С мыслями о Гермионе всегда приходили воспоминания о Гарри. И тягучая, застарелая боль, когда-то бывшая ревностью, но за эти годы утратившая остроту и тяжесть. И воспоминания всегда были какими-то темными, бередившими все внутри. И он снова начинал думать о Гермионе, потому что все, связанное с ней, было светлым.

Детали стирались, но оставалось холодящее сейчас сердце тепло. Будто ее — именно ее — холодная рука вот только что коснулась его небритой и оцарапанной щеки.

Ее руки. Вспоминая о них, он всегда вспоминал туманный осенний вечер, когда он слонялся по улицам, из-за какого-то пустяка вновь обидевшись на Гермиону. Он замерз и устал, он мучился угрызениями совести, потому что знал, что она сидит в этот момент на кухне их дома и кусает от расстройства губы. И он, не осознавая, шел домой. Она встретила его молчанием, он шагнул ей навстречу, а она его ударила, — хлестко, обжигая холодом озябших рук — а потом уткнулась в его влажное от тумана плечо и расплакалась…

Вспоминая этот ее удар, он вспоминал свой собственный. Он ее ударил. Из злости. Из ревности. Из-за боли. Даже не он, а тот, кем постепенно становился…

...Темная кухня, в руках — сталь ножа. Внутри — тоже сталь, чуждая, холодная, острая. Все будоражило и раздражало: звуки, запахи, предметы. Хотелось забиться в угол и взвыть. И она — обычная, такая, какой была всегда, с книгами и заумными теориями, что-то выясняющая и узнающая. Она, думавшая в тот момент о Гарри, не понимавшая, как это было обычно, как всегда, а ему было тошно. Он был не как всегда, другой, и она должна была это понять и тоже поменяться! Она должна была перестать говорить о Гарри, о том, как Золотому мальчику плохо и трудно, потому что в кои-то веки трудно и тошно было Рону. И он ударил, он утратил контроль над собой даже с каким-то желчным удовлетворением зверя, которого дразнили, но он смог сорваться с цепи и наказать обидчиков...

И теперь, спустя почти четыре года после всего, после того, как он ушел с берега в лесу Дин, оставляя ее с Гарри, сделав все, чтобы спасти их будущее от разрушения, чтобы отомстить за Джинни и собственную сломанную жизнь, он знал, что от того Рональда Уизли почти ничего не осталось. Лишь то, что он смог уберечь в сердце от поглощения той новой жизнью, что сама вторглась в него — зубами оборотня, беспомощностью, а потом — силой, злобой, неуправляемой яростью. И тоскливыми глазами девушки, навсегда ставшей его ношей и его приютом…

— Рон.

Он поднял глаза на тоненькую фигурку, стоявшую рядом с ним и боявшуюся к нему прикоснуться. Она всегда этого боялась, словно он мог причинить ей боль, хотя Рон никогда ничем ее не обижал, даже словом. Может, потому что эта тоненькая девочка с заплетенными волосами — дочь той, что стала жертвой его первого полнолуния — напоминала ему другую девочку, из прошлого мира, которую он держал на руках, купал, читал ей книги, помогал разобраться в сложностях мира. Которая звала его папой. Которая все эти годы была тоненькой нитью между ним и прошлым.

— Рон,— снова позвала она, словно напоминая, что она не Роза.

— Да, Берти,— он не стал подниматься, чтобы не нависать над девочкой во весь свой рост.

— Маме опять плохо,— дрожащая рука все же нашла в себе силы коснуться его плеча, словно ища поддержки.

Рон тут же медленно встал, понимая, что должен идти и что-то делать, взял на руки Берти и зашагал к небольшому домику, откуда уже давно не доносился звук пианино, а свет в окне стал тревожно блеклым... Словно свет его сегодняшней жизни.

Альбус Поттер.

Поезд прибыл на станцию уже в полной темноте. В коридорах шумели школьники, спешившие попасть на улицу, к каретам, а там — на праздничный ужин. Громыхали тележки, клетки, где-то громко мяукал кот.

— Что ж, вот и я,— подмигнул он своему отражению в зеркале, затем встал, взял с сиденья крысу и покинул купе, улыбаясь.

Ну, как не улыбаться, когда утром вся его большая семья ела вместе с ним пирог, куда он натыкал лимонных свечек, потом папа вел его за руку на заветную платформу, и он уже не ехал на тележке, а вез свои вещи, облачившись в школьную форму, в кармане которой лежала его собственная волшебная палочка.

