— Ладно, Тэнкэн, — улыбнулся Ато. — Время есть. Повиси, подумай. Меня ждут дела, а ты, радость моя, смени этот маскарад на что-нибудь более подходящее. Да и поспи немного. Пока ты в этом нуждаешься.

Они вышли. Асахина опустил голову.

То, что уловил в нем Ато, то, что он принял за колебание, — и в самом деле почти что было колебанием. Обещание отдать господина Уэмуру, помочь отомстить за Сакамото-сэнсэя, попало очень близко к центру мишени, а лет пять назад легло бы прямиком в яблочко.

Но с тех пор Асахина научился лучше смирять свои чувства и теперь мог отпустить их ровно настолько, чтобы ввести в заблуждение опасного врага, который силой врага еще более страшного умеет слышать несказанное.

Ато он сейчас больше жалел, чем ненавидел. А бывшего дайнагона — все же больше ненавидел, чем жалел. И убить его будет с любой стороны хорошим делом. Но вот уступать, соглашаться — невозможно никак. Если Ато нужна сначала свобода, а уж потом месть — он вернется и разрежет эту веревку сам. Если нет — он просто будет выжимать уступку за уступкой, пока не останется ничего.

Время текло. Боль нарастала — сначала рвущая, потом давящая. Волны ломоты прокатывались по телу. От этого путались мысли, уголья в очаге вдруг начинали плясать перед глазами, дробясь и множась до бесконечности, а мертвец в их отсветах корчил рожи и улыбался. Сквозь шум в ушах Асахина слышал далекий гул паровозных топок, пропиточных котлов, доменных печей — огня, поставленного человеком себе на службу… Человеческий разум, превосходя любую сказку, и вправду сумел запрячь пламя в колесницу. Но здесь, в Кадзибаяси, машины не сделали людей счастливее — напротив, обрекли на новые муки. Машина — всего лишь орудие; огонь, запряженный в колесницу, везет туда, куда правит человек, — но по мере того, как машины будут становиться мощнее, станет ли меньше таких людей, как супруги Мияги, Синдо, Ато?

Темнота сжимала его так же туго и мучительно, как веревка. Погас очаг? Или он теряет сознание? Уже на грани забытья он услышал крики:

— Пожар! Пожар!

Это было в прошлой жизни — этот запах гари повсюду, везде, днем и ночью, только другой немножко, здесь было больше настоящего дерева, больше смолы, меньше бумаги и бамбуковых реек, меньше людей, а металлический вкус все тот же, ни с чем не перепутаешь, металлический вкус и сухой, шелушащийся, бурыми чешуйками осыпающийся запах. Конечно, должен быть пожар, раз они хотят, чтобы все стало, как раньше… Хорошо, что в кладовке душно, хорошо, что сюда потянуло дымом, — иначе он вышел бы из этой мути рывком, и, наверное, привлек бы внимание одного из… как их все-таки называть — правильно, не торопись, скользи вниз, вниз, по кругу. Нельзя фокусироваться. Огонь мог быть случайностью, а мог не быть. И слишком сильная надежда, слишком сильная радость могут приманить кого не надо…

Потом был удар. Словно плоской доской хватили по всему телу. Скрип волокна под лезвием — пришельцу не хотелось возиться с узлами. Испустив горестный вздох, боль ослабила объятия. Асахина смог втянуть приправленный дымом воздух полной грудью и тут же закашлялся.

— Выпейте, — в губы ткнулась фляжка. Сакэ. Рука была холодной.

— Хорошее сакэ у господина Мияги, — пробормотал Асахина после трех глотков.

— Да, — согласился невидимый. — Сакэ хорошее. Вот все остальное с наветренной стороны не положишь.

— А что так, — вдох-выдох, — хорошо горит?

— Усадьба, — невидимка придержал флягу. — И сторожка. И все, что подвернулось. Мы вот сейчас загоримся. Я вас понесу.

Инженер не возражал — в основном потому, что для решительных возражений слишком плохо чувствовал свои руки и ноги. Ато приказал сохранить до времени его жизнь? Или это агент Сайто? Да, рука холодная — но мало ли отчего у людей бывают холодные руки…

— В очаге лежит… ваша вещь, — сказал незнакомец. — Попытайтесь ее достать. Я… не могу.

