По мере того как Базыка приближался к концу рассказа, Андросов и Проваторов отодвигались от него, и Краевский догадался, что этот монолог звучит не первый раз и замы знают, чем он закончится.
– А потом, а потом, – задыхаясь, заговорил Базыка, – пришла банда и деду все пальцы отрубили… Я знаю, что там был и Бурдук, а вы ему побег готовите. Побег, да я его в капусту…
Андросов и Проваторов шарахнулись от Базыки, а тот выхватил шашку и, как при рубке лозы, наискосок рубанул по зеленому сукну стола.
Шашка вошла в поверхность стола так глубоко, что Базыка не смог ее вытащить с первого раза. Он сделал еще одну попытку, но Андросов с Проваторовым уже навалились на него, оттащили от стола и от шашки.
– Петрович, – закричал Проваторов Краевскому, – налей самогонки!
Краевский, разливая жидкость на стол, наполнил стакан, подошел к Базыке, которого крепко держали за руки его коллеги, и вылил содержимое стакана ему в рот.
Базыка стоически перенес вливание, только чуть поморщился и произнес:
– Дайте занюхать.
Краевский поднес к носу Базыки кусочек сала. Тот шумно втянул воздух ноздрями, потом выдохнул и, изловчившись, схватил сало зубами. Пожевав его, он сделал глотательное движение и упал на пол.
– Слава богу, – сказал Андросов, – уснул… Теперь он месяц будет кроткий, как ягненок. Осталось там что-нибудь?
«Там» оставалось еще по доброму стакану всем, кто не спал. Пил ли он остатки самогона, Краевский не помнил. Проснулся он в своей комнате на кровати. Рядом на полу, завернувшись в огромную, порыжелую от времени шинель, спал Базыка.
Солнце уже светило поверх занавесок. Значило это, что времени уже много и они, может быть, опоздали к началу рабочего дня в отдел.
– Просыпайся, рубака, – сказал Краевский Базыке. Базыка мгновенно открыл глаза, отбросил в сторону шинель, осмотрелся и произнес, потягиваясь:
– Ага, вот, значит, где мы поминки закончили.
– Пойдем умываться, – предложил ему Краевский.
– Нельзя, – ответил Базыка, – там на кухне Андросов с Аграфеной почивают, а начальству мешать нельзя…
– Что же мы теперь будем здесь лежать до…
– Разумеется, – ответил Базыка, – курить хочется, аж уши опухают…
– Слушай, – спросил его Краевский, – а где у тебя дяди, о которых ты вчера говорил?
– Там же, где и дед, – помрачнел Базыка. Краевскому стало неловко, и он, чтобы как-то замять столь бестактный вопрос, задал другой:
– А что это за шинель, на которой ты спал?
– Это шинель Бороды, – ответил Базыка, – она Груше в наследство досталась.
Так они говорили довольно долго, пока в коридоре не послышались шаги, не распахнулась дверь, и на пороге не появился одетый по полной форме Андросов.
– Просыпайтесь, – сказал он важно, – Аграфена чай поставила, позавтракаем и будем проводить операцию.
Когда откушавшие чаю Андросов, Краевский и Базыка появились в отделе, Проваторов уже заканчивал допрос Бурдукова. Масокин, толстый мужик, лет тридцати, с бабьим лицом сидел в дежурке, ожидая подследственного, и курил махорку. Рядом с ним стояла длиннющая винтовка.
Как и было предусмотрено планом операции, после допроса Бурдукова поместили в камеру, откуда он должен быть «выдан» Масокину ровно в двенадцать дня.
Руководители операции разошлись по своим местам. Впрочем, из отдела ушел пешком только Базыка. Ему предстояло с сотрудниками первого уровня осуществлять скрытое наблюдение за продвижением по городу убежавшего Бурдукова.
Андросов, Проваторов и Краевский отъехали на автобусе два квартала от отдела и остановились на перекрестке, где должен был пройти Бурдуков и его конвоир.
Андросов забрался в кабину, а Проваторов с Краевским осуществляли скрытое наблюдение из будки.
Звякнул колокол на соборе, извещая жителей Каминска о том, что наступила вторая половина дня, и дежурный по отделу выдал Масокину его подследственного. Масокин привычно сообщил Бурдукову о том, что он стреляет без предупреждения, и означенная пара двинулась по центральной улице Каминска к городской тюрьме.