Скорпиус пожал ему руку и пожелал не свалиться в какой-нибудь потайной туннель, Джеймс просил передать привет мистеру Филчу (и почти не ворчал), Лили рассказала, как найти Выручай-комнату, а папа и Гермиона заверили, что будут ужасно скучать. Жаль, не было Хьюго — он еще вчера уехал в свою Астрономическую школу, куда-то очень далеко, откуда прилетают яркие птицы с хохолками на голове. Не пришел и Тео, но Альбус написал ему письмо, и Роза обещала передать. Дедушка Артур принес ему конфет и подарок от дядюшек Уизли — мантии-невидимки одноразового применения и еще кучу всяких смешных вещей из их магазина, на что папа лишь хмыкнул, а Джеймс одобрительно кивнул.

И вот он почти в Хогвартсе, о котором грезил уже много лет. Ну, как не грезить о школе, где когда-то давно директорами были два самых добрых и выдающихся волшебника, в честь которых папа и мама дали ему имена? Которые уже много лет приходили к нему во сне, чтобы научить чему-то, рассказать о прошлых битвах или просто поесть конфет, любителем которых он был... Взрослые часто твердили ему о магии имен, но Альбусу было совершенно все равно, почему они приходят, когда он спит... Он просто очень любил их — дедушку Альбуса и дядю Северуса. Их и все, что было с ними связано. А Хогвартс был с ними связан без сомнения...

— Перклашки! Сюды! Быстрее!

Вокруг Хагрида собралась группа чуть напуганных ребят, смотревших на великана большими глазами. Альбус прятался от него, будто бы играл в прятки, и Хагрид его не окликнул. Они пошли по дорожке и вскоре увидели Хогвартс. Альбус его уже видел и даже жил здесь, поэтому не стал, как другие, охать и ахать.

— Хагрид, я не умею плавать,— пискнула девчонка с длинной косой, когда они все подошли к озеру и увидели лодки.

— Садись со мной,— предложил Альбус, улыбаясь и подавая девочке руку, чтобы помочь сесть в лодку. Ну, брат всегда говорил, что за девочками нужно ухаживать. Тем более что сам Ал умел плавать и не боялся кальмара, с которым уже немного даже дружил.

— Я Берти,— девочка натянула на колени юбку и с легким испугом смотрела, как лодка плывет к стоящему на высоком утесе Хогвартсу.

— Я Ал. Конфеты любишь?

— Да.

Он достал из кармана горсть самых разных леденцов и протянул девочке. Лодка качнулась, и Ал чуть не упал в воду. Берти вскрикнула.

— Ты ведь умеешь плавать?

Ал улыбнулся, разворачивая конфету:

— Мой брат говорил, что такие, как я, не тонут...

— В смысле?

— Не знаю, на этом моменте папа всегда щелкал его по голове,— рассмеялся Ал, подбирая со дна лодки оброненные сладости.

— А я играю на пианино,— Берти тоже ела конфеты и уже меньше боялась воды. Ал списал это на благотворное влияние леденцов.

— Сыграешь мне как-нибудь?

— Конечно. А ты на чем-нибудь играешь?

— Джеймс говорит, что на нервах,— пожал плечами Ал, опять улыбаясь.

— Это как?

— Не знаю, обычно на этом моменте Лили, наша сестра, запускает в Джеймса чем-нибудь тяжелым...

— Бедный ваш Джеймс...

— Нет, он богатый! Он подписал контракт и теперь играет в квиддич в крупной команде.

— В какой?

— Не знаю, он не говорит мне... Он думает, что я не понимаю, как он хорошо играет... Но я понимаю. Он очень хороший, когда не ворчит... Ксения говорит, что это он так свою любовь ко мне скрывает...

— Ксения?

— Да, жена моего брата, она очень хорошая,— Ал задрал голову, чтобы видеть, как они проплывают в низкий грот. Лодка ударилась о песчаное дно, и Хагрид скомандовал всем идти к дверям школы.

Их встретил высокий волшебник в темной мантии с вышивкой. Он оглядел первокурсников. Альбус знал его, но не подал виду.

— Я профессор Фауст, заместитель директора Хогвартса. Сейчас мы с вами войдем в зал, где вас распределят по факультетам...