На диване, вблизи Аарона, сидела маркиза Дель-Toppe, американка из южных штатов, прожившая почти всю свою жизнь в Европе. Ей было под сорок; она была красива, прекрасно одета и, — среди суеты этого сборища — совершенно спокойна. Было заметно, что она находится у Алджи на ролях львицы. Она ничего не ела, потягивала свой чай и молчала. Она казалась грустной, может быть, даже нездоровой. Глаза у нее были печальные. Но она была тщательно подтянута, элегантно и просто одета. И сидя так, — полногрудая, грустная, витающая где-то, она напоминала Аарону современную Клеопатру, думающую о своем Антонии.

Ее муж, маркиз, был маленький, крепкий итальянец, в защитной форме кавалерийского полковника, в кожаных крагах на ногах. У него были голубые глаза, коротко остриженные, темные волосы. Голова была жесткой, военной. Его легко было бы принять за австрийца или немца, если бы не итальянская живость и склонность к гримасе во всем облике. Он скорее походил на гнома, — не безобразного, но странного.

Аарон молчал, не зная, с чего начать. Но он остро чувствовал присутствие сидящей около него женщины, чувствовал ее руку близко от своей. Она закурила, упорно-молчаливо, как бы отсутствуя, с какой-то тенью на темных приподнятых бровях. У нее были темные волосы, но с мягким коричневым оттенком, а кожа нежная и светлая. Грудь ее, должно быть, была мраморно-белой. Почему эта мысль пришла Аарону, — он никогда в жизни не смог бы этого объяснить.

Манфреди, ее муж, вращал своими голубыми глазами, гримасничал и смеялся со стариком Ланти. Но было заметно, что внимание его было обращено в другую сторону, — в сторону жены. Аарону надоело стоять с чашкой, он поставил ее и молча повернулся на свое место. Совершенно неожиданно для него маленький маркиз выхватил свой портсигар и, отвесив учтивый поклон, протянул ему.

— Вы не курите?

— Благодарю вас, — ответил Аарон.

— Здесь турецкие, а с этой стороны — венгерские.

— Спасибо, я возьму турецкую, — сказал Аарон.

Маленький офицер захлопнул свой портсигар и предложил спичку.

— Вы впервые во Флоренции? — продолжал он.

— Всего четыре дня, — ответил Аарон.

— Я слышал, вы имеете отношение к музыке?

— Я только играю на флейте.

— Да, но зато вы играете, как артист, а не как любитель.

— Откуда вы это знаете? — засмеялся Аарон.

— Мне сказали, и я этому верю.

— Очень мило с вашей стороны. Но ведь и вы музыкант?

— Да, мы оба музыканты — жена и я. — Манфреди взглянул на свою жену. Она стряхивала пепел с папиросы.

— Какие? — спросил Аарон.

— Что вы имеете при этом в виду? Конечно, дилетанты.

— Нет, я подразумеваю инструмент. Рояль?

— Да, рояль. Жена, кроме того, поет. Но мы уже давно не упражнялись. Я четыре года пробыл на войне, наша квартира была в Риме. Жена часто бывала в Париже, не хотела оставаться одна в Италии. Итак, вы видите, все проходит, уходит!

— Да, — сказал Аарон. — Но ведь вы снова возьметесь за свое искусство?

— Мы уже начали. По субботам у нас бывают музыкальные утра. В ближайшую субботу — струнный квартет и соло на скрипке. Будет играть дочь профессора Тортоли, композитора; вы, может быть, слышали про нее?

— Да.

— Вы ничего не будете иметь против того, чтобы прийти послушать?

— Будет страшно мило с вашей стороны, если вы придете, — сказала вдруг его жена совершенно просто и естественно.

— Я буду очень рад.

— Смотрите, приходите.

Пока они так беседовали, к ним подошел Алджи.

— Ну как, маркиза, можем мы надеяться хоть на один романс?

— Нет, я не пою больше, — прозвучал медлительный, контральтовый голос.

— Да, — сказал Манфреди, — она не хочет, хотя отлично могла бы петь. Таков ее каприз.

— Боже мой! Боже мой! — воскликнул Алджи. — Вот еще новое несчастье в списке наших бедствий. Но… но… неужели никто из нас не сможет переубедить вас? — улыбнулся он ласково и патетически, с особым выражением в глазах.

— Не знаю, — ответила она. — Что будет, то будет.

