Мутная, влажная дымка стелется над застывшими водами лимана. Медленно бредет по колено в воде какой-то мужик. Почти не сгибая ног, механическим, неживым шагом он не спеша огибает выступающие из воды валуны. У мужика мутные стеклянные глаза, он либо пьян, либо под каким другим "кайфом". Обогнув валуны, мужик выбирается на берег. И тут же с берега в воду бросается водяная змея. Чуть поодаль из воды высовываются сразу несколько змеиных голов. Змеи охотятся на бычков...

- Я это уже третий год слышу, - грустно вздыхает Максим, продолжая прерванный появлением мужика разговор. (Друзья расположились как раз на выступающих из воды валунах.) - Режим вот-вот падет, режим давно в коме. Режим искусственно поддерживают. Согласен с последним утверждением. Но это ничего не значит. Искусственно поддерживать можно сколь угодно долго.

Максим вопросительно смотрит на Дмитрия.

- Можно поддерживать, - соглашается Дмитрий, - но не в этом случае. Режим обречен не сам по себе, обречены те силы, на которые режим поставил все свое существование... Впрочем, до выборов в США вряд ли что поменяется. Если в августе-сентябре ничего экстраординарного не произойдет.

- И после выборов может ничего не поменяться, - говорит отец Иван. Он сидит чуть поодаль от Максима и Дмитрия, у самой кромки воды. - Трамп может не победить. А скорее всего и не победит.

- Не имеет значения, победит или нет Трамп, - веско возражает Дмитрий, сам с удивлением прислушивается к себе: будто не он говорит, а кто-то другой. - Кто бы ни победил, победа не устроит никого. Это тупик. И в этом тупике поколеблются многие, казавшиеся непоколебимыми, мировые европейские и американские центры. Да только ли в выборах в Штатах дело! А референдум за выход из ЕС в Британии, а неизбежное укрепление позиций евроскептиков в самом ЕС! Распад западной либерально-ростовщической империи предрешен, и она распадется, так же как распался Советский Союз. Скоро Западу будет не до Киева. А без поддержки Запада киевский режим не продержится и нескольких месяцев. Впереди пробуждение новых сил. Новые союзы. Новые силы! Но очень важно, чтобы все обошлось без крови и дальнейших потрясений. Впрочем, ничего сказать определенно нельзя. Мир вступает в новую эпоху. Все старое перестает работать.

Максим уныло ковыряет носком ботинка прибрежную гальку и говорит:

- Все это философия, Дима, высокие материи... нет, я согласен со всем, что ты сказал. Но остается открытым вопрос: как нам, простым смертным, дальше жить? С июля тарифы на тепло опять в два раза вырастут. С сентября рост тарифов на свет. И это не предел. До зимы обязательно еще на что-то поднимут. Так что мы вполне можем после зимы стать бомжами. И режим этот вряд ли в ближайшее время исчезнет. До зимы точно ничего не поменяется...

- Это апокалипсис! - перебивает Максима отец Иван. - Я, конечно, говорю не о всепланетном, библейском апокалипсисе... Но то, что у нас происходит, это тоже апокалипсис, только малый, локальный, личный. Плохо всем. Не знаю ни одного человека, который бы сказал: после майдана мне стало здорово жить, лучше жить, сбылись мои мечты!

Отец Иван на минуту замолкает. Молчат и его спутники. Вокруг воцаряется неестественная, вязкая тишина. Дмитрий оглядывается. Мир все больше напоминает ему застывшую картонную декорацию в театре. Позади них пустынная нефтебаза. Поодаль морской порт. В порту хорошо видно большой сухогруз. Нарядный, с голубоватыми бортами, словно нарисованный на картинке. На том берегу лимана дождь поливает унылую, коричневатого цвета степь, виднеются крохотные коробочки дачных домиков. Трасса на Одессу только угадывается, по столбам и лесополосе. В другой стороне, за поворотом лимана к морю, мир как будто гаснет в серой и беспредметной дымке; там где воды лимана сливаются с мутным дождливым небом.

