Вскоре к столу подлетел молодцеватый официант с ровным пробором и лихо подкрученными вверх усами. На официанте было надето некое подобие длинной холщовой рубахи. Рубаха была перепоясана тонким кожаным поясом, и оканчивалась прямо над голыми мосластыми коленями. "Это что, по ихнему выходит , никак туника? - с презрением подумал Эмилий. - Опять косяк". Он нагнулся и взглянул на ноги официанта, ожидая увидеть там все что угодно (даже грубо сплетенные лапти или сапоги гармошкой). Но нет - официант был обут в аутентичные китайские сандалии, примотанные к ногам черными кожаными бечевками. "Все равно косяк, - подумал Эмилий. - Такие усы и проборы для обслуживающего персонала придумали гораздо позже".

- Аве, - сказал официант. - Добро пожаловать в наш скромный триклиниум. Изволите сделать заказ?

- Аве, - ответил Эмилий. Ему совсем не хотелось есть, поэтому он перепоручил заказ ужина Адельке. - Весталка сама сегодня закажет.

- Белиссимо! - воскликнул официант с фальшивой наигранной радостью наследственного общепитовского холуя старой советской закваски. - Я весь внимание.

Пока Аделька заказывала еду, Подкрышен начал осматриваться основательнее и вскоре кивнул головой двум знакомым бизнесменам средней руки, а затем его скучающий взгляд остановился на картинах.

Эмилий сразу же узнал руку мастера - это был известный на весь Бобров художник Мазиличкин. Когда-то он даже блистал в самой Москве и о нем там даже поговаривали в салонах, но вскоре прекратили поговаривать, и Мазиличкину пришлось вернуться обратно. Зато уж здесь-то его талант развернулся в полную силу. Да Подкрышен и сам заказывал у него форму-прототип для своего плачущего ангела, и был вполне доволен им как профессионалом.

С Мазиличкиным была только одна проблема - он сильно увлекался различными крепкими жидкостями и еще веществами, отчего часто выпадал из обычной реальности, поэтому поймать его здесь, чтобы заказать какое-нибудь произведение, оказалось делом не простым. И еще - даже когда тело мастера возвращалось к бобровским пенатам, его глаза продолжали сиять ярким янтарным светом. Этот свет иногда отливал зеленым, иногда белым, а иногда и фиолетовым сиянием и был, вне всякого сомнения, тем самым светом расширенного сознания, о котором Подкрышен когда-то читал в брошюрах со штампом "для служебного пользования".

Многие заказчики утверждали, что картины пишет на самом деле не Мазиличкин, а пишут их эти самые жидкости и вещества. Некоторые даже брались классифицировать их по соответствующим периодам - "абсолютный период", "смирновский период", "грибной период", "ЛСД-период" и так далее. Эмилию все это было фиолетово - работой Мазиличкина для своего ЧП, он остался доволен вполне.

Правда, пришлось побегать за телом мастера, чтобы сделать ему заказ, а потом побегать в два раза дольше, чтобы вручить ему же гонорар, но это все были издержки мира искусств и Эмилий относился к ним с пониманием. Подкрышен даже собирался продолжить творческое сотрудничество с Мазиличкиным и заказать ему статую "Рыдающая Аленушка" (все тот же плачущий ангел только без крыльев - вариант для перспективных и состоятельных клиентов из категории русофилов атеистического направления), но так и не смог застать тогда тело мастера дома, а позже это бизнес-направление было им признано бесперспективным и на ритуальный рынок Боброва чугунные Аленушки так и не вышли.

На правой картине был изображен гладиатор в полном тяжелом вооружении секутора, чем-то похожий на космодесантника из голливудского фильма про борьбу американцев с арахнидами. Широкоплечий бородатый мужчина крепко стоял босыми ногами на песке, сжимая в руках короткий меч и нетипичный для Рима круглый щит с надписью "Спартак - чемпион" по ободу, а рядом с ним рвал чью-то белую плоть огромный тигр. Вдалеке, на трибунах виднелись расплывчатые фигуры патрициев. Они протягивали вперед правые руки с задранными вверх непропорционально большими пальцами. Было не совсем ясно, что, собственно, патриции одобряют - тигра, его трапезу, Спартака, или всю эту композицию в целом.

