– Сколько вас человек здесь живет? – спрашиваю я Клока.

– Счас посчитаю. Я, мамаша, сеструха, малый, второй малый – он сейчас в саду, батька и сестроеб. Всего семь человек.

– Охуеть можно. Как вы все умещаетесь?

– Ну, так. Я на полу сплю на кухне. Батька на своем химзаводе на очереди стоит – на расширение. Нам предлагали четырехкомнатную на Космонавтах, но он не захотел – на работу далеко ездить, через весь город. Ждет теперь, что еще предложат, поближе. Говорят, может быть, к зиме.

Выбрасываем бычки на балкон под нами и идем в комнату. Из кухни приходит мамаша, и они с сеструхой Клока начинают трындеть про всякую свою херню Нам приходится это слушать.

– Саманкова, блядина, мужиков к себе водит каждую ночь, нет у человека совести, – говорит мамаша.

– Откуда ты знаешь? Ты что, свечку держала?

– Знаю, сама видела, как выходили.

– Ну и ладно. Ты лучше подумай, где мяса достать на Танькин день рождения. Надо же всех позвать. А если плохо приготовимся, обосрут.

– Я с Зинкой поговорю, она на мясокомбинат недавно устроилась.

– Хорошо.

– Что, так и будем сидеть? – спрашивает Бык. – Давай, хоть в карты поиграем.

Клок лезет в сервант искать карты, а сеструха с мамашей продолжают свой пиздеж.

– Видела бы ты, какая счас молодежь пошла, – говорит мамаша. – Ни стыда, ни совести. Юбки короткие – до жопы, пьют, курят, блядуют. Вы такими не были еще, а эти уже – да.

Она кивает на нас, и мне хочется послать ее в жопу, но я просто отворачиваюсь и смотрю на стену. К ней прилеплены старинные фотографии каких-то актеров, вырезанные из журналов. Они нецветные, и кто-то подкрасил им фломастером губы.

Клок высовывает голову из-за ящика серванта:

– Ты нас жить не учи, поняла? Мы все сами знаем.

– Ой, нашелся мне герой. На себя посмотри.

Клок больше ничего не говорит, достает карты, и мы садимся играть в дурака. Играть с Быком не интересно – он ни хера не соображает, и почти всегда дурак.

Двадцать пятого, в последний день занятий я, Бык, Клок и Вэк берем пива и идем на Вонючку купаться.

– Все, пиздец, школа кончилась, – говорит Вэк.

Бык тупо смотрит на него:

– А экзамены?

– Экзамены – хуйня. Никто тебе два не поставит. Всем тройки – и валите из школы на хуй. Или ты боишься, что тебя оставят еще на год в восьмом?

Бык делает серьезную морду, типа что-то обдумывает.

– А ты, Гонец? – спрашивает меня Клок. – В девятый пойдешь или куда-нибудь в техникум?

– Конечно, в девятый. На хера мне техникум?

– Правильно. Поебешь за нас учителям мозги. Кто классная будет, не знаешь еще?

– Не знаю. Но не Сухая. Cухую на пенсию выгоняют. Сам Гнус ей говорит, чтобы сваливала.

– Ну и правильно, нечего ей тут делать, – влезает в разговор Вэк. – Вот будет прикол, если Лариску сделают классной. Она в пятом классе у меня немецкий вела. Помните, тогда полкласса к Тамаре ходили, а полкласса – к Лариске. Лариска дурная – пиздец. Дрочится со своими тетрадками, херню какую-то нам дает – прочитайте и переведите. А раз копалась, копалась – все не могла найти, потом говорит: а, ни хера здесь нет.

– Пиздишь.

– Нет, правда. Бык, ты помнишь?

– Да, помню. А помните, как в пятом классе поехали на клейзавод крыс бить? Вэк, Ты был?

– Был.

– А ты, Гонец?

– Нет.

– Ты что, ни разу на клейзавод не ездил?

– Нет.

– А, ну, ты же раньше примерный был. Но клейзавод сам ты видел – сразу за химзаводом?

– Конечно, видел.

– Там еще кучи костей всегда валяются и воняет, когда едешь мимо на тралике. А из костей клей делают. И по костям крысы носятся – здоровые, бля, как собаки. Я штук десять палкой упиздил, или даже больше.

Бык замолкает и смотрит на реку. На том берегу – это уже другой район, Космонавты, – загорают в купальниках несколько баб.

– У, счас бы поебаться, – говорит Клок.

– Ты уже поебался, – Вэк хохочет.

– И ты тоже.

– Ну и я тоже. А Гонец – еще мальчик.

