Капитан замолчал. Молчали и друзья. Где-то вдалеке звучали прекрасные голоса стражей, кто-то пел песню. Над головой друзей тихим, баюкающим шелестом переговаривались деревья. Чуть слышно долетал музыкальный перезвон огромных синих цветов, иллиунурий.

Дмитрий заговорил, медленно роняя слова:

- Только теперь, после слов Капитана, я начинаю понимать некоторые странности своих путешествий во время сновидения. Очень часто я через коридор попадал в комнату, как бы свою. И в то же время обстановка в комнате казалась мне немного странной... как бы в своей комнате и не совсем в своей, а вообще в другом, параллельном каком-то мире... Да, теперь ясно... Непонятно другое: как какой-то автор может писать нашу историю? Абсурд получается. Я тут за время пребывания на Холме ко многим странным вещам привык, но это слишком! Наши жизни нам, выходит, и не принадлежат. Мы лишь герои книги, которую пишет неведомый автор. Судя по твоему описанию, этот автор совсем не Бог. Даже не демиург. А некое мое второе "я", существующее, кстати, в весьма тягостном, как бы застывшем мире, где пейзаж кажется пустой картонной декорацией. И встретившиеся друзья, вместо того чтобы радоваться встрече, обмениваются печальными политическими новостями, перечисляют своих умерших соратников и прикидывают: переживут ли они сами следующую зиму... М-да, и из такого мира некий автор пишет нашу историю, ведь так?

- Нет, не так, - спокойно ответил Капитан. - Ты понял мои слова об авторе, который пишет нашу историю, слишком упрощенно. Пишет историю - не в том смысле надо понимать, как ты подумал, что, мол, мы сейчас говорим, сидим, и все это потому происходит, что так нас пишет автор. Нет. Слишком простое объяснение. Мы сидим здесь потому, что сюда нас привела цепь событий и наш свободный выбор. Мы сидим потому, что захотели здесь сидеть. Автору остается вглядываться в нас, здесь сидящих, и стараться нас запечатлеть в своей истории. Приблизительно так. Если излагать схематично. С другой стороны, мы также влияем на историю автора, как автор влияет на нас. Получается диалог.

- Я не все понял с этим автором, - сказал отец Иван, - не мой выбор, наверное. И все же, если Дима в последнем сновидении был в мире автора, ведь я тоже там бывал, один и с Димой. И даже знаю, что то место "нефтебазой" называется. Но что я там делал? Что, тоже там мое второе я, мой двойник обитает?

- Возможно, твой двойник друг автора. Как здесь ты друг Дмитрия.

- Зазеркалье какое-то получается, - возразил отец Иван. - Странная философия: двойники, тройники.

- Увы, - вздохнул Капитан, - мы разделенные существа. В этом наше главное несчастье.

- Разделенные? Как это понимать?

- Это понимать можно во многих смыслах. Возьмем, для примера, аспект памяти. Вспомните свое первое путешествие в Браму. И как через каких-то пару-тройку лет почти все стерлось из памяти. Помните? Этого бы не произошло, если бы наше "я" было целостно и полноценно. Мы бы тогда помнили все свои сновидения и путешествия вне тела. Все необычные состояния сознания были бы для нас так же естественны, как и привычная дневная жизнь. Однако мы не помним эти состояния. Мы также не помним многого и из привычной своей жизни. Мы не обращаем внимания на тысячи и тысячи событий, что происходят рядом с нами. Каждый день волшебные существа проходят рядом с нами, пытаются говорить. Но их для нас нет, потому как им нет места в нашем маленьком банальном мирке единственного, как нам кажется, дорогого нашего обыденного "я"... Вот в чем наша слабость, друзья!

- Логично, - заключил отец Иван. Капитан продолжил:

- Человек вынужден плавать по поверхности своей единственной жизни. И другие "я" и миры, в которых эти "я" обитают, выброшенные на обочину сознания, начинают как бы мстить человеку. Отсюда во многом и тоска, и пустота жизни, и самоубийства, и все печали человеческие. Союз, о котором говорят стражи, это еще и возвращение человека к целостности своего бытия.

Капитан остановился, пристально посмотрел в сторону северного склона Холма. Над склоном медленно поднимался в небо искрящийся сноп света. Дойдя до какой-то невидимой точки, сноп света остановился и, повисев несколько секунд неподвижно, распался на фиолетовые всполохи. Послышались хлопки, как от новогодних петард.

