Ухватившись за поручень возле люка, ведущего в пилотскую капсулу, я, привычно рассчитав импульс и направление, оттолкнулся и перераспределил вес тела так, чтобы в один прием пролететь прямо до шлюза компьютерного отсека. Хотя полный размер нашей машины был довольно внушительным - больше многих высотных зданий, основную его часть составляли вынесенные как можно дальше от центра двигатели, плиты радиационных щитов и, конечно, снаряд. Обитаемые мной и Тууоком отсеки вместе были не больше умеренно просторного загородного дома - при том, что в них, помимо пилотских капсул, находился и склад продовольствия, и система жизнеобеспечения, и прилегавшая к нему зона отдыха, и отстоявший дальше всех по оси движения машины компьютерный отсек.
Замок внутренней двери зажегся синим, пропуская меня внутрь заполненного прохладным сухим воздухом помещения. Я не был в полном смысле специалистом по искусственным интеллектам. За время обучения я получил только второй уровень квалификации - ровно столько, чтобы управлять летающими машинами Службы Погоды. Пожалуй, моей основной квалификацией была климатология, четвертый уровень. Это, и умение управлять самолетами в режиме пилот-в-кабине. Но для нашей миссии и не требовались полноценные ученые в области ИИ. Эта работа велась там, дома. Операторам нужно только чуть-чуть понимать, что происходит. Меня взяли в проект скорее благодаря способности переносить перегрузки, чувствовать пространство, быстро принимать решения при управлении сложными машинами - и благодаря способности эффективно использовать нейроинтерфейс для контакта с ними, конечно. Система симфонии разрабатывалась на основе того, что мы использовали для управления группами летательных аппаратов Службы Погоды.
Компьютерный отсек представлял собой шестиугольный в сечении коридор, у дальнего конца оканчивающийся металлической пластиной, за которой находился небольшой химический двигатель. Каждая из стен отсека делилась на множество дверец, за которыми находились блоки центрального компьютера.
Я задумчиво провел пальцем по дверце одного из вычислительных модулей, рассматривая логотип Всемирного Банка. Всегда, когда я осматривал такие вот мелкие детали нашей машины, меня занимало, насколько они были... повседневными. Вот ведь как получается - вот этот вот логотип, вот эти загогулинки рогов - их ведь кто-то нарисовал. Вот взял, открыл графический редактор и нарисовал. А потом кто-то в службе проектной интеграции Всемирного Банка - или как там у них это называется - прислал этот файл их инженерам. "Привет, это по поводу ИИ для машин перехвата Службы Погоды. Пририсуйте на всех внутренних панелях сервисного отсека наш логотип. Спецификации приложены". А потом кто-то в сборочном цехе, в своей проектировочной среде открыл файл со схемой вот этой панели, и после всех расчетов по прочности и массе, разметив все винтики и ребра жесткости, прилепил еще в середину вот эту картинку, чтобы и ее робот тоже напылил ... или выгравировал. Я поскреб ногтем по картинке. Ее шершавая поверхность, казалось, была чуть ниже остальной панели. Все же гравировка? Наверное, так проще, не нужно на робота ставить еще и баллончик с краской. А ведь произошло это все - сколько? Года три назад? Вот я тогда не думал, разглядывая карты изобар, что когда-нибудь здесь окажусь.
Я отправил ряд запросов ИИ машины через специальный ободок - тяжелый, первое время натиравший кожу на лбу, оборудованный много раз продублированными системами, отельным аккумулятором и приспособленный для работы вне сети. ИИ ответил сформулированными на хорошем цахайском языке предложениями. Неподготовленному человеку могло показаться, что он являлся третьим членом экипажа. В определенном смысле это так и было - при запуске системы симфонии он был равноценным элементом. Три пересекающихся кольца на логотипе системы были не только отсылкой к эмблеме Мира. Согласно инструкциям, я просмотрел стоявший за ответами исходный код в поисках паттернов дефектной логики - как и ожидалось, все было штатно. Читая код, я ясно видел, как за переплетениями связей между черными ящиками подсистем стояла скованная рамками прикладной задачи архитектура. Нам свойственно очеловечивать машины - даже откровенно не-интеллектуальные. Это говорит в нас наше эволюционное прошлое. Это наша основная адаптация. Мы везде склонны искать собеседников. Даже машинные интерфейсы мы проектируем так, чтобы их использование максимально напоминало общение с людьми - что еще больше усиливает в нас желание видеть в компьютерах тех, кого в них нет. Может быть, когда-нибудь это приведет к чему-то большему. Если мы выживем. Если мы не пропустим роевик к Миру. Если вслед за нашими машинами на стражу Солнечной Системы встанут другие. И наш ИИ это знал. Он не знал, что он это знал - но это были частности. В случае критической аварии компьютерный отсек эвакуируется первым, оставляя нас позади. Мы все были в курсе, что он здесь главный. То, чему он научится, ляжет в основу автоматизированной линии обороны. Я и Тууок - это костыли. Дополнительная система диагностики. "Учителя" - как замечал Тууок.
