Миссионер попятился, поклонился и, не говоря ни слова, вышел из комнаты. Он бы, конечно, крайне удивился, если бы увидел, как повел себя резидент, когда он закрыл за собой дверь. Широко усмехаясь и растопырив пальцы, он показывал длинный нос вслед ушедшему Джонсу.
Несколько минут спустя резидент направился в свою канцелярию. Старший клерк, голландец-полукровка, доложил ему о ночном происшествии. В основном это было почти то же самое, что он услышал от преподобного Джонса. Суд был назначен на сегодня.
— Дело Рыжего Теда будет слушаться первым, минхер? — спросил старший клерк.
— Не вижу оснований для этого. Есть два или три дела, которые поступили раньше. Я буду рассматривать дела в надлежащем порядке.
— Быть может, минхер, поскольку Тед белый, то вы пожелаете сначала наедине переговорить с ним?
— Величие закона в том, что он не видит различия между белым и цветным, — несколько напыщенно произнес резидент.
Суд помещался в большой квадратной комнате с деревянными скамьями, на которых вплотную сидели туземцы. Все встали, когда сержант объявил о появлении резидента. Он вошел вместе с клерком и занял свое место за столом на небольшом возвышении. Позади на стене висел большой портрет королевы Вильгельмины[3].
Было рассмотрено с полдюжины дел, а затем ввели Рыжего Теда. Его поставили у скамьи подсудимых, в наручниках, с конвоирами по обеим сторонам. Резидент с суровым видом взглянул на него, но в глазах у него пряталась смешинка.
Рыжий Тед страдал от похмелья, слегка покачивался и безучастно глядел перед собой. Он был еще молод, лет, вероятно, тридцати, немного выше среднего роста, довольно плотный, с красным обрюзгшим лицом и рыжей копной курчавых волос. Вчерашняя потасовка не прошла для Теда даром: под глазом у него багровел большой синяк, нижняя губа была рассечена и вспухла. На нем были шорты цвета хаки, очень грязные и рваные, и изодранная фуфайка. Сквозь большие прорехи виднелась грудь, заросшая густыми рыжими волосами; кожа Теда, однако, отличалась поразительной белизной. Резидент перелистал лежавшее перед ним дело и вызвал свидетелей.
Выслушав сначала показания китайца, которому Рыжий Тед проломил голову бутылкой, затем возбужденный рассказ сержанта, которого он сбил с ног, когда тот пытался арестовать его, а под конец — протокольное описание того, что обвиняемый разбил, сломал или повредил, в пьяной ярости круша все, что ни попадалось под руку, резидент повернулся к обвиняемому и обратился к нему по-английски:
— Ну, Рыжий, что скажешь?
— Пьян был. Ничего не помню. Если говорят, что чуть не убил, то, может, и так. Пусть они дадут мне срок, я уплачу за все.
— Срок ты получишь. Я тебе дам его.
Резидент с минуту молча глядел на Рыжего Теда. Да, отвратный тип. Совершенно опустившийся человек. Противно смотреть на него, и если бы преподобный Джонс не совался не в свои дела, то он, конечно, тут же приказал бы выслать его отсюда.
— Ты, Рыжий, безобразничаешь с момента своего приезда сюда. Ты совершенно позорный тип. Законченный лентяй и бездельник. Постоянно появляешься пьяным, устраиваешь один дебош за другим. Ты просто неисправим. Прошлый раз в суде я предупредил тебя, что если ты опять будешь арестован, то я строго взыщу с тебя. А теперь ты перешел всякие границы и поплатишься за это. Я приговариваю тебя к шести месяцам принудительных работ.
— Кого? Меня?
— Да, тебя.
— Ей-богу, как только выйду, убью вас.
И Рыжий Тед разразился целым потоком ругательств, весьма непристойных и кощунственных. По-голландски можно выругаться значительно крепче, чем по-английски, но Рыжий Тед в полной мере использовал возможности английского языка. Резидент презрительно слушал его.
— Замолчи, — приказал наконец он. — Мне надоело.
Свой приговор резидент повторил на малайском языке, и осужденного не без борьбы увели прочь.
За полуденным завтраком резидент был в хорошем настроении. Все же удивительно, какой забавной может оказаться жизнь, если вы проявите некоторую изобретательность. Вот в Амстердаме и даже в Батавии и Сурабайе смотрят на эти его острова как на место ссылки. Они и не догадываются, как тут можно приятно пожить и какую забаву ему доставляет пребывание в таком, казалось бы, малопривлекательном месте. Его спрашивали, не скучно ли ему без клубов, гонок, кинематографа, танцев, ресторанов, наконец, без общества голландских женщин. Вовсе нет, отвечал он. Комната, в которой сейчас сидел Груйтер, была хорошо и комфортабельно обставлена. Он любил читать французские романы фривольного содержания и смаковал их один за другим, не думая о том, что это просто потеря времени. Он вообще любил попусту тратить время, считая это величайшей роскошью в жизни. А когда в его воображении возникали пленительные картины любви, его старший слуга-туземец приводил к нему маленькое, с блестящими глазами темнокожее существо в саронге. И он лишь стремился к тому, чтобы у него не было постоянной привязанности, считая, что перемены сохраняют свежесть желаний. Его радовала свобода, которой он пользовался, не обременяя себя чувством ответственности. Тропическая жара не тяготила его. Обливание холодной водой пять-шесть раз в день стало почти что эстетическим наслаждением. Груйтер играл на фортепиано, писал письма друзьям в Голландию и совершенно не ощущал потребности во встречах с культурными людьми. Он любил пошутить и посмеяться, но ему было все равно с кем — с дураком или с профессором философии. Себя же он считал весьма мудрым и проницательным человеком.