Бурдуков в черных галифе, в сапогах, красной рубахе был похож на парня, пришедшего на вечеринку и, спереди казалось, что вот-вот грянет гармошка, он пойдет вприсядку по дощатому тротуару, а Масокину достанется роль зрителя.
Иллюзия эта, однако, исчезала, если смотреть на эту пару сбоку. И разрушала ее винтовка Масокина, которая упиралась штыком в спину конвоируемого.
Чем ближе к машине подходили Масокин и Бурдуков, тем напряженнее чувствовали себя руководители операции.
Оставалось несколько секунд до того, как Андросов нажмет на клаксон, чтобы отвлечь внимание Масокина. И тут Краевский увидел, как над перекрестком вдруг воспарило что-то завернутое в белое.
– Смотри, – сказал он Проваторову, – вот она…
– Ничего не вижу, – отозвался тот.
– Да вот же она, – чуть не заорал Краевский и стал стучать в стенку кабины, чтобы остановить Андросова. Но было уже поздно. Раздался пронзительный, похожий на вой сирены, сигнал автомобиля, и операция началась.
Масокин, услышав сигнал, начал поворачиваться в сторону автомобиля. Наверное, так в Африке поворачиваются слоны. Он не крутил головой, а переступал ногами, чтобы увидеть источник беспокойства.
Бурдуков, который тоже оглянулся на звук клаксона, мгновенно оценил обстановку, неповоротливого Масокина, бросился бежать по улице и через мгновение скрылся за углом.
Масокин повернулся наконец в сторону машины, и на его безбородом гладком лице отразилось все, что он думает по поводу идиотского сигнала водителя… Потом он стал поворачиваться в обратную сторону и увидел, что красная рубаха Бурдукова скрывается за углом дома.
Он неожиданно резво сорвался с места и добежал до угла. Там конвоир присел на одно колено, привычно упер в плечо приклад своего длинного оружия и выстрелил. Сделал он это привычно и непринужденно, как между делом сплевывает человек, увидевший падаль.
Бурдуков, красная рубаха которого была уже метрах в пятидесяти от перекрестка, упал на землю, как травинка, скошенная острым серпом.
Андросов, Проваторов и Краевский были ошеломлены случившимся. Однако через минуту они уже были у лежащего на земле Бурдукова. Масокин же остался на перекрестке: ему не надо было подходить к бывшему подследственному, чтобы определить, ранен он или убит.
Если бы затылок Бурдукова был расчерчен концентрическими кругами наподобие мишени, то можно было констатировать выстрел в десятку.
Андросов стал ругаться, Проваторов вернулся к Масокину, а Краевский оглянулся назад, чтобы еще раз увидеть ее… Но женщины над перекрестком не было. Видимо, она не была смертью. Она была предвестницей смерти, герольдом, который трубит призыв к пиршеству, но сам за стол не садится.
– Где этот трепаный повар? – орал Андросов, бегая по кабинету. – Где этот хренов специалист по варке патронов?
– Погоди немного, – успокаивал его Проваторов, как обычно сидящий в кресле, – дождемся Базыку, разберемся.
Краевский стоял у окна и смотрел на улицу. Он равнодушно отнесся к смерти Бурдукова, и не потому, что это был бандит, человек, приближенный к Огнивцу. Он понял, что его уже не будет волновать ничья смерть сейчас и, наверное, не обеспокоит и приближение собственной смерти в будущем.
– Ну где же он? – изводился Андросов.
– Пригласите Масокина, – сказал Краевский, – пока не вернулся Базыка, проведем еще один эксперимент.
Андросов позвонил в дежурку и распорядился привести конвоира. Через минуту дежурный привел его.
Масокин не чувствовал угрызений совести. Наоборот, он гордился тем, что «свалил такого матерого бандюгу».
– Разрешите вашу винтовку, – попросил Краевский.
Масокин с готовностью протянул оружие. Краевский вытащил обойму и предложил всем спуститься в подвал.
Там он вновь вставил обойму в винтовку и, словно не доверяя никому, выстрелил в стену четыре раза.
– Ни хрена себе, – только и смог произнести Андросов, увидев, как четыре пули поочередно застряли в деревянной обшивке подвальной стены.
