– Да что вы, – отмахивается бригадир, – мы же люди, всё понимаем.
– Нет, позвольте! – настаивает командир. – Я от души желаю вас отблагодарить!
– Да не надо, честное слово.
– Нет уж, будьте добры!
– Ладно, банки хватит.
И бригадир с банкой спирта под мышкой уходит на два дня, а мы бежим в ДК и радостно там отплясываем под «Цыганку Сэру», охотно демонстрируя всем желающим своё конское здоровье.
Вторая группа гражданских специалистов – это те, которые жили прямо в наших посёлках, откомандированные из своих комсомольсков-на-амуре, владивостоков, баку и херсонов для поддержания нашей боеготовности на надлежащей высоте. У меня их было двое: Паша и Люба. Паша помогал разбираться с пультами общекорабельных систем и систем управления движением, а Люба – с компрессорами и прочей мелочью.
– Эдик, – гундосил Паша, доставая очередную кассету из «Корунда», – ну почему пломбы сорваны?
– Паша, – говорю, – пять градусов рассогласование было вертикальных рулей в море, командир велел починить.
– Эдик, ну пять градусов – это же нормально!
– Заводу твоему нормально, Паша, а нашему командиру надо два и не больше, а иначе у него манёвры в надводном положении не такие изящные получаются.
– А чё ты тут сделал? – удивлённо таращится Паша, сняв с кассеты боковую стенку.
– Ну вот же, этот резистор перепаял на этот, а тут закоротил дорожку просто.
– Эдииикбля! Ну йобаныйврот – тут же подстроечный резистор вот стоит!
– Такой умный ты, Паша, как я погляжу… У него головка – как хуй у комарика! Где я тебе на подводной лодке такую отвёртку найду? А лезвием он не крутился. Вот.
– Ле-е-езви-йе-е-ем? – тихо подвывал Паша. – Каким лезвием, Эди-и-ик?
– «Невой», – говорил я и отбегал от Паши подальше. На всякий случай.
А потом Паша со всеми рабочим начал забастовку. Им тогда не платили ещё дольше, чем нам. Нам по четыре месяца, а им по шесть.
Звоню ему:
– Паша, мне надо «Топаз» посмотреть. Мне в море послезавтра, Паша.
– Эдик, ну я не могу, забастовка же у нас!
– А у меня жизни двухсот человек, Паша. Я же, Паша, потом, когда мы потонем, к тебе в кошмарных снах являться буду всю твою оставшуюся жизнь и с укором буду смотреть тебе в глаза.
– Эдик, бля, ну мне жрать нечего, ты пойми, это важно!
– Паша, да я не скажу никому, что ты штрейкбрехер. Между нами всё останется, потом документы оформим, когда вы бастовать закончите. А ещё у меня две сосиски на обед и пачка лапши. Приезжай, Паша, пообедаем заодно.
И Паша приезжал, и ковырял мне «Топаз», и вводил его в строй, а потом мы съедали две мои сосиски, запивая их поллитрой спирта, и сидели курили на ограждении рубки, и рассказывали друг другу про то, что ну вот что за говно вокруг творится, ну как так, нас тут кинули все, на этом ебучем Севере и что-то требуют, стращая долгом, а мы – капитан-лейтенант военно-морского флота и старший специалист чего-то там, оба с высшими образованиями – две сосиски из вакуумной упаковки на обед себе за роскошь считаем. И командир, проходя мимо, открывал было рот, видя нашу дерзкую наглость, но потом закрывал и молча шёл дальше.
Но самые отчаюги были, конечно, те, которые работали с системой ВВД. ВВД – это система воздуха высокого давления. Воздух сжимался компрессорами до давления четыреста килограммов сил на сантиметр квадратный, закачивался в стальные баллоны между прочным и лёгким корпусом и служил в основном для продувания балластных цистерн. Чрезвычайно опасная вещь при небрежном с ней обращении. Можете себе представить, что будет с вашим организмом, если на каждый квадратный его сантиметр резко надавит четыреста килограммов? Отсюда и до Шпицбергена распылится ваш организм. Тьфу-тьфу-тьфу, конечно.
Так вот, когда к нам приходили рабочие работать с этой системой, то на пульт управления общекорабельными системами в центральном посту вывешивалась во-о-от такенная табличка: «Запрещены переключения в системе ВВД, блядь!!! Категорически!!! Работают люди!!!»
Сижу, дежурю. Входит один из специалистов.
– Давайте, говорит, в шестую ЦГБ дунем немножко, надо пневмоклапана проверить.
