...Аладдин взглянул в глаза шейха и понял – перед ним термостат души Худосокова. Поначалу, он засуетился, но потом взял себя в руки и предложил новому знакомому сыграть в "козла". Шейх Березович азартных игр не любил, но согласился и даже смог проиграть с крупным счетом, хотя после первой же сдачи знал по рубашке каждую карту.

После карт, Аладдин (на него нашла эйфория: как же, зверь на ловца прибежал), предложил шейху дружеский ужин, за которым разговор зашел сначала о перспективах добычи меди в развивающемся мире, а потом о расширенном производстве нового поколения осветительных ламп. Как бы невзначай Березович предложил новому другу весьма хитроумную финансово-коммерческую многоходовку, которая даже при тщательном рассмотрении приводила к увеличению личного состояния Аладдина раз в пятнадцать. А на деле возвращала его к бурдюку водоноса и нетривиальному сексу. Аладдин обещал подумать, оставил гостя на попечение порозовевшей жене и удалился в свой кабинет.

В кабинете ждала мамуля (Аладдин разрешил ей ходить на мужскую половину дома). Она уже была посвящена во все дела сына, в том числе и в задачу изничтожения души Ленчика Худосокова.

– Это он? – спросила она, делая вид, что рассматривает свои ухоженные ногти.

– Да...

– И ты оставил с ним эту... – мама Аладдина невзлюбила свою невестку с первого взгляда.

– Да...

– Она же...

– Пусть.

– Я тебе говорила, что жениться надо было на Саиде из плотницкого квартала. Вот увидишь, этот шейх непременно доберется до цветника твоей Будур.

– Не доберется, – покачал головой Аладдин. – Его ничего, кроме денег, не интересует. А Саиду твою я пробовал, и она мне не понравилась. Настырная очень и чавкает, когда делает...

– Хватит об этом. Что тебе шейх наплел?

– Разорить хочет... Говорит, в Самарканде надо дело поднимать. Там у него много друзей, они, мол, помогут. Советует сразу все наличные деньги туда вбухать...

– Соглашайся...

– Ты чего, мать? Белены объелась? Он же по миру нас пустит и не почешется?

– От Самарканда, сынок, до озера Искандера пять дней пути...

– А зачем мне туда переться?

– Подумай... – загадочно сказала мать, протягивая сыну пиалу с вином.

Баламут выпил, и его осенило.

– Власа Медеи... Привезти их...

– Ты у меня умница! – улыбнулась мать, светясь любовью к сыну. – Ты же сам мне рассказывал, что они душу из человека напрочь вытряхивают. А я подумала, что недаром ведь в арабских народных сказках души в медной посуде хранят...

– Собственно медь тут не причем... – задумался Аладдин. – Просто у вас практически вся посуда из меди... И вообще, мне сдается, что для душ любое вместилище непреодолимо. Они ведь даже из нашей плотской оболочки не выпадают... Пока ее не проткнешь как следует.

– Но заточить душу твоего Худосокова лучше в медной лампе. Символично будет – он хочет погубить нас через эти лампы, а сам в одной очутится.

– Так, значит, соглашаться на поездку в Самарканд? – задумчиво проговорил Аладдин, протягивая матери пустую пиалу.

– Да, надо ехать... Осторожнее только, сынок, сам без душеньки не останься! А я тут приготовлюсь к твоему приезду...

Через неделю Аладдин уехал в Самарканд. Повращавшись там в высшем обществе для проформы, прикупил кое-какого снаряжения и убыл на Искандеркуль якобы в туристических целях. И только увидев перед собой могучий Кырк-Шайтан, понял, насколько трудную задачу перед собой поставил. Как добраться до карстовой полости с жилой Влас Медеи он не знал. Разве что с помощью горнопроходческих работ?

Пока устанавливался лагерь, Аладдин приказал рабочим соорудить помост под местом, в котором на следующий день он предполагал проделать проход в карстовую полость.

Когда работа была закончена, он щедро вознаградил рабочих и приказал их накормить. А сам, прогулявшись, залег в шатре, поставленном на берегу Искандера под Кырк-Шайтаном и с удовольствием отдался философо-ностальгическому настроению. Все было замечательно – он возлежал на высоких атласных подушках на возвышении, устланном коврами, прекрасные разноплеменные наложницы, готовые выполнить любое его желание, смотрели на него восторженными глазами, в которых играли отблески его любимой керосиновой лампы...

