Солнце неустанно грело в течение всего пути. Продуктов было так мало, что нам, несмотря на большую физическую работу, приходилось ежедневно урезывать свои порции.

Каждый день все больше и больше открывался перед нами Хан-Тенгри. Не напрасно казалось Шекланову, что вот сегодня мы обязательно дойдем до его подножия. Проходил день. Налетал вихрь из долины, закрывая тучами морщинистый розовый лоб Повелителя Духов, словно задумавшегося над нашей дерзостью. Мы, падая от усталости, останавливались на ночлег.

А утром Хан-Тенгри стоял перед нами такой же далекий и недосягаемый. Только чуть яснее вырисовывалась какая-нибудь из его граней или резче выступала каменная морщина склона.

В местах отдыха мы оставляли продукты на обратную дорогу. Эти порции были смехотворно малы. Но Сухорецкий, мрачнея, на все наши вопросы отвечал:

— Тут легкий переход — пройдем его побыстрее на обратном пути, хватит и этого.

Вырубая ступени, поднялись, наконец, на ледник и вышли к его средней морене. Черные колодцы ледниковых мельниц, в которые с однообразным шумом низвергались небольшие ручейки, позволили Сорокину определить мощность льда. Его толщина достигала здесь 250 метров.

Временами наше внимание привлекал ледниковый стол удивительной формы. Похожий на чудесный гриб, возвышался большой камень на высокой ледяной ножке, наклонившись слегка, как цветок подсолнечника, в юго-западную сторону.

Средняя морена становилась все менее мощной. Ведь она образовалась из тех обломков, которые выносили на середину боковые притоки. А впереди таких притоков почти не оставалось.

Наконец, ледник приобрел «приличествующую льду» окраску. Правда, это принесло свои неудобства. Пришлось надеть защитные очки и опустить марлевые маски, предохраняющие лица от страшных солнечных ожогов.

Теперь мы были у подножия Хан-Тенгри. На привалах жадно разглядывали его в бинокль, стараясь угадать, с какой стороны лучше начать штурм вершины. Глубокая расщелина на южном склоне виднелась еще за два-три дневных перехода. Нам казалось, что в этой трещине лежит ледничок, который откроет нам путь на вершину.

Один Сухорецкий не разделял наших надежд.

Мы шли и шли вперед. Началась полоса трещин. Пришлось связаться, передовому идти медленнее, прощупывая каждый метр снежного покрова своим ледорубом.

В одном месте, где благополучно прошли мы все, Шекланов провалился. Хрупкий ледяной мостик не выдержал его тяжести. Рывок повалил меня на землю. Однако трещина оказалась неширокой и наклонной.

Шекланов задержался на глубине восьми метров. Мы все были сильно испуганы, но когда из ледяной пропасти послышалось фальшивое «Широка страна моя родная», даже Сухорецкий не мог удержаться от смеха.

Спустили Шекланову «стремена». Потом раздалась его веселая команда «Правая!», и мы потянули правое стремя. «Левая!» — и левая веревка пошла вверх. Так, перенося поочередно тяжесть тела с одной ноги на другую, может при помощи товарища подняться самый тяжелый человек.

Шекланов был, как всегда, настроен очень благодушно… Но падение принесло нам серьезный урон: оторвался и ушел под лед чехол с биноклем Цейса.

Сорокин, чтобы утешить Шекланова, сказал, что сможет точно вычислить, когда бинокль вместе со льдом спустится в долину. Лестница Соссюра, оставленная в верховьях альпийского ледника в Швейцарии, пришла в долину точнехонько по расписанию — через сорок четыре года. Правда, тот ледничок был в десять раз короче нашего. Но, оставив завещание, Али может надеяться, что его правнуки получат бинокль в сохранности.

— Да не трещи ты, ради аллаха, — сказал удрученный потерей Шекланов. — Ведь нам без бинокля очень скверно будет… Спустите меня вниз, ребята, я его найду.

Сухорецкий бросил камень в отверстие трещины. Камень летел бесконечно долго, ударяясь о ледяные стены. Стеклянный звон сосулек сопровождал его падение.

— Добрых двести метров, — сказал Сорокин. — Крест твоему биноклю.