Боже, почему так тоскливо, так пусто - думает Дмитрий. Ведь вроде все нормально, он с друзьями. Откуда тупая безысходность? Хунта, Америка, ЕС - как все надоело! И этот унылый пейзаж... Это похоже на сон, на обычное тусклое сновидение. На самом деле он живет в другом, гораздо более реальном мире... Мысль показалась Дмитрию фантастической, но интересной. Дмитрий пытается вспомнить другой, более реальный мир... Нет. Ничего не вспоминается. В голове вертится Холм, стражи, недописанная книга. Возможно, недописанная книга и тот мир как-то связаны? Но как?

- Помнишь Симыча, гитариста группы "Сторож травы"? - отец Иван вопросительно смотрит на Дмитрия. Дмитрий кивает головой.

- Талантливый был музыкант. Еще в начале 90-х была у него возможность переехать в Питер, по музыкальной части. Но что-то не заладилось. Теперь вот на церковной паперти у кафедрального собора милостыню просит. Две недели назад был на приеме у епископа, видел его. Вот так-то вот. Апокалипсис.

- Поэтессу местную Иру Трухову кто знал? - спрашивает Максим.

- Я знал, - отвечает Дмитрий. - Но очень давно не видел ее. С года 96, 97-го.

- Покончила собой, - вздыхает Максим, - в прошлом году.

- Невостребованность?

- Да, - говорит Максим, - кому сейчас поэзия нужна? Пила она сильно в последние годы. Большие материальные проблемы. Так один к одному.

- Друзья, - говорит отец Иван, - раз уж заговорили о покойниках. Вот Диме будет интересно. Николая Счастливого помнишь? Община "Розы Мира"?

- Конечно, помню... что, тоже умер?

- Да. В начале киевского майдана. Внезапно слег. И готов. А с виду был совершенно здоровый. И отца Михаила помнишь? К которому мы в 93-м ездили на приход. Перед тем как к Николаю в общину попасть? Тоже умер. Перед самым майданом. А этого фермера-бизнесмена Хомяка, помнишь? Застрелился из ружья. Сразу после государственного переворота в Киеве.

- Жатва какая-то! Смертельная жатва! - восклицает Дмитрий.

- И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть - торжественно декларирует отец Иван. - Да, друзья, жатва. И еще неизвестно кому легче, живым или покинувшим этот мир. Мне иногда приходится под утро ходить на сортировочный вокзал. Жене на работу передачу нести. Раньше идешь, в теплое время года, везде пьют, гуляют, какое-то движение. Сейчас идешь, город как вымерший. Так, кое-где движение. И у всех проблемы. Материальные, в основном. Реже - творческие, та же невостребованность. Хотя обычно первое тесно связано со вторым.

- Я вот о чем думаю, - говорит Максим, - а если этот режим всерьез и надолго? Ну, как было при установлении Советской власти. Многие враги советов тогда тоже думали, что большевики долго не продержатся. Со дня на день падут. С месяца на месяц. А советы так и не пали. Так и мы. Все ждем, что хунта со дня на день падет. А она и не думает падать. И кто мы получается? Лишние люди! Смешные, отжившие свое неудачники. Кисы Воробьяниновы. Но будем еще какое-то время пузыри пускать. Пока система нас не сломает. Так и угаснем потихоньку.

- Есть одна существенная разница между большевиками и киевским режимом, - возражает Дмитрий. - Понимаешь, Максим, у современной власти нет созидательной, положительной идеи. Ну, кроме построения их, бандеровской Украины за счет зачистки всех, кто не "их Украина". Но что на таком фундаменте построишь? Да и ничего не построено! Наоборот, в техническом плане, например, тот же наш город корабелов дичает. Да, у большевиков был террор, тоже были лишние люди и много пролитой крови. Но помимо военного коммунизма был ленинский НЭП. И помимо сталинских чисток была индустриализация, просвещение... строили, строили, строили. Дороги, мосты, больницы. Была объединяющая всемирная идея интернационализма... Какое положительное ядро в сегодняшней киевской идеологии? Украина превыше всего. Хорошо. А дальше что? Хутор и вышиванки... Нет, на таких рельсах долго не простоишь. Этот режим обречен.

Максим вдруг яростно пинает носком ботинка гальку. Мелкие камушки, вперемежку с ракушками и песком фонтаном рушатся в зеленоватую воду лимана.

- Да, ты прав, - говорит он. - И все же... у нас так мало времени! Как ты там, отец Иван, говорил, насчет новых поколений, что успели уже вырасти после нас, после нашей рокерской юности: закончить школу, стать взрослыми. Мы же неизбежно стареем.