Они хохочут.

– А ты что смеешься? – говорю я Быку. – Ты ведь тоже.

– Что тоже?

– Мальчик.

Он молчит.

– Нет, все-таки хор – говно, – говорит Клок. – Надо, чтоб только пацан и баба, вдвоем. А так передо мной ее уже три человека выебли.

– Ты, может, и триппером заразился, – говорю я.

– Да не пизди ты. Когда триппер, с конца течет, а у меня ничего не было.

– Ну, не было – и хорошо.

– Повезло блядине, – Вэк кривится. – Ее даже не пиздили почти, только ебали. Сама тащилась, сука. А еще потом штуку бабок.

– Подо мной не тащилась. Лежала, как неживая.

– Подо мной тоже. Под Обезьяной тащилась, это я видел.

– А если с ней счас попробовать? – спрашивает Клок.

Вэк смотрит на него, как на припизженного:

– Тебе что, баб мало? Зачем тебе эта конченная?

– А если с Гулькиной? Она еще ходит с тем своим?

– Не знаю. Но она тебе не даст за просто так. Надо будет ее в кино, мороженое-хуеженое: заебешься. Надо искать такую, чтобы сама ебаться хотела – во-первых, чтоб лет восемнадцать и чтоб ни с кем не ходила постоянно.

Часть вторая

В троллейбусе по дороге на УПК встречаю Кощея. Он держит под мышкой пластиковый пакет с тетрадками. Он в темно-сером костюме, которые выдают в училищах, на ногах – старые кеды.

– Привет, – говорю я.

– Привет.

– Ты где сейчас?

– В четырнадцатом.

– И на кого учишься?

– На автокрановщика. И еще на тракториста и бульдозериста.

– Все сразу?

– Да. Три специальности.

– Ну, учись, учись. Будешь в колхозе работать.

– А ты в девятом?

– Да. А кто еще из пацанов пошел в девятый?

– Кроме меня, только Егоров, Заметкин и Овчаренко.

– А Иванов?

– Нет, тоже куда-то делся.

– Говорят, Клок в тридцать втором, на повара.

– Да, точно. Там в группе – трое пацанов, остальные тридцать человек бабы. Он специально пошел туда, чтобы было, кого ебать.

– А Бык с Вэком?

– Эти в четырнадцатом, на слесарей. Сигареты есть?

Кощей вытаскивает пачку «Примы». Я беру одну.

– Тебе сейчас выходить?

– Нет, через одну.

– Ну, давай.

– Давай.

На НВП военрук ведет нас – четверых пацанов – в свою каморку, которая под сигнализацией и закрывается сначала решеткой, потом железной дверью. Там у него несколько «калашей» с распиленными стволами и патроны. Когда мы были во втором классе, Митяй – он тогда был в восьмом – залез в эту каморку и стырил две коробки патронов, а потом продал по десять копеек пацанам из первого и второго класса. Я не купил – у меня копеек с собой тогда не было, а остальные почти все купили, даже Егоров. Ему потом больше всех ввалили – типа, отличник, а такое натворил: «в тихом болоте все черти водятся». Митяй, говорили, сел потом лет на семь или на восемь: кого-то «пописал».

– Как называется это отверстие? – спрашивает военрук. Он уже старый дядька, и морда красная, как у всех алкашей. Говорят, он бухает прямо в школе, между уроками: запрется в своей каморке и вмажет.

Все молчат – или не знают, или не хотят высовываться.

– Ну, так что, как называется это отверстие?

– Анальное, – говорю я.

Все хохочут, кроме военрука.

– Вон отсюда, скотина и моральный урод, разлагаешь дисциплину. Это же надо – додуматься. Тут кругом враги повсюду, такая обстановка в мире сложная, а ему все шуточки. Вон отсюда!

Я поднимаюсь, беру сумку и выхожу.

Бык все лето работал на овощной базе – сбивал деревянные ящики для помидоров, заработал рублей триста и купил себе старую «Яву» – «щучку». Теперь все время возился с ней: собирает, разбирает, что-то ремонтирует. «Щучка» его добитая, но иногда заводится, и он тогда гоняет по ней на району с таким видом, типа на «Кавасаки».

Я захожу к нему вечером, и он предлагает:

– Поехали кататься.

Я вообще ни разу не ездил на мотоцикле, ни за рулем, ни сзади. Кое-как сажусь за спиной Быка – сиденье узкое, а он толстый – хватаюсь за ручки. Катаемся сначала по грязным неасфальтированным улицам, потом проезжаем мимо окон школы и на улицу Строителей.