Поставили Шекланова передовым и двинулись дальше.

Отчетливо виднелась теперь вершина горы, замыкавшая наш путь. Это была знаменитая Мраморная стена. Никто еще никогда не подходил к Мраморной стене отсюда, с запада, и так близко, как мы. Она была похожа на летучую мышь, которая распростертыми своими крыльями загораживала нам путь. По сравнению с вершиной Хан-Тенгри она казалась невысокой. Но зато крутизна ее склонов, неприступная и устрашающая, делала Мраморную стену непреодолимым препятствием.

Тяжелое разочарование постигло нас, когда на пятый день пути мы поровнялись с вершиной Хан-Тенгри. То, что казалось нам ледниковой долиной, было на самом деле двухкилометровым скалистым обрывом циркообразной формы.

Клубясь, неслись вниз с этого обрыва снежные лавины.

— Оставь надежду всяк, сюда входящий, — сказал Сорокин.

Не останавливаясь у цирка, мы прошли еще шесть километров — до подножия Мраморной стены.

Вот здесь-то и сложили мы пирамиду с запиской.

Сорокин во время всего пути по леднику по утрам вставал на два часа раньше других. Он карабкался на скалы, уходил на береговую морену левого склона, неутомимо нагибался, разбивая своим геологическим молотком осколки породы.

Удивительной способностью обладал этот, довольно тяжелый наш спутник. Когда дело касалось камней, он преображался. Он мог с пеной у рта доказывать, что безмен фальшивый и ему дали «казенного» груза на четыреста граммов больше, чем остальным. Или наговорить кучу оскорблений добродушному Шекланову, когда тот заставлял его во время дежурства убирать за собой посуду. Но он молча, не говоря никому ни слова, складывал себе в рюкзак увесистые образцы породы, самые ценные из тех, которые приносились и оставлялись на базах.

Иногда он дурачил нас, показывая ослепительно сверкавший на солнце обломок и хитро при этом подмигивая. Кристаллы пирита отливали чистым золотом, и мы бывали глубоко разочарованы, когда он, вдоволь над нами натешившись, выбрасывал «драгоценный» осколок.

Северо-восточное плечо Хан-Тенгри подавало некоторую надежду. От ледника поднимался крутой, но доступный склон, покрытый снежными увалами. На самом плече висели гигантские карнизы, но мы рассчитывали обойти их, пересекая склон к западу. Здесь, против этого склона, мы устроили свою основную базу.

Последний вечер перед выступлением прошел очень мирно. Пели песни, говорили о Москве, вспоминали о московских театрах, о водопроводе и ванной, как о чем-то очень далеком, почти фантастическом.

Сухорецкий устроил пир: в горячую воду накрошил шоколад, выдал всем по лишней галетине и по вкусной конфете из неприкосновенного запаса. Кроме того, была увеличена порция манной каши с маслом.

Завтрашний день мы должны были посвятить отдыху, подготовке снаряжения и всяким другим мелким делам. Никто не торопился на ночлег.

Я выбрался из палатки. Было темно, но на безоблачном небе, словно ожидая чего-то, светилось нежное легкое зарево.

Здесь, на леднике, темнота все сгущалась. Необыкновенно крупные звезды, мерцая, усеяли небосклон. Резкие изломанные тени упали на снежный покров.

Постепенно засеребрились вершины гор, все яснее и яснее вырисовываясь в сумрачной тьме.

Из-за противоположного хребта показался маленький смешной и яркий фонарик. Больше, больше — и, наконец, великолепная морозная луна выплыла в небо, заливая светом весь ледник.

Становилось очень холодно. Когда я нагнулся к котелку, там уже вместо воды была крепкая звонкая льдышка.

Далекий гром, сотрясая воздух, прокатился по леднику. Его раскаты быстро приближались, а потом замерли где-то в стороне от нас.

— Что там, Илья? — встревоженно спросил меня из палатки Сорокин. — Что это грохочет?

— Лавина! — сказал Сухорецкий. — Завтра увидим, ребята. Давайте спать.

Но среди ночи нас еще несколько раз будили эти протяжные громовые раскаты.