Расположились. Через короткое время команда: "Выходи строиться! ". Построили в шеренги. Перед строем человек, одетый в полувоенную одежду. Но явно не военный. Нет знаков отличия. Без оружия. Пожилой, в очках. Представляется: —

"Я — прокурор города Рыбинска. Я уполномочен вам заявить..."

Для меня слово "уполномочен" было новым словом. Я прокрутил в голове: значит, он не сам это решил, а ему кто-то дал "мочь".

— Я уполномочен вам заявить: как только вы вышли за пределы лагеря, вы являетесь несудимыми. Судимость с вас снимается, документы о судимости уничтожаются. Вы нигде, никогда не должны говорить о том, что были судимы. Потом он долго говорил, какие мы герои, какие патриоты, и несколько раз предупреждал, чтобы нигде не говорить о своей судимости: "Запомните: вы — не-су-ди-мы!!".

В конце своей речи прокурор сказал: "Я вместе с вами буду находиться здесь, в том помещении (показал рукой). Спать не буду. Любой из вас в любое время может придти ко мне и сделать заявление, если против вас или ваших родных совершены незаконные действия. Я гарантирую: прокуратура разберется по каждому факту".

Я, конечно, к нему не ходил. Хоть я и не совершал никакого преступления, но сам себя оговорил, чтобы спасти товарища. Мне жаловаться не на что. А парень, который расположился рядом со мной, ходил. По лагерю я этого парня не знал. Познакомился здесь. Я его не спрашивал ничего. По лагерным законам лишние вопросы задавать не принято. Он сам сказал, что брат у него несправедливо сидит.

— Ну, и что прокурор?

— Я написал заявление, прокурор убрал в папку. Сказал, что если всё так, как я говорю, брата освободят.

Уснуть не могли долго. Что дальше будет? Где воевать? Какое оружие дадут? Из оружия-то вблизи мы видели только винтовки "вохры".

Подъём, завтрак той же кашей. Баня. Ну, какая баня? Барак, земляной пол, на которых котлы, вода кипит. Ребята быстро сообразили, нагрели камни, нагнали пару. Мыло выдали как в лагере, на один сустав пальца. Но воды горячей — сколько хочешь. В лагере давали только одну шайку. Шайка большая, деревянная, ведра на 2-3. Заменить воду было нельзя. Моешься постоянно в одной воде. К концу помывки она холодная. Выйдешь из бани и дрожишь от холода. А здесь — лей, сколько хочешь. И время не ограничивали. Команды на выход никто не давал. Последних сами выгоняли — надоело ждать. Вышли из бани — нашей одежды нет. Лежат тюки военной формы. Форма б/у, но чистая и штопка сделана явно женскими руками. Выбирай, что подходит. В лагере бросят на два размера больше или меньше — ходи, ищи обмен. А здесь никто не торопил: выбирай, примеряй. Нашлись щёголи, никак выбрать не могут — зеркала-то нет. Крутится: посмотрите, как у меня там. Смеемся: "Ты что, на свадьбу собрался? Здесь невест нет, одни женихи".

Далее медицинская комиссия. Осмотр всеми врачами. Вес, рост, объем груди, объем легких и так далее. Годен, годен, годен. Четвертых признали негодными.

— Ребята! Нас не берут!

— Как так? Мы же все вместе!

— Не волнуйтесь, они идут в госпиталь. Они догонят вас на фронте. Если после госпиталя будут признаны негодными, будут работать на оборону. В лагерь никого не возвратят.

Выдали красноармейские книжки. Ты когда, сынок, получил военный билет? В день присяги. А мы — в день призыва, потому что из заключенных надо было быстро сделать солдат, выбить лагерь из наших голов.

Красноармейские книжки заполняли с наших слов. Никаких других бумаг я не видел. Вопрос: гражданская специальность? А какая у меня в деревне специальность? Меня судили несовершеннолетним. Я вспомнил, что в колхозе уважаемым человеком был кладовщик. Я и ответил — кладовщик. Тот, кто записывал, видимо, был такой же "образованный", как и я. Кладовщик же — это должность, а не специальность. Но так и записали.

Все эти дела заняли целый день. Конечно, обед еще был. К вечеру выдали сухой паек на трое суток. Подошел состав. Вагонов еще было немного. Часть вагонов занята. Оттуда нам кричат, шутят, смеются.