— Может быть… — И тут миниатюрный хозяин повернулся в сторону Аарона: — может быть, мистер Сиссон, ваша флейта выманит из птички ее звуки? Знаете, как дрозд, вызывающий другого на состязание! Не считаете ли вы это вероятным?

— Право не знаю, — ответил Аарон.

— Вот видите, может быть, вы сделаете чудо, мистер Сиссон. Не сыграете ли вы нам?

— Я тоже прошу вас, — поддержала его маркиза. — Флейта — один из любимейших моих инструментов.

— Очень жалею, что я не принес ее с собою, — мне не хотелось идти в гости с футляром.

— Как жаль, что она не помещается в вашем кармане, — сказал Алджи. — Увы! Сколько разочарований. Я никогда еще так остро не чувствовал, что наша уютная жизнь в нашем уютном, старом мире рушится…

Гости начали расходиться. На лестнице Аарон очутился рядом с маркизой и ее мужем. У самого выхода маркиз спросил жену:

— Как мы поедем, дорогая, на трамвае или в экипаже? — Видно было, что он бережлив.

— Пешком, — ответила она, взглянув через плечо на Аарона. — Нам с вами, кажется, по дороге? — И все трое направились через город.

— Ты уверена, что это будет не слишком утомительно для тебя? — спросил маленький офицер, покровительственно взяв свою жену под руку. Она была выше его, но он не смущался этим.

— Нет, мне приятно пройтись.

— Да, если только потом не придется расплачиваться за это.

Из этого диалога Аарон понял, что маркиза была не вполне здорова. По-видимому, она страдала какой-нибудь нервной болезнью, потому что глаза ее подергивались порой пеленой отчуждения от всего окружающего, что так характерно для невропатов.

В этот воскресный вечер улицы Флоренции были запружены толпами прогуливающихся солдат в серо-зеленой форме. Наши спутники с трудом пробивали себе дорогу. Маркизу ежеминутно приходилось прикладывать руку к кепи, отдавая честь. Серо-зеленые, грубые, похожие больше на мужиков, чем на военных, солдаты слишком откровенно провожали маркизу глазами.

Подошли к мосту, где им предстояло расстаться.

— Не хотите ли зайти к нам выпить стакан коктейля? — спросила она.

— Сейчас? — удивился Аарон.

— Да, сейчас самое время для коктейля. Который час, Манфреди?

— Половина седьмого. Зайдите, выпейте с нами, — сказал итальянец, — последуйте нашему обычаю.

Аарон перешел с ними через мост. Маркиз Дель-Торре занимал первый этаж старого палаццо на склоне холма, по ту сторону реки. Слуга отпер им двери.

— Ах, если бы только у нас было тепло. Но это помещение почти невозможно натопить. Мы всегда сидим в маленькой комнате.

Аарон очутился в очень теплой комнате с затененным светом и смесью староитальянской неуютности и современного комфорта в обстановке. Маркиза вышла, чтобы переодеться. Маленький офицер был очень любезен; гость ему, очевидно, нравился.

— Не хотите ли взглянуть на комнату, где мы музицируем? Мы снова начинаем устраивать музыкальные утра, как и раньше, — по субботам. У нас собиралось по пятнадцать — двадцать человек. Я так люблю эти музыкальные собрания. Но боюсь, что жена далеко не так увлечена ими, как раньше. Мне так хотелось бы, чтобы она пробудилась от своего безразличия. Война точно высосала из нее всю жизнь. Здесь, во Флоренции, столько любителей музыки, и очень хороших. Я надеюсь, это развлечет ее, и она станет сама собой. Я так долго пробыл на фронте. Ей было вредно одиночество. Я верю, что теперь ей станет лучше.

Говоря это, он засветил электричество в длинной гостиной. Это была красивая комната в стиле итальянского ампира: прекрасные выцветшие гобеленовые панели, позолоченная мебель и другие вещи придавали ей большое очарование. Она была обширна, не слишком пуста и казалась вполне жилой. Хозяину было приятно показывать ее.

— Конечно, наша квартира в Риме гораздо роскошнее, — сказал он, — но я предпочитаю эту, именно эту. — Какая-то печаль появилась у него во взоре, он начал тушить лампочки.

Аарон с хозяином возвратились в маленький салон. Маркиза уже сидела в низком кресле. На ней была теперь тонкая, прозрачная блузка с открытыми руками и шеей. Полногрудая, с нежной кожей, она производила впечатление сильной телом, но вовсе не слишком полной женщины.