Как и другие «специалисты», Витте не был родовитым аристократом, но он заметно выделялся в столичном обществе: внешний облик и манеры министра за долгие годы не претерпели существенных изменений. Близко знавший сановника публицист И.И. Колышко полагал, что Витте на своем посту «от первого до последнего дня все так же коробил и шокировал своих коллег». Публицист утверждал, что «сгущенная виттовская индивидуальность», «“запах” Витте» во всех начинаниях оказывал на окружающих гнетущее впечатление[71]. Воспоминания Колышко – крайне пристрастный источник, но подобного мнения о Сергее Юльевиче придерживались многие знакомые с ним люди.
Один из сотрудников Витте в Министерстве финансов отмечал, что его шеф «сохранил навсегда ухватки и приемы, резко детонировавшие в окружавшей его среде»[72]. Примечательны воспоминания Н.Н. Львова, предводителя дворянства Саратовской губернии, одного из представителей кадетской партии. Львов описал свои впечатления от внешнего облика Витте следующим образом: «Он [Витте. – Э.С.] выглядел какимто провинциальным управляющим банкирской конторы, какие встречаются в наших южных торговых городах, и всего менее сановником и министром Александра III»[73]. Это мемуарное свидетельство интересно тем, что Львов впервые увидел знаменитого министра в 1906 году, т. е. уже после его отставки: выходит, светские манеры и внешняя импозантность так и не стали чертами, присущими Витте.
Важной характеристикой при оценке нового министра было резкое противоречие между его способностями и моральными качествами. А.А. Половцов, наблюдавший на собственном веку немало бюрократических карьер, так описал свое первое впечатление от нового чиновника: «По-видимому, очень умен, сдержан, будет полезен в своем ведомстве, но в смысле честности, добросовестности не внушает никакого доверия»[74]. Этот мотив был необычайно силен при оценке знаменитого министра: «В Витте при личном общении всегда поражала казавшаяся невероятной смесь невежественного, вульгарного обывателя – и гениального дельца огромного калибра и силы…» – вспоминал камергер царского двора И.И. Тхоржевский[75].
По мнению современников, Витте недоставало твердых нравственных принципов и четкой политической позиции. Его склонность к интригам и стремление к расширению сферы своего влияния заставляли многих считать, что поступки этого государственного деятеля диктовались исключительно его честолюбием. Давний недоброжелатель Сергея Юльевича – А.А. Лопухин, бывший директор Департамента полиции, отмечал в воспоминаниях: «Бюрократический Петербург хорошо знал С.Ю. Витте и характеризовал его всегда так: большой ум, крайнее невежество, беспринципность и карьеризм»[76]. А.В. Богданович высказала мнение многих, заметив, что «Витте не лгун, Витте – отец лжи»[77]. Один из видных столичных чиновников вспоминал: «Петербуржцы перекрестили его [Витте. – Э.С.] в “Сергея Жульевича”: репутации доки и ловкача за ним не отрицал никто»[78].
Крайняя поляризованность и пристрастность мнений всегда присутствовали в оценке Витте: иногда одно и то же событие в глазах людей могло расцениваться и как подтверждение ума и способностей этого государственного деятеля, и как его лукавство и хитрость. В 1896 году в Нижнем Новгороде была организована Всероссийская промышленная и художественная выставка, ее должен был лично посетить Николай II. Инициатор выставки – Витте – перед посещением царем павильона Д.И. Менделеева с продуктами химической промышленности спросил у ученого, о чем тот собирается рассказывать. Внимательно выслушав Дмитрия Ивановича, министр финансов пообещал представить его императору и дать время для доклада. Витте действительно представил Менделеева царской чете, но только после того, как сам слово в слово пересказал царю только что услышанное. По воспоминаниям одного из журналистов, освещавших выставку, Менделеев воскликнул: «Ну и мастер! Ну и память! Нет, вы послушайте: ведь полчаса тому назад он не знал аза в глаза, а теперь так и режет… хоть бы запнулся!.. так и режет!»[79] В данной трактовке этот эпизод скорее свидетельствовал о выдающихся талантах министра, его умении быстро вникать даже в самые сложные вопросы.
Совершенно иная интерпретация этого сюжета содержится в воспоминаниях чиновника В.А. Рышкова: «Когда государь и Витте удалились, он [Менделеев. – Э.С.] сказал окружающим: “А? Каков Витте? Настоящий министр финансов, даже в мелочах не может удержаться, чтоб не сжульничать!”» По мнению Рышкова, этот эпизод ярко характеризовал Витте именно как главу финансового ведомства: жульничество было его второй натурой[80].
При несомненных громадных способностях и профессиональной компетентности, у министра были серьезные пробелы в образовании. Один из самых талантливых и противоречивых публицистов эпохи, В.В. Розанов, замечал:
Грустную сторону Витте составляет то, что он вовсе не интеллигентен. Именно: как математик (по образованию) и финансист (по призванию). Это вещи вовсе не идейные, не духовные. Витте вовсе не духовен. ‹…› Вероятно, он даже «Птички Божией» Пушкина не читал никогда или забыл, что она есть; и едва ли он мог бы, не заснув, прочитать хотя одну страницу из Паскаля, Канта, Эмерсона или Рёскина. Точно философия и поэзия не рождались при нем или он не рождался при поэзии и философии. «Не заметили друг друга». Это вполне в нем отвратительно. ‹…› Нельзя было 15 лет не восхищаться [его умом и энергией. – Э.С.]. Все время прибавляя в душе:
– Ах, если бы он был и образован. Развит, духовен.
Но этого не было[81].
В глазах Розанова, как и многих других представителей образованной публики, этот недостаток был значимым. Суждения об односторонности образования министра финансов, его слабом владении французским языком, недостаточном знакомстве с мировой художественной литературой и историей, малой начитанности вне своей специальности стали общим местом при оценке сановника[82].
Практически сразу после вступления Витте в должность министра финансов стали отмечать, что его влияние в правительстве резко и неуклонно возрастает. Уже в 1894 году Суворин писал в «Новом времени»: «Министр финансов сделался первым министром по значению и по влиянию на других министров ‹…› есть общая политика правительства, которая не может быть поглощена политикой Министерства финансов». По мнению издателя, это произошло независимо от Витте: «…личность министра может сделать такой порядок только более определенным»[83].
Некоторые же объясняли этот факт личными качествами Витте, его властностью. «Как только граф Витте сделался министром финансов, – писал министр иностранных дел в 1906–1910 годах А.П. Извольский, – он сейчас же обнаружил явную склонность доминировать над другими членами кабинета и стал de facto, если не de jure, действительным главой русского правительства»[84].
Были и те, кто полагал, что Витте умело воспользовался полномочиями, которые дал ему его пост, и обратил это положение в свою пользу в у году собственному честолюбию. «Главною задачею каждого ведомства, – утверждал один из организаторов концессий на реке Ялу, приведших к Русско-японской войне, и влиятельный противник Сергея Юльевича В.М. Вонлярлярский, – было ладить с министром финансов, чтоб получить желательные для ведомства кредиты по государственному бюджету. С.Ю. Витте прекрасно учел это положение и из министра финансов легко создал положение хозяина всей экономической жизни России или, вернее, безответственного экономического диктатора»[85].
