Он затопал по траве, тщательно подбирая правильный угол на глаз, увеличивая скорость, пока не почувствовал, как разрушительные биения сменились ровным нажимом, похожим на постоянный бриз, и вдруг он вспомнил время несколько веков назад, в другом городе — когда он играл с одной командой, неделю за неделей, на протяжение сорока лет. Лица и голоса поплыли в его голове. Хашим, девяносто восьмой ребенок Джамила, и внучка Хашима Лейла играли вместе с ним. Но он сжег свой дом и уехал, и теперь воспоминания о той эпохе, когда они вообще приходили, казались нежданным подарком. Запах травы, крики игроков, его подошвы, бьющие землю — резонировали с каждым мгновением, которое он прожил точно так же, наводя мосты между веками, сводя его жизнь воедино. Ему никогда не удавалось вполне почувствовать это, когда он сознательно пытался вспоминать. Только мелкие черточки, тесно сжатые мгновения, подобные этому, прорывали горизонт его повседневных забот и открывали ему изумительные панорамы.

Мода два-десять иссякала быстрее, чем он ожидал, зубчатый пропил в волне вдоль средней линии исчезал на глазах. Он огляделся и увидел, как Маржит выполняет сложный маневр Лиссажу, плавно дирижируя десятком переходов сразу. Джамил замер на месте, наблюдая за ней, восхищаясь ее виртуозностью и одновременно решая, что делать дальше. Было незачем соперничать с ней, когда она так успешно завершала задачу, поставленную перед ним Чусэком.

Маржит была его противником, но они оба стремились в точности к одному и тому же спектру. Симметрия поля приводила к тому, что любая голевая волна подойдет обеим командам — но только одна команда первой пожнет ее плоды, первой соберет больше половины вероятности волны в пике внутри ворот противника. Так что поначалу команды работали вместе, и только позже, когда волна принимала нужную форму под их соединенными усилиями, становилось видно, какая сторона выиграет, быстро доведя волну до совершенства, а кому выгоднее испортить первую попытку, а уж потом достроить отраженную волну.

Пенина бросила ему через плечо, пробегая мимо: «Дашь ей дочистить и четыре-шесть тоже?». Она улыбалась, но Джамил был задет. Он стоял в неподвижности уже десять или пятнадцать секунд. Никто не запрещал расслабиться и оставить своему противнику всю работу, но это считалось постыдно жлобской стратегией. И рискованной, к тому же — опасно давать противнику возможность создать волну, которую будет невозможно перехватить для себя.

Он заново оглядел спектр и быстро перебрал варианты. Чтобы он ни делал, появятся нежелательные побочные эффекты. Не было волшебного способа избежать влияния на моды в диапазонах других игроков; любое действие, возбуждающее нужный ему переход, начнет также множество других, выше и ниже по спектру. В конце концов, он выбрал путь, который ослаблял вредоносную моду и вызывал наименьший беспорядок.

Джамил погрузился в игру, просчитывая каждый переход на два шага вперед, меняя, если надо, стратегию на полпути, но не прекращая двигаться, так что пот закапал с его тела, разгорелись икры и загудела кровь. Он не потерял из виду простого наслаждения от каждой минуты или воспоминаний о прежних играх, но оставил их обтекать его снаружи, так же как поднявшийся ветерок охлаждал ему кожу, не требуя особого внимания. Знакомые голоса выкрикивали ему краткие команды. Форма волны приближалась к голевому спектру, и все лишние разговоры исчезли, все праздные взгляды уступили место торопливым, озабоченным движениям. Постороннему наблюдателю это могло бы показаться триумфом обезличивания: двадцать два человека превратились в рычащие шестерни внутри бессмысленной машины. Джамил улыбнулся сравнению, но не стал отвлекаться на изощренные мысленные возражения. Каждый его шаг был возражением, каждый хриплый зов к Йенн или Джораси, Чусэку или Мариэ, Юдоре, Халиде. Все — его друзья, и он снова среди них. Снова посреди жизни.

