и сам был бы счастлив, если б у Хэпи, как у меня, появился любовник на семнадцать лет младше.

— Так, может, просто Памме по-другому пишется? А что? Она сказала, что надо проехать горы с каштанами к месту, где откроется желтое побережье. Или Желтое море? Так это «Памми».

Во время японской оккупации это место называли Юльсан. Вот так и получилось, что муж Хэпи нашел мой «Памме» рядом с Желтым морем, в часе езды от Сеула.

Через полтора часа, оставив позади бесконечные дома, вывески, дорожные знаки, перекрестки и снова выехав на автомагистраль, мы доезжаем до Памме. Мы выходим из машины, и Хэпи показывает мне дорогу к речке, в которой течет грязная сточная вода. Она такая же мутная, как вода в баночке художника, после того как он неоднократно промоет кисти от красок. На темно-сером, как будто его закрашивали минимум в три слоя, небе нет того огромного яркого солнца, которое всегда присутствовало в моих мечтах. Поэтому здесь нет ни улыбки, ни самого красивого моего лица. Только широкая обмельчавшая река. По левому берегу тянется лента, красной полосой в точности повторяющая все изгибы серой воды. Серый цвет повсюду: цементные стены домов, трубы дымоходов, тротуары и дороги, вдоль которых тянутся серые провода. На западе проглядывает маленькое, как апельсин, солнце. Я сосредотачиваюсь на дыхании: вдох-выдох. Я никак не могу поверить, что в 1976 году Кей-Кей мог здесь купаться.

— Это промышленная зона. Ее начали строить очень давно, — не обращая внимания на мою растерянность, но с некоторой неуверенностью в голосе Хэпи сообщает мне все, что заранее вычитала про это место. — Впервые план развития этой промышленной зоны был рассмотрен и утвержден в рамках второй пятилетки. Ну, имеется в виду пятилетний план экономического развития страны, кхм…

И только теперь я впервые внимательно присматриваюсь к Хэпи. Ей 39 лет. Возраст, в котором я полюбила Кей-Кея. Даже все то, что она съедала по ночам, никак не испортило ее фигуру, и она до сих пор в прекрасной форме. Погруженная в свои мрачные мысли, я не осознавала до конца, что для Хэпи наступила пора последнего ослепительного расцвета женской красоты. С нашей первой встречи в аэропорту мне казалось, что лицо ее озаряется светом, как у человека, любующегося фейерверком. Она представилась: «Хеми» — и пояснила, что будет помогать мне как переводчик и передавать всю необходимую информацию вплоть до моего отлета обратно домой. По ровным интонациям голоса сложно было догадаться о ее чувствах, но, когда мы пожали друг другу руки, оказалось, что ладонь ее была влажной от холодного пота. Она крепко сжала мою руку и сказала:

— Если вам сложно запомнить имя, то можете называть меня Хелпми, как английское выражение «help me».

Я рассмеялась, когда услышала это, и ответила, что лучше запомню ее как Хэпи — «счастливая».

Я резко перебиваю свою помощницу, продолжающую экскурс в историю этого промышленного района:

— Это не Памме.

— Это Памме, — бросает она в ответ. — Если быть совсем точной, то Панми. Изначально место называлось Памми, а теперь Панми.

Я абсолютно не понимаю, о чем она говорит. Я не улавливаю никакой разницы в названиях: Памме, Памми, Панми, — для меня они все звучат одинаково.

— В любом случае это не тот Памме, где Кей-Кей плавал трупом.

— Это Памме. И нельзя говорить «плавать трупом». Надо говорить «плавать на спине».

Я понимаю, что с меня довольно, — больше ни слова не скажу Хэпи, после того как она привезла меня в это место: какая-то отвратительная подделка под мой Памме.

— Хотя вас и наняли как переводчика, вы не понимаете ни одного моего слова. Вы даже не поняли, почему я говорю «плавать трупом». Вы вообще меня не слушаете. Ни слова не понимаете!

Я в гневе. Я прекрасно понимаю, что сейчас выгляжу как старая бабка, помешавшаяся на своем прошлом. Но ничего не могу с этим поделать. Кажется, я вот-вот расплачусь. Зря я только перелетала самый широкий океан в мире. Хочу обратно в Америку. Хочу уехать из «суетного города, в котором нет ничего долговечного, но полно вещей, которыми можно полюбоваться мимоходом». Сейчас. В эту самую минуту.