Картина была написана с удивительным мастерством и после первого же взгляда на нее становилась ясно, что Спартаку на этом празднике ничего не светит - патриции рано или поздно все равно разыграют его в древнеримскую рулетку. Казалось, что и Спартак это тоже понимает, поэтому его взгляд был направлен не на голосующих патрициев и даже не на занятого трапезой тигра, а куда-то вперед и вверх. Эмилия удивило и неприятно поразило внешнее сходство Спартака с Силантием Громовым. Он не знал, что прототип был взят Мазиличкиным с листа подстеленной под мольберт старой пожелтевшей газеты, на которой была запечатлена памятная церемония награждения Силантия трудовым орденом. Выписывая фигуру Спартака, мастер тогда смотрел на эту фотографию одним глазом, а его, оседланное грибами сознание и второй глаз, путешествовали по параллельным реальностям, вот отсюда и проистекало подмеченное Подкрышеном сходство.

На втором полотне была изображена римская когорта во время выхода на бранное поле. Легионеры брели куда-то по высоким, доходящим почти до высоты грудных пластин, травам и хмуро глядели вдаль - вероятно на боевые порядки пока невидимого, но сильного и могущественного противника. По многочисленным шрамам, вмятинам и зазубринам на оружии, можно было сделать вывод о том, что когорта состояла из очень опытных профессионалов. Впереди шел рослый воин в накинутой на плечи волчьей шкуре, с огромным, точно не римского типа, зазубренным в двух местах, топором. За ним второй воин нес шест с табличкой "SPQRF- IV". Над табличкой был виден орел необычного вида. Шея орла разделялась у основания на две одинаковые головы и расходилась на стороны, а из раскрытых орлиных клювов выглядывали длинные волнистые языки. Казалось, что орла с силой насадили на железный шест и теперь он кричит от страшной боли. Называлась картина "Когорта Фульмината".

"Какое там четыре, - подумал Подкрышен с грустью. - Пятерочка как минимум. Причем сильно пошарпанная пятерочка. Тяжело быть Римом, очень тяжело. Но все же надежда есть. Должна же когда-нибудь подвалить и шестерка? Конечно, должна, время не стоит на месте. Это как с расходом горючих материалов. Сначала был евро-один, потом евро-два, три, четыре, ну а потом, как говориться - понесло. Жаль только, что от всех этих перемен очень уж сильно пострадал тот - первый Рим. Рим-один".

Раздумья о судьбах Рима, снова погрузили Эмилия в пучину ядовитого сарказма. Тем временем принесли заказ - бутылку красного вина, два салата "Цезарь" и большой трехэтажный вазон с пирожными. "Салат "Цезарь", - с горечью подумал Эмилий. - Ну, конечно, сейчас будем кушать Цезаря..."

- Адя, - сказал он, поднимая бокал, - давай выпьем за любовь.

- Давай, - охотно согласилась Аделька.

- Это единственная стоящая вещь в этом... в этом...- Эмилий покрутил пальцами в воздухе. - В этом Колизее. Это такой как бы центральный опорный столб, который поддерживает его крышу. Ты согласна?

- Да, - подтвердила Аделька. - Мне тоже так иногда кажется. Вообще-то этих столбов множество, но если присмотреться, то можно увидеть, что все они как бы сливаются в один и что-то такое точно здесь поддерживают. Какой ты наблюдательный и умный, Эмилий.

Они чокнулись и пригубили бокалы. Люся уже давно заметила, что Подкрышен немного не в себе, и что он словно бы постоянно порывается что-то ей сказать. Поэтому она незаметно сунула руку в сумочку и включила диктофон.

- Адя, а помнишь, здесь летом немецкая фура утонула?

- Помню.

- Правда, было смешно?

- Да.

- Водолазы тогда отказались в кипяток нырять, и ее затянуло на глубину, а немецкий дальнобойщик стоял рядом, смотрел в провал и плакал.

- Бедненький.

Разговор не клеился и Подкрышен это сразу почувствовал. Почувствовала это и Люся, поэтому она снова сунула руку в сумочку и выключила диктофон.