Как все добрые голландцы на Дальнем Востоке, Груйтер начал свой второй завтрак стаканчиком голландского джина; у него особенно резкий запах и вкус, но он предпочитал его любому коктейлю. Опрокидывая этот стаканчик, он проникался сознанием того, что поддерживает голландские традиции. Затем, как обычно, следовал rysttafel[4]. Груйтер сам наполнял глубокую миску рисом, а стоявшие наготове трое слуг-туземцев подавали ему приправы из разных пряностей и яичницу. Потом каждый из слуг по очереди подавал еще бекон, бананы, соленую рыбу, так что вскоре в миске вырастала высокая горка. Хорошенько перемешав ее, Груйтер приступал к еде. Ел он неторопливо, с явным наслаждением, выпивая при этом бутылку пива.
За едой он ни о чем не думал, всецело поглощенный тем, что навалено у него в миске. И никогда это не приедалось ему. Съев все, он ощущал довольство и сладкую истому при мысли, что и завтра у него будет рисовое блюдо. Ему было приятно то отяжеление, какое наступает, когда поешь несколько более обычного. Допив бутылку пива, Груйтер закуривал сигарету, а слуга подавал ему чашку кофе. Теперь резидент откидывался в кресле и разрешал себе насладиться мечтательным раздумьем.
Он был доволен тем, что приговорил Рыжего Теда к вполне заслуженному наказанию, и улыбнулся, представив себе, как тот вместе с другими заключенными будет работать на строительстве дорог. Глупо было бы выслать с острова единственного белого, с которым можно иногда поговорить по душам. Рыжий Тед был явный прохвост и подонок, но резидент питал слабость к нему. Вдвоем они распили множество бутылок пива, а когда на остров зашли искатели жемчуга из порта Дарвин, оба кутили с ними всю ночь и здорово напились. Резиденту нравилась бесшабашность, с которой этот рыжий тип растрачивал свою несуразную жизнь.
Как-то во время своих странствий Рыжий Тед забрался на корабль, который шел из Мерауке в Макассар. Капитан и понятия не имел об этом пассажире, а он путешествовал себе вместе с туземцами в четвертом классе. По пути судно сделало остановку на Эласских островах, вид их так понравился Рыжему Теду, что он вылез и остался. Резидент, правда, подозревал, что привлекательность островов заключалась для него в том, что они принадлежали Голландии и были, следовательно, за пределами досягаемости английского правосудия. Но все документы оказались у него в полном порядке, а потому не было никаких оснований запретить ему остаться. Он бойко объяснил, что закупает перламутр для одной австралийской фирмы, но вскоре выяснилось, что ничего серьезного за этим не кроется. Пьянство отнимало у него слишком много времени и сил, чтобы он мог еще чем-нибудь заниматься. Каждый месяц ему регулярно присылали из Англии восемь фунтов стерлингов. Резидент предполагал, что деньги ему, очевидно, посылают те, кто хотят, чтоб жил он подальше от них. Во всяком случае, путешествовать на эти деньги он не мог. Сам Рыжий Тед о себе помалкивал. Из его паспорта резидент узнал, что он англичанин по имени Эдвард Уилсон, проживающий в Австралии. Однако оставалось неизвестным, почему он покинул Англию и чем занимался в Австралии. Никто также не мог с уверенностью сказать, к какому кругу людей принадлежал этот человек. Увидев его в помятом тропическом шлеме, в грязной фуфайке и поношенных штанах, услышав его простецкую речь, грубую и непристойную, какою он изъяснялся в теплой компании искателей жемчуга, вы бы приняли его за простого матроса, сбежавшего с корабля, или за чернорабочего, но взглянув на его почерк, вы с удивлением обнаруживали, что этот человек не без образования, а в тех случаях, когда, вы оставались с ним наедине и он был не очень уж пьян, то он рассуждал о таких материях, о которых ни матрос, ни чернорабочий, вероятно, не имели никакого понятия. Груйтер, человек по натуре довольно восприимчивый, чувствовал, что этот безвестный пришелец держится с ним не как стоящий ниже его, а как равный. Под большую часть получаемого им денежного перевода Рыжий Тед обычно брал взаймы, и кредиторы-китайцы всегда были тут как тут, когда ему выплачивали деньги; а то, что у него оставалось, он сразу же пропивал. Вот тогда он обыкновенно и устраивал дебоши, потому что во хмелю становился буйным и вытворял такое, что попадал в руки полицейских. До настоящего времени резидент ограничивался тем, что сажал его в тюрьму, пока он не протрезвеет, а потом отчитывал его.