– Ты нормальный? – спрашиваю его, – Табличку видишь?
– Да всё нормально, я всё знаю, всё под контролем!
– Ну сам тогда дуй, контролер, – говорю, – мы на флоте таблички приучены чтить и уважать.
Ну, дунул он, значит, недолго так, сидит, в блокнотике себе что-то пишет. И тут слышим: откуда-то вопль доносится и по нарастающей звуковой амплитуде приближается к нам:
– Кто-о-о-о-о-оо??? Ктобля-я-я-я-я-я!!!! Убьйуу-у-у-уубля-я-я!!!
Не успел я моргнуть, как этого дульщика и след простыл, а в центральный врывается товарищ его – весь в говне каком-то, волосы дыбом, глаза, как у рака, на 360 градусов вращаются, в руках ключ от перемычки ВВД (такая железная палка метровой длины, а на конце её два захвата под болт диаметром пятьдесят сантиметров).
– Ктобля?! Ктодулна?!
– Не, не, не, – говорю, – товарищ, это вы зря тут на меня глазами вращаете. Это дул коллега ваш по цеху.
– Гдебля?! Гдебляон?!
Беру переговорное, спрашиваю у верхнего вахтенного: а не выходил ли гражданский специалист с корабля?
– Так точно, – бодро докладывает верхний вахтенный, – умчался в сторону штаба чуть не по воде!
– Су-у-ука-а-а-аа! – воет второй и бежит наверх. – Су-у-уукаа-а-аа! – слышу его вопль над заливом в центральном.
Спустился назад минут через пять. Остыл уже немного, только руки трясутся и глаза дёргаются:
– Простите, товарищ дежурный, а не будет ли у вас штанов запасных? А то мне мои постирать надо срочно.
Дали ему штаны, конечно. В душ отвели, чаем отпоили. Оказалось потом, что он как раз в этой цистерне и сидел, куда товарищ его дунул. Представляете, сидите вы себе в огромной, тёмной и склизкой бочке, а туда четыреста килограмм на сантиметр квадратный воздуха расширяются? Вой, холод и вообще натуральное ощущение пиздеца, должу я вам. Я, конечно, в ЦГБ не сидел, но перемычка в шестнадцатом отсеке бахнула один раз.
Сидим, значит, в центральном, никого не трогаем, а у нас резко пилотки с головы сдувает. И шум такой, как от прибоя, только не ласковый. Вентиляция у нас так не может точно, начинаем панически оглядываться. И вижу я, к своему глубокому удивлению, что у нас перемычка ВВД в шестнадцатом открылась, а она разобрана как раз в это время на протирку спиртом. Значит, представьте себе – мы в восемнадцатом отсеке, перемычка через девятнадцатый, восьмой, десятый, двенадцатый, четырнадцатый аж в шестнадцатом бахнула. Метров восемьдесят и совсем не по прямой, а волосы дыбом встают. Это хорошо ещё, что люки переборочные между отсеками у нас открыты были в связи с ревизией ВВД. Кричу командиру дивизиона живучести:
– Игорьбля! Перемычка шестнадцатого!
Бежим с ним, роняя кал, в шестнадцатый отсек. Жутковато, конечно. «Надобылоучитьсянабухгалтера» – думаешь в этот момент, но поздно уже. Прибегаем в шестнадцатый, а там декорации к фильму «Морозко»: всё в блестящем белом инее, холодина, из перемычки сосульки растут… Начинаем клапанами ручными перемычку от остальной системы отсекать, чтоб остальные дружно не бахнули сюда же. Клапана железные, руки примерзают, кожа рвётся, кровища капает – романтика. Перекрыли, возвращаемся в центральный, коленки трясутся, руки в крови. Командир встречает:
– Чо, убили там кого?
– Не, – говорим, – руки к железу примерзали.
– Ну, дык ёпт, это же железо же! – резюмирует командир, довольный тем, что всё хорошо закончилось.
– А мы думали, что железо – это пластмасса, – смеётся от нервного перенапряжения Игорь.
– Не стыдно, командира-то подъёбывать? – уточняет на всякий случай командир.
– Не-е-ет! – ржём уже вдвоём с Игорем.
– Никакого уважения к старшим по воинскому званию самцам! – начинает смеяться и командир.
Хорошо же, когда всё хорошо заканчивается?
Вот такой вот длинный рассказ у меня получился про гражданских специалистов. Но. Из песни слов не выкинешь. Запомните главное: «Небрежность – признак мастерства» – это шуточный девиз, не применяйте его в реальной жизни. А гражданским специалистам ещё раз большое спасибо.