Бесконечного везения не существует.

В конце-концов, кому-то обязательно это надоест. То ли Всевышнему, то ли смерти, чьи костлявые пальцы бессильно смыкаются, ловят пустоту, а смертный - обыкновенный, ничтожный смертный человек, - проскальзывает сквозь них. Снова и снова. Испытывает. Испытывает. Испытывает. Терпение того, кто по мановению руки может лишить жизни любое существо, в любой момент. Будь то дряхлый, доживающий свою жизнь старик, или неродившийся ребёнок в горячей утробе.

Дэрил - взрослый мальчик уже очень давно.

Так давно, что он плохо помнит, что означает быть не взрослым.

Ему кажется, что он появился на свет невероятно уставшим, изношенным и старым. Ему кажется, что все эти тридцать семь лет в подкорке его головного мозга сидело единственное слепое желание - следовать, которое, и он чувствовал это каждой своей ноющей костью, начало постепенно сменяться желанием остановиться.

Больше нет никого, за кем необходимо идти.

Дэрил сидит на кухонной табуретке, привалившись спиной к стене, и наблюдает, как Карл колдует над плитой. В занавешенное рваными шторами окно проникает мутный солнечный свет - это, пожалуй, единственный ясный день за десять месяцев, проведённых ими в Вирджинии.

Ясный день - это было хорошо лет пять назад.

У Карла один рукав белой рубашки подвёрнут сильнее, чем второй. Карл каждые секунд десять дёргает головой, смахивая с глаз отросшую чёлку. Его движения резкие, уверенные, короткие, словно он вгоняет в гнилые черепа нож - снова и снова. Его взгляд застывший, проваленный в поверхность плиты. У Карла все шансы взять золото в конкурсе “самый не похожий на подростка подросток какого-то-там-ссаного-года”.

Дэрил смотрит. Карл молчит.

Он смотрит, как пацан открывает лоток, выбирает из середины яйцо и ударяет его о край сковородки. Как разочарованно поджимает губы, когда часть скорлупы падает в разогретое масло вместе с вязкой прозрачной жижей. Как бросает быстрый взгляд в сторону Дэрила, чтобы узнать, запалили его, или нет.

Запалили.

- Ладно. Это моя порция, - говорит он без улыбки и снова отворачивается к плите.

Дэрил согласно мычит и достаёт из мятой пачки “Camel”, лежащей на столе, последнюю сигарету. Постукивает ею по столешнице, вертит в пальцах.

Он смотрит на закатанные рукава Карла, и думает, что Карл, наверное, тоже уже забыл, что когда-то был малолеткой. И, по меркам конца света, в свои восемнадцать он тоже тянет на старика - наверное.

Не то, что Дэрил.

Дэрил взрослый мальчик уже очень давно.

Он взрослый для того, чтобы называть себя мужчиной.

Он взрослый, чтобы находить на своём лице глубокие морщины: в углах глаз и на лбу. Чтобы находить в своих волосах блеклые серые пряди - всё больше и больше. Чтобы бриться за несколько минут парой заученных движений, оставляя щетину только на подбородке, чтобы не был так сильно заметен светлый шрам, разделяющий его нижнюю губу на две неровные части и уходящий вниз, к мякоти глотки под челюстью.

Он взрослый, чтобы выдирать жизнь сопляка с самыми потухшими в этом вонючем мире глазами из зубов смерти каждый божий день. Чтобы жрать его сырую или пережаренную яичницу и не смотреть на него, когда он сидит напротив, или идёт рядом. Чтобы вообще не смотреть на него, потому что - к чёртовой матери это дерьмо. Дэрил не хочет видеть мёртвых глаз напротив себя. Его воротит от трупов. Ему достаточно дохлых вокруг - он пачками валит их каждый день.

На его счётчике не хватило бы грёбаных нулей, чтобы передать примерное количество убитых им мертвецов.

А Карл оживает редко. Как будто у него начинают заканчиваться те маленькие батарейки, которые вдыхают в его взгляд немного желания…

желания хотя бы что-то. Дэрил не знает точно - что.

Сказать лишнее слово.

Пожать плечами.

Быть не грёбаным механическим роботом, которым он стал после смерти Рика.

Просто не быть роботом. По этой причине Дэрил иногда очень хочет замахнуться и ударить его по лицу. Оживи, блядь. Тебе сраных восемнадцать лет. Оживи.