- Фейерверк, - вопросительно сказал Дмитрий.

- Кажется, к нам необычные гости, - ответил Капитан.

И точно. Не прошло и минуты, как из-за изгиба северного склона показалась высокая фигура Пестрого, затем Ларисы-археолога. Рядом с Ларисой важно вышагивал знакомый уже кот Корифей и какой-то пес, большой и лохматый. Пес радостно носился, крутился вокруг оси, кувыркался и даже взлетал в воздух (в этот момент Дмитрию казалось, что необычный пес вырастает до облаков, и из облаков начинает сыпаться новогодний серпантин).

- И я тут, и я тут, - радостно восклицал пес. - Здравствуйте! Здравствуйте! Ах, как прекрасно и хорошо. Как пафосно! Я тут!

- Считаю проявление пафоса в данную минуту неуместным, - веско возражал кот. - Впереди большой Совет, всем надо собраться. Молча. Без лишнего торжества. Мур-р. Так я это понимаю.

- Не проявление, а появление, - спорил пес. - В хорошем и прекрасном мире, среди друзей пафос лишним не бывает.

- Как скажешь, - сказал кот.

- Пафос лишним не бывает, - эхом отозвался чудесный лес на вершине Холма.

- Как скажите, но без пафоса нам не цвести, - откликнулись большие синие цветы от подножия склона.

- Здравствуй, необычный друг, - сказал Капитан, обращаясь к псу. - Хорошо, что ты здесь.

Сердце Совета

В самом центре здания Совета, среди молодых и стройных деревьев, под огромным прозрачным куполом расположилась небольшая, вытянутая овалом поляна. Четыре аккуратных песчаных дорожки, по числу сторон света, сбегаются к ней. Здесь, на поляне и должен был пройти долгожданный Совет.

Капитан и его друзья прибыли на место в первых вечерних сумерках. На поляне они увидели с десяток стражей и Пафоса, которого стражи обступили полукругом. Пес Пафос возлежал на мягких подушках. Он ораторствовал. Стражи восторженно поддакивали ему, гладили его по голове, чесали за ушком.

- Я не знал тогда, что могу думать, - вещал Пафос. - Я не знал, что я хороший. Я не знал, что я Пафос. Я был бездомен. Болтался от одной сетевой помойки до другой. Я и не подозревал, что могу говорить и хочу быть. Когда я нашел свой дом и себя самого в своем новом доме, меня наполнил щенячий восторг. Гав, давно забытое чувство, гав! И я понял, что я хороший и больше не хочу кусаться. Я теперь Пафос, я друг народа.

- Замечательная история! - воскликнул какой-то молодой страж, одетый в зеленый плащ с нарисованными на нем синими лотосами иллиунурии; у стража была пышная медно-красная копна волос на голове. - Только одно место в твоей истории нам непонятно. Скажи, что такое сете...сете-у-вая помойка?

- Тоже самое, что и любая другая помойка, - ответил за Пафоса Корифей.

- Неужели там, откуда вы пришли, есть помойки?

- Есть, увы, есть. И гораздо больше, чем хотелось бы. Но, друзья, - промурлыкал Корифей, ложась на подушку рядом с Пафосом, - не будем об этом. Мы и собрались тут, в том числе для того, чтобы в мире было поменьше сетевых помоек... А ты, Пафос, тоже хорош. Ушел, никому ничего не сказал. Вот скажи, чем ты сегодня занимался?

- Ах, дружище кот. Ты даже представить себе не можешь, каким важным делом я занимался. - Пафос встал на задние лапы, выпятил грудь и гордо заявил, - Сегодня я весь день считал облака. И обсчитался. Облака надо мной рассмеялись...

На поляне появился Отшельник с Шимассой и Рассаутом. Они пришли на Совет по восточной дороге. Пока Капитан расспрашивал Отшельника о текущих делах, а рамяусты знакомились с необычными гостями (Корифеем и Пафосом), вечерние сумерки сгустились, и где-то вдалеке зажглись первые серебряные фонари. Дмитрию вспомнилось, как девять с половиною лет назад они шли по одной из дорожек, вот под этим самым куполом Дома Совета (так теперь это большое и единственное здание на Холме называет Капитан). И так же тускло, и отдаленно горели серебряные светильники, по краям дороги, и Дмитрий с Капитаном и отцом Иваном стояли, не в силах оторваться от величественной панорамы Млечного Пути.