– Что? – не понимает Бампер.

– У тебя глаза, как небо. Почему? Разве такие бывают у рыжих?

– Не знаю, – он умудряется в растерянности пожать плечом. – А что, нравятся?

– Нет. – Я отвечаю слишком поспешно для правдивого ответа, и он успевает распознать ложь.

– Врешь.

– Иди к черту со своими шарадами! – наваждение прошло, я отворачиваюсь и тяжело вздыхаю, чувствуя навалившуюся на плечи усталость. Пройдясь рукой по распустившимся, спутанным волосам, убираю их за ухо, отыскивая глазами оброненную у ног заколку.

– Ты ужасно выглядишь.

– Не смотри.

– Не могу. Как только закрываю глаза, меня мутит.

– Сам виноват, нечего кого-то винить.

– И все же я спрошу с твоего дружка. После. Не обессудь.

– Спроси. Лет через пять.

– Почему это?

– Потому что Мишка сейчас сидит в кутузке, и, если ты не опровергнешь его пьяное признание в покушении на твою жизнь, выйдет оттуда не скоро. Сам он ни за что не отступится от своих слов, я его знаю.

Теперь молчит Бампер, изучая меня из-под длинных темных ресниц, – еще один контраст в его внешности, так поразивший меня в нашу первую встречу.

– Жалко его, да, Коломбина? – спрашивает тихо, медленно отрывая от виска мою ладонь, но не отпуская. И я отвечаю, поднимая лицо. Почти с вызовом.

– Да.

– Что, не достаточно согрела вчера? Или любишь упрямых?

Парень грубо наступает на шаткий мост моих совершенных ошибок, широко растянувшийся подо мной, и мост тут же шатается, раскалываясь на острые щепы. Заставляя терять равновесие.

– Люблю погорячее, под стать себе. Чтобы сразу и к делу. Я, знаешь ли, вообще многих люблю. Очень активно.

Я отвечаю неожиданно зло и едко, но парень и не думает покупаться на мое ехидство.

– Для «активно» ты слишком честна, Коломбина, – вновь хмурится от боли, закрывая глаза, запросто возвращая мою ладонь на свой висок. – Все же ты никудышная артистка.

– Много ты понимаешь.

– Поверь, милая, куда больше, чем ты.

– Отпусти, – вновь прошу Бампера, когда он, отвернув голову к подушке, кажется, собирается уснуть. – Мне пора домой.

Он тут же с неохотой возвращает взгляд, отпуская руку.

– Ты замерзла. Пальцы, как ледышки.

– Я просто устала.

– Надень мою куртку. Здесь полно мужиков, а ты почти раздета. В кармане деньги и телефон – возьми себе такси.

Ну надо же! Какая трогательная забота в благодарность за две минуты бешеного секса! Рыжий поднял мне настроение, и я почти с улыбкой смотрю на него, вставая со стула. Подобрав с пола упавшую заколку, подтягиваю на груди топ и одергиваю юбку, оголившую в разрезе бедро.

– Обойдусь, кабальеро. Извини, пришлось заглянуть в твое увесистое портмоне – отстегнуть врачам за помощь, так что деньги тебе еще пригодятся. Не уверена, правда, насчет остального содержимого, – намекаю на ленту аккуратных фольгиевых пакетов, затесавшихся между купюрами, – но мало ли. Ты у нас парень не промах. А телефон найдешь под подушкой – я поставила на беззвучный.

– С ума сошла… – устало бросает Бампер, и не думая смущаться по поводу найденных в его бумажнике презервативов.

– Что?

– Ты себя в зеркале видела?

– Нет. Не удосужилась как-то. Не до того было, знаешь ли.

– Вызови такси, Коломбина, будь человеком. И куртку надень, не выкаблучивайся. Даже я – полудохлый – свой засос на твоей груди вижу, не говоря о большем. Ткань на кофточке – дерьмо. Хочешь доехать с приключениями?

Я опускаю голову, и тут же прикрываю грудь руками, с опозданием скрывая то, что уже и так давно выдано с головой. Моя куртка осталась где-то в клубе, лосины сидят на голой заднице… и все же это последнее, о чем я думала, отвешивая Медведу отрезвляющие тычки, отбивая его у охраны, влетая вслед за Рыжим в карету скорой помощи.

– Ой, как мне хреново! Умираю! – голосом издыхающего монарха хрипит парень, бледнея, и я спешу наклониться к нему, разом теряя весь свой боевой запал.

– Что? Тебе хуже? Тошнит? Позвать врача?.. Лед? Воды? Грелку? Что нужно? Говори!