Инженер повел плечами. Значит, и не первое, и не второе, а вовсе третье. А совет правильный. Он пошарил в теплых углях и наткнулся на кусочек металла. Странное дело — оловянный крест не расплавился в очаге. Хотя… Он вспомнил своего крестного отца, химика и металлурга мистера Берли. Его улыбку. Его слова о том, что этот крест дороже золота. Да, конечно. Еще бы. Это же никель. Асахина улыбнулся и спрятал крестик в карман.

— Куда мы?

— Вниз, — кёнси поднял его на закорки. — Утро все ближе. Ато ведет отряд туда.

— А вы?

— А мне догонять. Держитесь. Я, — злобно пояснил кёнси, — в немилости. Мне тут человека взять приказали, а я его насмерть зашиб. Больно шустер оказался. Так что теперь я рикша. Когда прибудем на место — попробую вам помочь, но ваш меч унесла эта сука, и я не могу его коснуться, как и вашего креста. Вам придется добывать его самому.

Кёнси вынес Асахину из сторожки — и чуть ли не сразу занялась крытая дранкой кровля, на которую ветер занес угли с горящего склада. Пылало все: лесопилка, усадьба, гостевой домик. Началось, видимо, с усадьбы — она выгорела дотла, только почерневшие сливы тянули скрюченные руки. Шахтеры и лесорубы валили с подветренной стороны деревья и насыпали земляной вал, чтобы не пустить огонь в лес. Спасти строения уже никто не пытался. Кучка детей, сбившись на безопасном пятачке под присмотром старух, беременных женщин и нескольких девок из гостевого домика, молча наблюдала за пожаром. Асахина заметил чернокожую — она что-то делала с лежащим шахтером.

— А с ними что? — спросил инженер.

— А что с ними станется? Тут пересидят.

К занявшейся сторожке бросились с топорами и крючьями — завалить ее побыстрее, пока не разгорелась как следует. Охранников было совсем мало, и выглядели они потерянно.

В свете пожара Асахина разглядел своего спасителя — высокий, не намного уступает ростом Сайто и куда шире него в плечах. Худой — а бывают ли толстые или просто круглолицые кёнси? Седоволосый, хотя лицо, насколько он мог разглядеть, вися на закорках, — молодое. Грубый иёский акцент он расслышал еще в темноте.

В руке кёнси держал копье.

— Могу ли я узнать достойное имя?

— Не можете, — буркнул кёнси. — Достойного никогда не было, недостойное от глупости померло.

И помчал вперед и вниз, быстрыми широкими шагами, с такой легкостью, словно не взрослого мужчину нес на плечах, а двухлетнего малыша. На этот размашистый шаг отозвались все синяки и ссадины. Асахина закусил ворот мундира, а шагов через триста попросил:

— Дайте я пойду сам. Я не убегу. И сил не хватит, и темно…

Действительно, отсветы пожара остались далеко позади, и только звезды освещали теперь дорогу. Кёнси не ответил на просьбу — но какое-то время спустя бег его стал затрудненным, и инженер с удивлением услышал тяжелое дыхание.

— Кажется, мне и впрямь придется дать вам отдохнуть, — кёнси сгрузил его на обочину. — И себе заодно. Вы очень тяжелый, господин инженер.

— Всего-то шестнадцать канов, — удивился Асахина.

— Да? А мне кажется, что кроме вас я волоку, самое малое, еще одного человека и бревно.

Асахина облизнул пересохшие вновь губы.

— Еще одного человека и два бревна, — поправил он и засмеялся. — Хорошо хоть не в гору!

— И что за люди, — сплюнул кёнси, — шутят так, что через год понимаешь…

— Да нет, — серьезно сказал инженер. — В гору было бы хуже. Можно ли узнать, чем я обязан…

— Тем, что кое-кто слишком много о себе возомнил.

— Не верю, — качнул головой инженер. — Если бы дело было только в этом, вы бы не напомнили мне, что я потерял в очаге.

Кёнси промолчал. Инженер поднялся.

— Идем. Драка ведь не будет нас ждать?

— Будет. До утра.

— Утром придет состав. Который вы попытаетесь захватить. И приведут его мои друзья. Так что ждать я не собираюсь.

— Не тронут они ваших рабочих. Им же машинист нужен.

— Им и лесорубы нужны были, так? — Асахина быстрым — насколько мог — шагом пустился по дороге. — И что с лесорубами сделали? Может быть, вы знаете?

— Им вообще нужны машинисты. Они старину любят, но это рушить не будут. Себе возьмут. Если не подавятся. Амулет бы свой надели… его, правда, издалека видать, тут уж ничем не поможешь.