– Просите его, бояре!

Бояре, как и митрополит получившие этой ночью массу острых ощущений, в один голос начинают просить меня:

– Не погуби, стань царем нашим!

– Не могу, бояре, ослобоните!

Митрополит снова поднимает руку, и все смолкают.

– Яко предки наши призвали твоего пращура со словами: «Земля наша велика и обильна, а порядку в ней нет», – так и мы говорим тебе: бери царство под свою руку! Сбереги его и народ наш!

Собравшиеся подхватывают этот крик, а я растерянно кручу головой, но возникший за моей спиной Вельяминов тихо шепчет мне: «…по обычаю более трех раз не отказываются»…

В этот момент я снова просыпаюсь от того, что возок остановился. Открывается дверца, и меня встречает игумен очередного монастыря со всем клиром. Звонят колокола, пахнет ладаном, и, пока все кланяются, я могу немного размять затекшую в дороге спину. Надо сказать, лица у игумена и келаря не слишком радостные. Как видно, им сообщили о моей манере молиться святыням. В каждом монастыре я честно высиживаю службы с самым постным лицом, на какое только способен. Причем именно высиживаю, на специальном царском месте. Кроме меня сидеть при богослужении может только патриарх, но он сейчас в плену. После службы я делаю монастырю вклад в виде какой-нибудь драгоценной святыни, в которых, по счастью, в царской казне нет недостатка. Потом следует немедленная расплата – и монастырь, и его братия нагружаются государственной службой. Проблем в царстве немерено, а потому без дела не останется никто. Вот и сейчас отец келарь, вздыхая, прикидывает, сколько монахов и трудников надо будет отправить на восстановление московских стен, снабдив их крепкими лопатами, топорами и прочим инструментом, не говоря уж о пропитании. Кроме того, при монастыре непременно должна появиться школа, в которой отроки будут постигать грамоту и Закон Божий. И наконец, я объявляю, что хорошо бы в монастыре завести типографию, с тем дабы печатать Священное Писание, потому как книг в стране – кот наплакал. Игумен в совершенном расстройстве начинает жаловаться на скудость и незнание этого дела и получает полное мое сочувствие и обещание всяческой поддержки. Ну а пока нет возможности открыть типографию, мое царское величество совершенно не возражает, чтобы потребные книги братия писала вручную. Надо хотя бы три сотни в год, успеете? Хотя… а нет ли в монастыре умельцев литейного дела? Умелец, по счастью, есть, как и литейная мастерская. (А то я не знал!) Ладно, так и быть, с типографией и книгами подождем, а вот не отольет ли ваш литейщик несколько пушек по образцу? Естественно, не за так. Я за вас денно и нощно молиться буду! Ну а кому легко? Да немного, не более десятка. Землицы прирежем, но не ранее, чем испытаем пушки.

С пушками дела обстоят неважно. Да, еще жив и имеет немало учеников старый мастер Андрей Чохов. Есть довольно внушительный арсенал, или, как его называют, – наряд различных орудий. В нем огромные затинные пищали, тюфяки, мортиры и внушительные бомбарды, а также масса других орудий, названия которых я и не знаю. Осматривавший их по моему приказу Рутгер Ван Дейк от некоторых из них пришел в совершеннейший восторг, на другие посмотрел с усмешкой, но в общем и целом пришел к выводу, что имеется в наличии недурной осадный парк, который было бы не стыдно иметь любому европейскому государству. Но вот полевая артиллерия отсутствует как класс, и, самое главное, моим пушечных дел мастерам достаточно сложно объяснить, зачем нужны такие ничтожные, по их мнению, пушки. Можно, конечно, просто приказать, но результат может получиться соответствующий. Пока же царские пушкари готовят модели для отливки и втихомолку бранят бестолковых иноземцев, придумывающих разные несуразности вроде конической каморы: «Отцы-деды наши такого не делали и жили себе, так что и нам не к лицу». Именно поэтому я и ищу мастеров на стороне, которые отольют по образцу то, что им велено, не рассуждая при этом. Из того, что я заказываю часть пушек на стороне, вовсе не следует, что литейный двор в Москве останется без работы. Во-первых, осадных орудий хоть и немало, но совсем не переизбыток. Нужны и большие пушки для пролома стен, и мортиры с бомбардами – работать по супостату навесным огнем, и бомбы, картечь, ядра к имеющимся орудиям. Это, кстати, тоже дело не быстрое. Во-вторых, основную часть новых полевых орудий, а также модели, по которым будут лить сторонние мастера, тоже придется изготовить им.