Карл соскребает со сковороды яичницу, перекладывает на тарелку, поворачивается к столу. Дерил делает вид, что всё это время смотрел в окно, за которым ясный до тошноты день. Такие дни дети рисуют на своих рисунках, Дэрил сомневается, что треснутые стёкла и неровно забитые окна мёртвых домов хорошо впишутся в этот пейзаж. Он поднимает руку и сминает губами сигаретный фильтр. Чиркает зажигалкой.

Ещё немного позже он делает вид, что горелая яичница с острыми крошками скорлупы - его любимое блюдо.

Карл ест молча.

Дэрилу восемь, когда к ним во двор начинает захаживать пузатый черномордый щенок с крупными лапами и острыми ушами. Дэрил не прогоняет: подкармливает его, забивая хрен на бурчание Мерла. Отдаёт часть своего обеда, или ужина, просто потому, что это - первое существо в его жизни, о котором можно попробовать позаботиться. И, возможно, не чувствовать себя прицепом к старшему брату - хотя бы какое-то время.

Он просто подкармливает щенка, а тот внезапно приживается в их тесной и тёмной норе - сначала появляется ежедневно, а однажды и вовсе не уходит. Спит на крыльце, живёт на улице, тыняется между наваленным во дворе шифером, жуёт старую шину от отцовского фургона, когда начинают резаться зубы. Получает собственную миску и кличку Гнида. Начинает отзываться на неё уже через пару недель.

Его зовут:

- Хэй, Гнида!

И малахольный подрастающий зверь несётся прямо навстречу, высунув язык и блестя тёмными глазами. Гнида счастлив, когда его зовут по имени - сначала это удивляет Дэрила, потом Дэрил понимает, что другого имени у него никогда не было. Он нихрена не умеет приносить палку или брошенный мяч. Он просто счастливый щенок с ебанутой кличкой, который часто наворачивается из-за слишком длинных лап.

А несколько месяцев спустя отморозки Мерла по накурке закрывают его в мусорном баке.

Случайно поджигают накиданные вокруг коробки.

Случайно загорается вся свалка.

Дэрил орёт, как псих, пока Мерл держит его, чтобы тот не сиганул прямо в огонь - чадящий и сплёвывающий в небо чёрным и едким дымом. Его приятели ржут очень громко - кроме этого ржания Дэрил слышит только свои вопли и голос Мерла.

Это единственное чёткое воспоминание, просыпающееся каждый раз, когда кто-то неподалёку произносит слово “детство”. Чадящий смрад, гогот и собственный ор до писка в мозгах.

Гниду вытаскивают через час, когда огонь погасает. В бак пламя не забралось, но щенок сдыхает через трое суток. У него слегка обгоревшая морда и больные мокрые глаза. Он редко двигается, ничего не ест и, наверное, нихрена не понимает этой жизни. Мерл зарывает его на заднем дворе и вкапывает рядом пожёванную шину.

Больше Дэрил не заводит животных и никому не даёт имён. А дальше ровно двадцать два года существует только он и Мерл, пока всё не летит к чертям. Пока однажды Дэрил не теряет даже это.

Смерть Мерла, смерть Мишон, смерть Кэрол и Бэт, смерть, смерть смерть смерть - имена исчезают, стираются, а смерти остаются. И с каждой из них мир всё меньше и тоньше, такой тонкий, что вот-вот проломится под ногами.

Когда убивают Рика, он почти ничего не чувствует. Ему кажется, что чувствовать становится нечем - рука, которая сжимает его сердце с каждой потерей всё сильнее и сильнее, наконец-то стискивается в тугой кулак. Дальше уже нечего сжимать. Не за кем следовать. Кажется, это конец.

Дэрил просто смотрит на пепельно-серое лицо Граймса с закрытыми глазами, смотрит на впавшие щёки, покрытые отросшей щетиной, и думает о том, что Рик постарел.

Примерно в этот же момент Карла отрубает от мира, а у Дэрила врубает дежавю. Ему кажется, что Гнида вернулся.

Тот, который доживал свои последние трое суток.

Появляется ощущение, что то же самое выражение глаз теперь живёт во взгляде Карла. Что со дня на день он просто не встанет с постели, или просто забудет сделать очередной вдох, просто сам себя утрамбует, умертвит, и Дэрилу придётся брать лопату. Отправляться на задний двор.