Я протер стянутую после сухого воздуха компьютерного отсека кожу лица. Пальцы чуть коснулись ободка. А мне ведь все труднее становилось воспринимать "космическое" оборудование как что-то особенное. Теперь уже вещи, взятые нами с Мира, воспринимались как что-то чуждое. Я осмотрел комнату отдыха, ища взглядом что-нибудь такое. Взгляд зацепился за прицепленную к столику на липучку оранжевую банку из-под таблеток обезболивающего, к которой мы на тонкую веревку привязали глазастое подобие нашей машины. Таблетки были самыми обычными, которые можно было найти в любой аптеке. Веревка, хотя и поставлялось космическим агентством Службы Погоды, была, в сущности, сделана из совершенно бытового полимерного волокна. Бумажные журналы в папках, увлажняющий крем для кожи - да даже одежда, которую мы носили, все это мы взяли с собой с Мира как есть. Нет, все-таки наша машина была всего лишь очередной частью нашего окружения, обыденной частью нашей техносферы. Я протянулся за висевшей на привязи слегка очеловеченной копией нашей машины и поболтал рукой, вспоминая развесовку пластикового корпуса. После того, как мозг выполнил все необходимые вычисления, я перехватил игрушку и толкнул ее, выровняв вектор ускорения с центром масс. Игрушка поплыла в воздухе - к моему удовлетворению, без видимого собственного вращения. "Мммм" - я как мог сымитировал гул работающих двигателей. У нас в загородном доме в горах где-то стояла модель самолета от набора для настольной игры - я вывез ее туда вместе со всей армией еще подростком, когда учеба начала отнимать слишком много времени. Тот самолет был сделан совершенно без оглядки на аэродинамику. Художнику, очевидно, хотелось придать ему фантастической эстетики, нежели посчитывать реальные характеристики вымышленной машины. Но мне все равно нравилось бегать с ним по комнатам, изображая, как он как будто бы летает.
- На орбите? - Наблюдавший за мной Тууок кивнул на заходившую на очередной оборот машину.
- Расчет корректен, ошибка траектории пренебрежима. Я помедлил, размышляя, стоило ли делится своими внутренними переживаниями с Тууоком. - Ты не думаешь, что Мир и космос - это ложная дихотомия? Что зря мы разделяем вещи - я окинул рукой внутренности машины - на космические и... даже термина-то толком нет.
- И "обычные"? Не знаю. Тебе виднее. Ты летчик, ты всегда был ближе к этому.
"Почему ты занимаешься тем, чем занимаешься" - типичная тема наших социальных взаимодействий. С летчиками связано множество романтических образов. Редкая специальность, экзотические машины, романтика неба.
Пространство - трехмерное. Мы часто забываем об этом, передвигаясь всю свою жизнь вдоль поверхностей, мысля в терминах карт, проекций на плоскость, видя даже в небе поверхность накрывающего нас купола, на котором нарисованы облака и звезды. Но я помнил, что это не так. Наверное, причина всему - место, где я вырос. Такое редкое стечение обстоятельств. Не так часто увидишь самолет вдали от океана. Еще реже - горы вдали от океана. Возле города, где я вырос, находилась авиабаза. С детства я постоянно видел небо, заполненное летательными аппаратами. Я видел, как они пролетали надо мной. Как взлетали и заходили на посадку. И мне всегда было интересно, каково это - видеть мир оттуда. Горы Мюр на горизонте напоминали мне об объемности моего окружения. Мне нравилось наблюдать, как облака проходят друг над другом и отбрасывают тени на их склоны, давая возможность почувствовать их объем и размеры в противоположность обычной монотонной и бездонной синеве неба. К сожалению, наше зрение устроено так, что нам нужен параллакс, чтобы почувствовать объем. Горы находились слишком далеко, и, хотя они служили напоминанием, они не были полноценным свидетельством. Однако, думал я, если смотреть на землю с чего-то, что двигается достаточно быстро и в трех измерениях - так, чтобы я мог видеть, как меняет свою кривизну внизу ландшафт, чтобы я лично смог осмотреть облака со всех сторон, увидеть, как движутся воздушные потоки и ползут ураганы - я смог бы почувствовать истинную природу вещей. Это не романтика. Это необходимость в утверждении истины. Потребность почувствовать реальность, не омраченную иллюзиями и условностями - как завещает нам Наш Так Приходящий Спаситель.
