— А мне, — сказал полицейский вслух, обращаясь к фотографии, — почему-то не кажется, что наш кто-то — дурак. И значит это, что, скорее всего, готовится не мятеж, а переворот. Это кто-то изнутри правительства. Или очень близко. Самая работа для меня, ты не находишь?

Человек на фотографии чуть-чуть улыбнулся. Игра света, случайный блик на стекле.

Вот. Еще один запрос и… Что-то еще беспокоило, мешало. Полицейский положил кисточку на подставку, закрыл глаза. Фыркнул. Ощущение неудобства не имело отношения к делу. Просто, уходя вчера из управления, он поймал взгляд своего начальника.

Г-н Кавадзи Тосиёси, бывший самурай из Сацума, бывший рыцарь возрождения, бывший военный, а ныне начальник департамента полиции, смотрел на него сквозь тяжелое стекло кабинета с тем самым выражением, которое старший инспектор терпеть не мог — и в прошлых жизнях, и в этой. Он не умел творить чудеса, инспектор. Он уже проиграл одну войну — кому-кому, а Кавадзи это должно было быть известно лучше прочих.

Ты делаешь все, что должен, и все, что можешь, — и кое-что сверх того, и выходит так, что этого недостаточно. Иногда все, что остается, — просто умереть с людьми, которые тебе верили. А бывает, что даже это не получается, Кавадзи-сан. Бывает так, что это Айдзу, — и у противника просто слишком много людей и оружия, вы ведь помните, как это было, Кавадзи-сан[76]? И человек приходит в себя неопознанным в лагере для военнопленных — а дома у него уже нет… Бывает так, что это Эдзо, и случайная пуля, и республика, которая сходит на нет, потому что ее уже некому защитить[77].

«Ну и что? — удивляется красавец на фотографии, человек, умерший на неделю раньше своей республики. — Ну и что? Какая тебе разница, кто на что надеется и каков будет исход — ты же все равно не станешь делать меньше. Иди спать, тебе завтра еще работать и работать».

Лед не перегорает, нет. В уставе Синсэна нет пункта об отставке. Ни для живых, ни для мертвых. Командир третьей десятки смотрит на своего фукутё. И улыбается в ответ.

День клонился к вечеру, когда высокий полицейский в надвинутой на лоб фуражке подошел к воротам паровозных депо токийской станции. Рабочие уже расходились по домам. Полицейский перехватил у ворот какого-то человека в европейской рубашке и куртке, но в старых заляпанных мазутом штанах-момохики и сандалиях на веревочках и спросил, как ему найти господина инженера Асахину.

— А, — отозвался тот, — так господину инспектору в контору надо. Вон туда, — он махнул рукой, указывая, куда именно. И почтительно добавил: — Господин инженер еще задания на завтра дают.

Он был явно горд причастностью к стальным заморским чудищам и завтрашним планам господина инженера, имя которого произносилось с почтительным придыханием. Полицейский вежливо поблагодарил и прошел, куда указано. А рабочий еще какое-то время стоял, пытаясь понять, что показалось ему таким неправильным. А потом улыбнулся и пошел своей дорогой. Мечи-то правительство запретило всем, даже военным. Полиции выдали заморские сабли и дозволили носить в ночную смену — когда дубинкой можно и не отбиться. Но природу не переделаешь — вот и сажают полицейские новые клинки на привычные длинные рукоятки. Начальство ворчит, конечно, но тоже… понимает. Если бы рабочий лучше разбирался в оружии, он понял бы, что у встреченного им полицейского от старого меча не только рукоять, но и клинок, — и тогда, пожалуй, испугался бы. Не ходят хорошие люди по улицам с запрещенным оружием. Но рабочий разбирался в рельсах и костылях.

Здание конторы было европейским, с большими застекленными окнами и распахивающимися деревянными дверями. Полицейский постучал в нужную и вошел.

Господин инженер сидел за столом — таким же неуклюжим, как в полицейском управлении, — и, обхватив голову руками, смотрел в сегодняшнюю газету. Вряд ли содержание первой страницы отличалось от вчерашнего.

— Чем могу быть полезен? — невыразительным голосом спросил он.

Полицейский не ответил. Инженер, наконец, поднял голову и, прищурившись, посмотрел на вошедшего. Встал — одним плавным быстрым движением. Полицейский усмехнулся уголком рта и снял фуражку.

Они стояли неподвижно, глядя друг на друга. Два человека в тесных заморских мундирах, между ними — широкий европейский же стол, и тень креста от чужеземного оконного переплета ложится на разбросанные по столешнице бумаги и стопку английских книг. Но время стремительно откатилось назад, в те года, когда подобная встреча не могла закончиться ничем хорошим.

Они узнали друг друга — Асахина Ран, ронин из Мито, патриот, бывший хитокири, бывший телохранитель и агент Кацуры Когоро — и Сайто Хадзимэ, ронин из Айдзу, бывший командир третьей десятки Синсэнгуми. Инженер Асахина смотрел на меч на поясе.

— У меня есть разрешение, — улыбнулся инспектор. — Если вас именно это беспокоит.

Асахина не ответил. Смотрел и ждал. Последний раз он видел Сайто еще в ту войну, мельком, в Айдзу, во время осады замка Вакамацу, и был уверен, что штурма тот не пережил. Но вот он, в форме полицейского инспектора, с японским оружием и разрешением на него. Лжет? Едва ли. Значит, и форма настоящая, и разрешение действительно есть, и кто-то в управлении знаком с подлинной биографией посетителя. Вероятно, кому-то там нужен человек, который занимался бы и теперь тем же, чем занимался раньше. Следователь и убийца одновременно. Следователь, которого в случае чего очень легко убрать, и не нужно даже искать повод, достаточно назвать имя.

— Ваш покорный слуга рад впервые предстать вашим очам, — сказал инженер.

Сайто оценил иронию. Услышал и то, что сказано не было: «Вы пришли ко мне, не я к вам». — Садитесь, пожалуйста, господин…

— Инспектор, — полицейский прищурился. — Меня зовут Фудзита Горо. Да, — кивнул он, — вполне легально. Уже год.

— Ваш покорный слуга так и подумал.

О да, полицейский с запрещенным оружием заметен, как дракон в бочке с дождевой водой.

Хозяин кабинета указал гостю на стул, сел сам, положил руки на стол. Тень оконного переплета ползла по столу на пол и стену. Газетный заголовок кричал — «Убийство его превосходительства Окубо Тосимити!»

Поверх лежал недописанный лист доклада — взгляд инспектора поймал новое слово «кикан», двигатель. У господина Асахины оказывается, прекрасный почерк. Ко всем иным умениям и достоинствам.

Мито. Старые семьи, старые обычаи, в доме могут годами перебиваться с проса на ячмень, но будут содержать двух положенных по закону оруженосцев с деревянными мечами.

Старая «наука Мито», старые законы, старая ненависть, традиции, въевшиеся под кожу, — то, от чего шестнадцатилетний Асахина Ранмару, тогда еще не бунтовщик, не хитокири и уж тем более не инженер, сбежал куда глаза глядят, прихватив только меч и кисточку для письма… Сбежал — и правильно сделал. Одного вашего родича, Асахина-сан, казнили за причастность к убийству Ии, не так ли? А второму едва исполнилось пятнадцать, когда его обезглавили просто за то, что его отец встал на сторону сёгуната, на нашу сторону. Он был хорошим бойцом, ваш дядя, Асахина Синэмон, да и офицером, говорят, неплохим, хотя в этом качестве я его не видел — они отступали другим маршрутом и удачнее, чем мы. Власти Мито спросили за его удачу с его родни. Мальчишку ловили полгода, поймали и казнили. Вы хотели спасти его, я знаю, первый раз за все годы вмешались в дела семьи, но новости в войну идут медленно, а приговоры исполняются быстро. Вот после этого Кацура и отправил вас учиться за море. И тоже правильно сделал. Многим вашим коллегам уезжать было некуда — и они плохо кончили. А когда вы вернулись — уже были другие люди и другая страна. И вы стали строить железную дорогу и паровые машины, чтобы изменить страну еще сильнее, чтобы уже никто не смог вернуть порядок, по которому нельзя не убить сына врага.

И в Мито вы больше так и не были… А вот в Сацума год назад — были. И почему-то мне кажется, что вы тоже искали там Сайго Такамори. И почему-то мне кажется, что вы хотели задать ему тот же вопрос, который хотел задать я. Только я выбыл из игры еще на перевалах, а вы дошли до самого конца, но и вам не повезло.