И он говорит. Обхватив меня за плечи и притянув к себе, Рыжая сволочь шепчет в ухо без зазрения совести и не смотря «на»:

– Прежде чем ты уйдешь, а я умру, Коломбина, я признаюсь, что у тебя не только вкусная грудь, но и потрясающий рот! Сил нет смотреть! Если бы ты знала, какие мысли мне – умирающему – сейчас приходят на ум, пока ты тут нарочно дуешь губы, нечестно играя со мной, а парни на тебя пялятся… Посмотри, девочка, я одеяло не сильно приподнял? Где ниже пояса? Все прикрыто, как следует? Все же люди вокруг, а я больной, неудобно…

– Что?! – Я отшатываюсь от парня, как от прокаженного, изумленно распахивая глаза и сбрасывая с себя его цепкие руки. – Играю? Нечестно играю? – потрясенно спрашиваю, отступая на шаг. Все еще не веря, что он сказал это всерьез. – Я?!

– Ну да, – невозмутимо дергает уголком рта Бампер, тут же демонстрируя хриплым стоном свою немощь. – Вот и сейчас надула губы, – тычет в лицо обвиняющим пальцем, – как будто тебе вчерашнего мало. Провокаторша!

Ну, все! С меня хватит! И переживаний, и бессонной ночи, и общества этого клинического дурака!

Я разворачиваюсь и хватаю первое, что попадается под руку – чужую подушку с соседней койки. Занеся ее – тяжелую и сбитую – над головой, примеряясь, как бы поточнее, с первого раза, чтобы не мучился, прибить ею ухмыляющегося, полудохлого гада, шиплю взбешенной кошкой, выдыхая сквозь зубы:

– Ах ты… идиот чертов! Морда Рыжая! Капотищще Ржавое! Нарочно, говоришь?.. Я тут за него переживаю, а ему, видишь ли, мысли приходят на ум! Кофточка ему моя не нравится! Да я тебя сейчас сама отправлю в бессознательное и вечное! Вместе с приподнятым одеялом! Понял?!

– Тш! Тш! Спокойно! Держи себя в руках! – парень выставляет перед собой руку, но в этот раз он зря надеется на мое сочувствие! Я и не думаю отступать от своих слов.

– Держи себя в руках? Ну уж нет, Рыжий, доигрался!

Я надвигаюсь на него, намереваясь привести угрозу в действие, когда Бампер вдруг неожиданно легко отмахивается от меня.

– Я не тебе Коломбина, – говорит, с усилием отрывая голову от подушки. – Мам, все нормально! Все хорошо, слышишь? Это я виноват! Только я! Успокойся!

Это было неожиданно – удар в висок из-за плеча и тьма в глазах. И все же, прежде чем потерять сознание, я успел увидеть довольную ухмылку на лице дружка Коломбины и услышать испуганный вскрик девчонки.

Твою мать! Клянусь, если не сдохну, за эту подлость, парень, я оторву тебе яйца!

Я прихожу в себя долго. Голова раскалываясь надвое, к горлу подкатывает тошнота, но прежде, чем открыть глаза, чувствую на своих висках руки.

– Господи, я убью этого Медведа. Чертов дурак, что натворил! А ты тоже хорош, Рыжий. Старается он… Слышишь? И что теперь делать?..

Шепот Коломбины больше похож на вздох. Он первым планом проходит на фоне приближающегося шума, а сразу же следом за ним:

– Девушка, не мешайте! Да отойдите же! Позвольте мне осмотреть пострадавшего.

Нет! Свет такой яркий, что стон выходит особенно громким и протестующим в образовавшейся вдруг тишине.

– от-твали…

– В машину и в клинику!

– Доктор…

– Разберемся на месте!

Вместо мыслей – пустота. Вместо черепной коробки – жестяное ведро. Перспектива смещается, и вот с грубого зеленого сукна, вставшего перед глазами, в ведро с грохотом один за другим скатываются бильярдные шары. Один… второй… третий. Они гулко ударяются о тонкую жесть, перекатываются костяными боками, заставляя пустоту стонать и греметь от боли, а желудок вывернуться наизнанку.

Бах. Бах. Бах.

Твою мать! Выключите этот долбанный звук!

Игла вгоняет в вену обезболивающее, и я засыпаю.

Холодно и мутно. Но куда легче, когда виска вновь касается рука, убирая волосы.

– Мама? – Я так много раз звал ее, зову и сейчас. Ту, что всегда была рядом.

– Нет. Но мама тоже скоро здесь будет. Извини, я все-таки позвонила, – знакомо, и все же несколько неожиданно.