Пушки должны получиться одинаковые – четырехфунтового калибра, на легких лафетах, числом не менее трех десятков. И что самое главное, надо получить их как можно скорее, чтобы иметь время на обучение расчетов новой тактике. Если все успеем, то можно не бояться в чистом поле даже хваленую польскую гусарию. Эх, мечты, мечты!..

– Государь, а может, возьмешь пушки из монастыря? – отрывает меня от мечтаний голос отца келаря. – У нас их немало…

Ну что же, идем смотреть пушки, я вас за язык не тянул. Арсенал, который предъявили мне святые отцы, поразил меня до глубины души. Главным образом размерами, ассортиментом и… бестолковостью. Пушки, гафницы, мортиры, тюфяки и черт его знает что еще (прости господи, что в святом месте!) всех размеров и форм. Медные, бронзовые, железные, возможно, даже чугунные, хотя из него, кажется, еще не умеют отливать. Орудия, пригодные для перевозки по полю битвы, встречаются, но смешного калибра. Ну что это – полгривенки! Или гривенка[15] с четвертью! К тому же часто в таком состоянии, что стрелять из них более опасно для собственных пушкарей, а лафеты больше похожи на деревянные колоды с салазками. Кажется, такие называют «собаками».

– Ну вот, преподобные отцы, а сказывали – металла у вас нет. Из сего вот хлама и отольете. Деревянную модель вам для образца уже везут, жду от вас по весне семь пушек… Ну ладно – пять!.. Нет, три – никак не возможно, разве что если к каждой пушке по пять десятков ядер и столько же картечей… Ну вот и договорились.

Провожают меня едва ли не радостнее, чем встречали. Ничего, привыкнете. Едва монастырь скрывается из виду, стучу вознице, чтобы остановил.

– Вельяминов, коня!

– Сей же час, государь; далее куда поедем?

– В Москву, куда же еще?

– Так Вельяминовка рядом, государь, нешто не погостишь?

– Чего я там не видал?

– Как повелишь, государь, а то бы поохотились…

– Поохотиться, говоришь?.. А что, косолапых в ваших лесах еще не всех переловили?

– Скажешь тоже, царь-батюшка – разве же их всех переловишь, медведей-то…

– Ладно, поехали – уговорил, языкатый: проживут без меня дума с собором пару дней.

Вельяминов начал раздавать распоряжения, но тут появился Михальский со своими головорезами, в одном из которых я узнал давешнего боярского сына, которого видел на смотре.

– Государь, – начал сотник, – в местах сих, сказывают, разбойники озоруют. Не случилось бы беды.

– Откуда знаешь?

– Да вот Федька Панин толкует, что неподалеку отсюда на них шиши лесные напали, едва отбились.

– А, это ты, грамотей! – Внимательно вглядываюсь в лицо парня. – Это что же у меня за дворяне такие, что на них лесные тати нападают? Однако раз ты передо мной стоишь, значит, отбились. Или как?

– Нас всего семеро было, государь, – обстоятельно отвечает он, – а их не менее двух десятков. Оно, может, и худо бы пришлось, да нас отец Мелентий с ратными людьми выручил. Тати услыхали, что они скачут, да и разбежались.

– Отец Мелентий, говоришь, да еще с ратниками? Ну-ка опиши, вьюноша, как сей святой отец выглядит?

– Ну как выглядит… Ростом высокий, телом крепкий, брада черная да густая – лопатой. На коне сидит так, будто всю жизнь рати за собой водил.

– И давно ты этого святого человека видел?

– Да как на смотр ехали.

– А потом?

– Более не видал, государь!

– Ладно, только если увидишь еще, дай знать сотнику своему.

– Все исполню, государь!

Внимательно слушавший наш разговор Вельяминов подзывает Корнилия и шушукается с ним, потом командует: