– Чего, к сожалению, не могу сказать я о предъявляемом мне обвинении, – произнес Бизенко, упершись руками в свои колени. – Я действительно в ссоре тяжело ранил ножом своего знакомого, и он сейчас находится в больнице, а я здесь… и меня обвиняют в покушении на убийство. Несомненно, я виноват и должен понести наказание за свой поступок и к этому морально готов. Но, зная, в каком положении он находится, а у него нет даже близкого, кто мог бы его поддержать, помочь, я казню себя и нервничаю, – горестно выпалил Бизенко.

– Да, не повезло вам. Можно же было дело до ножа не доводить, а просто съездить в челюсть.

– Выпили много, а, там слово за слово, и беда случилась.

– Он здешний?

– Да, минчанин.

– Вы не волнуйтесь, белорусы удивительно приветливые и заботливые люди, я это знаю не понаслышке. Уверен, что соседи, узнав о его беде, наверняка о нем побеспокоятся.

– Так-то оно так, но у меня душа не на месте, поэтому хочу ему помочь, но как это сделать ума не приложу.

– В нашем положении достаточно сложно заниматься тамошними делами, – произнес Эди, бросив взгляд на дверь камеры.

– В моем, несомненно, да! Вот в вашем, скорее всего, нет. Вас же здесь будут держать до внесения ясности в личность, – заметил Бизенко.

– Я очень надеюсь, что это произойдет в ближайшее время, – воодушевленно произнес Эди.

– Не хочу вас огорчать, но несколько дней это все равно займет. Поэтому хочу вас спросить, а этот ваш приятель не смог бы проведать его, ну хотя бы узнать, в каком он состоянии? Для него это не составит никакого труда, а меня успокоит, и я вас достойно отблагодарю. Уверяю вас, я располагаю такими возможностями. Я много работал за границей и кое-что сумел отложить на черный день, к тому же у меня в Минске и Москве имеется много знакомых среди влиятельных лиц, которые вам могут помочь в получении доступа к архивам, да и вообще по жизни… Я просто уверен, что вы многого добьетесь, конечно, если будете осторожны в своих словах и поступках. Вы сильный человек, к тому же молоды и амбициозны. Но имейте в виду, что власть не любит, когда кто-то осмеливается указывать на ее ошибки, и особенно их исправлять, так что вашу правду необходимо аккуратно доказывать, как впрочем, и мне замаливать грех перед своим знакомым.

«В уме и методичности ему не откажешь, все, оказывается, на ус мотал. Но и мы не лыком шиты – ну чем я не подходящий кандидат для ключевой роли в им разыгрываемом спектакле, – подумал Эди, внимательно слушая Бизенко, и сочувственно произнес:

– Очень здорово, что вы так озабочены судьбой своего несчастного товарища, это делает вам честь, но, откровенно говоря, пока не знаю, как вам помочь. Правда, сегодня на допросе я потребовал у следователя дать мне встречу с адвокатом и сообщить Юре, так зовут моего приятеля, что я нахожусь здесь. Если до него будет доведена такая информация, он пробьется через все преграды и примчится сюда, он такой человек. Вот тогда и можно будет с ним потолковать о вашей просьбе, но для этого надо знать фамилию вашего знакомого и в какой больнице он находится.

– Это не проблема, я скажу, да и покаянную записочку напишу ему.

– Хорошо. Теперь остается дождаться встречи с Юрой, – сказал Эди, сделав вывод, что «Иуда» до своего ареста через кого-то из минских знакомых навел справку о Шушкееве, если знает, в какой он больнице… Вполне возможно, что через того же Золтикова, о котором говорили Николай и Артем.

– Эди, есть еще одна задача – позвонить моей дочери в Москву и сказать, чтобы не волновалась за меня, мол, он пока сам не может связаться из-за занятости. Знаете, она у меня одна, других родственников нет. И Бизенко, изредка украдкой смахивая набежавшую слезу, долго рассказывал о дочери… и, подводя итог, заметил, что он сильно подвел ее, попав в тюрьму.

– Я не юрист, но мне кажется, вы сможете отделаться легким испугом, по крайней мере, двумя-тремя годами, – промолвил Эди, смотря на то, как реагирует на его слова Бизенко.

– Возможно, – задумчиво и растянуто произнес Бизенко, бросив взгляд на тумбочку, где стояла бутылка с минеральной водой.

– Вы не стесняйтесь, берите, – предложил Эди, проследивший за этим взглядом.

«Не очень-то обрадовала его нарисованная мной перспектива, – подумал Эди, наблюдая периферийным зрением за тем, как Бизенко наливал себе воду. – Непонятно, признал ли он свою вину на допросе? – мысленно спросил он кого-то невидимого и прикрыл веки, которые в следующее мгновение образовали над закрытыми глазами пурпурный свод с ярким огненным шаром в середине, пытающимся отчего-то уплыть за горизонт. Делая усилия удержать его в прежнем положении, он сам же ответил на свой вопрос: – Судя по тому, что сейчас говорит, вроде, признался. Вопрос лишь в том, как – сразу, чтобы следствие «глубоко не рыло», или после предъявления фотографий? Если после фотографий, то держится хорошо: как шпион он наверняка понял, что сам и его минские связи находятся под колпаком контрразведки. Тогда непонятно, с какой целью он просит меня через Юру навести справки о Шушкееве и, более того, передать записку. Ведь он же доподлинно знает, что направляет его прямо в руки чекистов, которые по логике вещей должны круглые сутки наблюдать за Шушкеевым. Мог бы дать стежку к Золтикову, он бы и дочери позвонил, и к Шушкееву сходил. Но «Иуда» отчего-то пытается действовать через постороннего человека. Неспроста все это, хотя можно допустить, что он не желает засвечивать Золтикова или приобщать его к своим делам. В любом случае, завтра с ребятами необходимо основательно прокачать эту ситуацию… Более логичной выглядит его просьба о звонке дочери, который может быть адресован как ей, так и другому человеку в качестве сигнала о своем провале. Как бы то ни было, этот звонок будет осуществлен только после предварительной проверки, кому он в действительности предназначается…» – рассуждал Эди, продолжая бороться с огненным шаром.

…«Вполне возможно, что все это задумано с целью прощупать меня, мол, как я отреагирую на его просьбы и возможные за это благодарности. По всей вероятности, сегодня ночью он еще раз обкатает в мозгах свои задумки и завтра придаст им более конкретную форму. Вот тогда и легче будет их анализировать, а сейчас необходимо накапливать наблюдения… При всем раскладе очевидно то, что «Иуда», как и следует шпиону, попавшему на крючок, начал активно играть свою вынужденную партию», – заключил Эди и открыл глаза.

«Иуда» встретил его «пробуждение» словами:

– Вы, словно каменный, в одной позе просидели пятнадцать минут, как вам это удается? Мне и пяти не усидеть.

– Я давно медитирую, это помогает восстанавливаться.

– Мне не удается, у меня постоянно не хватает времени, но дочь в отличие от меня – молодец, она занимается ритмическим дыханием и каратэ, – тепло промолвил Бизенко и задумался, а потом, словно опомнившись, поведал о том, что она серьезно увлечена восточной философией и историей Японии, Китая и Индии. Приводил примеры того, как она проявляла свои знания во время встреч с его многочисленными друзьями. При этом ни словом не обмолвился о бывшей супруге, что укрепило Эди в мысли о необходимости разобраться в причинах ее смерти… Много он поведал и о своей жизни, командировках за границу, не забывая между тем методично выспрашивать о тех или иных сторонах биографии Эди, которые могли бы ему позволить сформировать впечатление о нем, как о человеке, его планах и настроениях.

Эди в своих ответах был откровенен, насколько это позволяла легенда прикрытия, рассчитывая на то, что такое его поведение будет способствовать их дальнейшему сближению и подвигнет «Иуду» на новые просьбы, которые дадут возможность нащупать ниточку к его хозяевам. Собственно на подобное развитие ситуации и делался расчет при организации внутрикамерной разработки объекта.

Примечательно то, что никто не мешал их приглушенной беседе, которая продолжалась до поздней ночи. Даже Слюнявый непривычно молчал, занятый бесконечным разговором с Долговязым.