Аладдин смотрел, смотрел на огонек, потом его взгляд коснулся ножки одной из наложниц, затем груди другой. "Возьму ту полненькую, с милым, утопленным в животике пупком" – наконец подумал он лениво. И нахмурился, вспомнив, что через много лет появившись здесь, он не увидит того, что собирается сделать завтра.

– Значит, я не пробью штольни до жилы Влас Медеи! – Аладдин вскочил, забегал по шатру. Мозг знобила мысль: почему, почему он не пробьется к жиле?!

Взяв себя в руки, Аладдин пришел к мысли, что работы не начнутся завтра с утра по двум причинам. Либо потому, что не найдется рабочих, что весьма и весьма маловероятно при обещанном уровне оплаты, либо потому, что сегодня ночью, может быть, даже сейчас, что-то случится...

В этот момент бешено застучавшее сердце сообщило ему морзянкой, что опасность рядом и что вот-вот она разродится его смертью... Аладдин засунул за пояс пистолеты, схватил саблю и, бросив прощальный взгляд на утопленный пупок, нырнул под полог шатра.

И вовремя – к шатру со всех сторон бежали вооруженные люди.

Баламут не был силен в фехтовании, и поэтому не стал воевать. Он присоединился к нападавшим и принялся остервенело рубить шатер саблей и стрелять в него из пистолетов. Затем первым ворвался в свое пристанище, забросил наложницу с умопомрачительным пупком себе на плечи и, крича по-таджикски: "Я убил Аладдина! Я убил Аладдина!" – выскочил из шатра и был таков.

Бежать с тяжелой ношей было тяжело (она была полненькой, эта дамочка с утопленным пупком), но долго не пришлось. Услышав впереди ржание, он бросился к стреноженным лошадям, не на шутку испуганным ярким огнем, охватившим шатер ("Моя лампа..." – еще подумал Аладдин, увидев отблески огня на лошадиных фигурах). Две минуты спустя он, пригнувшись, уже скакал во весь опор по колючей облепиховой роще, не жалея ни лошади, ни своих колен, ни лежавшей на них наложницы.

Утром Аладдин был грустен. Наложнице это показалось странным – ведь ночью она сделала все, как надо? И даже лучше, чем когда-либо?

Но Аладдин грустил из-за Влас Медеи. Их нет, и теперь ему не удастся вынуть из Худосокова душу.

Чтобы хоть как-то улучшить его настроение наложница принялась расчесывать свои долгие волосы – она знала, что хозяину нравиться наблюдать за этим действом. Неторопливо расчесавшись, очистила гребень, подошла к выходу из грота и выбросила вычесанные волосы. Утренний бриз подхватил их и, немного покрутив в воздухе, бросил на цветущую облепиховую веточку. Аладдин, вышедший вслед, вздрогнул – волосы наложницы сели на колючку рядом с прядью Влас Медеи! Она трепетала на ветру – вот-вот сорвется...

Баламут не медлил – для Влас Медеи им была еще в Багдаде приготовлена плотно закрывавшаяся золотая коробочка (он хорошо знал, что этот природный минерал имеет обыкновение исчезать на свету). Вынув ее из кармана, он бросился к облепиховой ветке, схватил прядь, спрятал в коробочку и лишь потом приступил к анализу своих ощущений. Но все обошлось – душа его осталась на месте.

– Фу... Пронесло! Не надышался! – обрадовался он и фривольно запел: "Какие девочки в Париже, черт возьми..."

В Багдаде было все спокойно. Мать Аладдина, вырвавшись из объятий сына, сделала вид, что чрезвычайно расстроена:

– В чем дело? – без обиняков спросил Аладдин.

– Твоя Будур спит с Березовичем вторую неделю...

– Неужели кто-то покусился на эту пи... пиранью? – удивился сын. – Не поверю, пока сам не увижу.

Аладдин направился во дворец и к своему глубокому удовлетворению застукал шейха Березовича в объятиях жены.