Ребята! Это такие же, как мы, тоже из лагеря. Значит, мы не одни. На душе еще светлее стало.

Загрузились, тронулись. Интересно, куда везут? Кто-то ориентировался. На Москву поехали. Значит, Москву защищать будем. Стали уже засыпать. Голос: "Ребята, на "горьковку" повернули, на восток везут, в Сибирь! "

— Обманули?! Зачем? Мы же добровольцы!

По вагону проходят сопровождающие офицеры. Уже другие, не военкоматские.

— Куда везете? Немцы — в другой стороне.

— Прежде чем с немцами воевать, надо научиться. Успеете, увидите немцев. Спите спокойно.

Пока ехали мы, прицепляли новые вагоны, загружались. Мы уже всё поняли: собирают из лагерей добровольцев.

Ночью слышали, пересчитывают нас. Здесь все. Говорят, двое сбежали. Ну, всё, думаю, сейчас шмон начнется, как в лагере при побеге. Пусть побегают. Земля круглая. Прибегут туда, откуда убежали.

Прибыли мы в Гороховецкие Лагеря. Сколько вагонов в эшелоне было? Не скажу. Эшелон большой, конца не было видно. И все — "зэки". То есть уже не "зэки". Судимость снята, документы уничтожены. А в карманах гимнастерок у нас красноармейские книжки. Затем курс молодого бойца. Вот ты спрашиваешь — чему нас учили? Есть такой автор Юрий Белаш так вот он правильно все в своих стихах написал, послушай :

Пехоту обучали убивать.

Огнем. Из трехлинейки. На бегу.

Все пять патронов — по знакомой цели:

по лютому заклятому врагу

В серо-зеленой, под ремень, шинели.

Гранатою. Немного задержав

К броску уже готовую гранату, —

Чтоб, близко у ноги врага упав,

Сработал медно-желтый детонатор.

Штыком. Одним движением руки.

Не глубоко: на полштыка, не дале,

А то бывали случаи — штыки

В костях, как в древесине, застревали.

Прикладом. Размахнувшись от плеча.

Затыльником — в лицо или ключицу.

И бей наверняка, не горячись:

Промажешь — за тебя не поручиться.

Саперную лопаткою. Под каску.

Не в каску, а пониже — по виску,

Чтоб кожаная лопнула завязка

И каска покатилась по песку.

Армейскими ботинками. В колено.

А скрючится от боли, — по лицу, —

В крови чтобы, горячей и соленой,

На веки захлебнуться подлецу.

И наконец — лишь голыми руками.

подсечкою на землю положи

И, скрежеща от ярости зубами,

Вот этими руками — задуши!

С врагом необходимо воевать.

Врага необходимо убивать.

И у каждого — своя фронтовая судьба. Ты, сынок, начитался, наслушался всякой ерунды о штрафниках, заградотрядах и т. п. Чтобы ты понял, сынок, что тогда всё было не так, как пишут в "Огоньке", расскажу, что произошло со мной во время курса молодого бойца.

Мы отрабатывали на соломенных чучелах приемы "бей штыком! " и "бей прикладом! " деревянными винтовками. Это очень надоело. Я что-то выполнил плохо, нехотя. Офицер сделал мне замечание. Я его и послал... Ты, должен понять, что я был молодым, и лагерные замашки еще не выветрились. Он меня ударил по щеке. Я его в ответ ударил его по плечу деревянной винтовкой. Деревяшка сломалась. Я бросил на землю обломки и ушел.

Сел в землянке, зажал голову руками. Жду, когда за мной придут. О штрафной, разумеется, и не думал. Присягу я еще не принимал, поэтому военному трибуналу не подлежал.

Возбудят новое дело, получу новый срок. Сидел до вечера — никто не пришел. Пришли ребята с занятий. Говорят: "Не бойся, Ваня, тебе ничего не будет! Мы слышали, как полковник кричал этому офицеру: "Как ты посмел его ударить! Они же из заключения. С ними нужно бережно. Тебе же с ним в бой идти. Он же тебя в первом бою убьёт!"

Утром вышел на занятия, командовал уже другой офицер. Этого больше не встречал...