До первой голевой попытки оставалось тридцать секунд, и шанс выпал команде Джамила. Несколько маленьких поправок к амплитуде должны были довершить дело. Маржит держалась в отдалении, но Джамил постоянно чувствовал ее взгляд — и буквально чувствовал ее работу всей кожей, настолько она ослабляла его контакт с волной. Теоретически, если зеркально повторять движения противника в нужном месте поля, можно было остановить любые его действия, но на практике, даже самые умелые команды не могли удерживать спектр вполне постоянным. Можно было пойти дальше и разрушить волну, но этим перетягиванием каната тоже не следовало увлекаться: чересчур разрушенная волна существенно упрощала вторую задачу противника — помешать твоей последующей попытке забить гол.

У Джамила еще оставались две моды плохой четности, которые он надеялся ослабить, но на каждое его изменение скорости в попытке устроить переход Маржит реагировала моментально, блокируя его. Он жестом попросил помощи у Чусэка — у того были свои проблемы с Езекилем, но все же он мог испортить жизнь Маржит, выбирая, куда ему сбрасывать нежелательную амплитуду. Джамил смахнул пот с глаз, уже видя, как формируется характерный «кочковатый» рисунок максимумов — признак того, что волна скоро сфокусируется в воротах, но из середины поля он не мог разглядеть их форму достаточно подробно, чтобы понять, что еще следует сделать.

Неожиданно, Джамил ощутил толчок волны. Он не стал тратить время на поиски Маржит. Чусэк, видимо, сумел ее отвлечь. Находясь почти на границе поля, он все же сумел плавно развернуться и продолжить накачивать оба перехода, которых добивался.

Два длинных выступа вероятности, модулированные сериями осциллирующих холмиков, помчались по краям поля. Третий выступ, покороче, двигался по средней линии, вот он растворился, появился снова, слился с двумя остальными, которые уже добрались до края поля, и вместе они образовали почти прямоугольное плато, захватившее ворота.

Плато стало колонной света, становясь все тоньше и выше, по мере того, как десятки мод, наконец-то пришедших в фазу, вместе наталкивались на непроницаемый барьер на границе поля. Мелкие остатки еще были рассеяны по всему полю, и убывающая цепь эллиптических максимумов лестницей уходила от ворот, но большая часть волны, изначально плескавшейся у игроков на уровне пояса, теперь сконцентрировалась в едином пике, взлетевшем над их головами на девять-десять метров.

На мгновение, волна замерла.

И начала опадать.

Ведущий произнес: «Сорок девять, восемь десятых».

Волновой пакет был недостаточно высок.

Джамил попытался отбросить разочарование и направить свои инстинкты на откат. У другой команды теперь было пятьдесят секунд чтобы подправить спектр и проследить, чтобы отраженный пакет стал чуть-чуть уже, когда вновь соберется на другом конце поля.

Пока колонна разваливалась, воспроизводя свое сотворение в обратном порядке, Джамил посмотрел на Маржит. Та спокойно улыбнулась ему, и внезапно его осенило: Она знала, что гола не будет. Поэтому она перестала мешать. Она позволила ему заострять волну несколько лишних секунд, понимая, что он уже опоздал, и что добавленные им небольшие улучшения помогут ее собственной команде.

Джамил был поражен. Только экстраординарное мастерство и уверенность в себе позволяли делать то, что только сделала Маржит. Хотя он долго отсутствовал, он точно знал, чего ожидать от остальных игроков, и, не будь Маржит, он мог бы вслух мечтать о талантливом новичке для оживления игры. Но все равно, было трудно не почувствовать легкого укола обиды. Кто-нибудь должен был предупредить его, насколько хорошо она играет.

Теперь моды выходили из фазы, и волна снова расплылась по всему полю, но ее новая фокусировка была неотвратима: в отличие от волн на воде или звука, в ней не было невидимых степеней свободы, размоловших бы ее филигранность в энтропию. Джамил решил не обращать на Маржит внимания; были и другие стратегии, более грубые, чем зеркальный блок, но работающие немногим хуже. Чусэк уже заполнял моду два-десять, Джамил выбрал своим тормозом моду четыре-шесть. Им нужно было только не дать волне стать намного круче, и не имело значения, будут ли они сохранять статус кво, или вытолкнут ее из одной размытой формы в другую.