— Ты это серьезно?

— Да. Прямо здесь.

Выбора у меня не было — полжизни я провел на геологоразведках, где отказ от драки без разговоров, а точнее, с их помощью, превращал человека в виртуальную плевательницу. А быть плевательницей, пусть виртуальной, в окружении коллег и рабочих, в большинстве своем бывших зеков, хуже некуда. И потому я отказался:

— Нет, прямо здесь не пойдет — кругом милиция, а я ее боюсь. Пойдем вон туда — там никого.

Мы прошли во двор дома, определенного на снос. Когда оказались на заснеженной площадке, я посчитал, что следующий ход — мой, и ударил его в лицо. Падая, он свалил меня, ухватившись за куртку, мы стали бороться, не забывая о кулаках. Силы были примерно равными — он на двадцать лет моложе, я — настолько же матерее, да и выпили мы, в общем-то, одинаково. Левой рукой обхватив шею, он методично бил меня правой по затылку. Я бил, куда попало, но понятно, его удары фиксировались мною много объективнее. Скоро выдохшись, мы отдохнули. Набравшись кислорода, он изловчился, запустил палец в рот, стал раздирать. Ход был правильным, но испуганным, и мне удалось схватить наглый перст резцами. Поняв, что перекусить его не получится, я предложил мир:

— Дурак, откушу же. Давай ничью, а?

Он продолжал осатанело долбить затылок, и я вновь со всех сил сжал зубы. И вновь тщетно. От этого исход драки увиделся мне постыдным, но тут мой большой палец нащупал-таки уязвимое место. Глаз. И надавил.

Орган зрения подался как перезрелая виноградина. Я надавил снова. Понял: еще чуть-чуть и глазу конец. Всему конец.

Испугавшись цене победы, я просипел:

— Дурак, давай ничью? Я ж выдавлю, честно.

Он задумался, то есть перестал бить меня по голове. Сказал буднично:

— Давай...

— Честно?

— Честно.

Мы полежали на снегу, глядя в небо, смурно смотревшее сквозь черную решетку ветвей. Встали. Нашли шапки. Нахлобучили. Прошли на Спасскую, к гробнице РЖД. Договорились, что ничего не было. Пожали вяло руки и разошлись. В электричке дал девочке сто рублей — она смотрела, испуганно округлив глаза.

Дома разделся, что-то съел. Подойдя к постели, в нее упал — от сотрясения мозга это бывает.

Ночью поднялся, пошел чистить зубы.

Глянул в зеркало — боже мой! Вся правая сторона лица в кровоточащих царапинах.

Пощупал затылок — сплошная шишка.

Запустил палец в рот — три болезненные ранки.

Вымылся. Смазал ссадины мазью. Потом мумиё. До Нового года целых три дня. К приходу Лизы все должно зажить.

К свадьбе все заживает.

Лег в постель. Шея болела, как у бывалого висельника. Голова раскалывалась. Померил давление. 220 на 110. Вспомнил, как выдавливал глаз. Стало нехорошо. А вдруг повредил, и сейчас ко мне едет «Воронок» со злыми в праздники милиционерами?!

Господи! Ведь сколько раз обещал себе не драться! Клялся! Теперь, возможно, он в больнице с тяжкими и менее тяжкими, а ко мне с минуты на минуту позвонят в дверь и предложат пройти от двух до пяти!

От таких мыслей не спал всю ночь. Затылок гудел. Сердце, время от времени, пузырями рвалось из груди. Сознание мерцало.

Оно видело, как палец давит на глаз, и тот поддается, как виноградина.

До Нового года пролежал в постели, мучаясь от головной боли и ожидая «Воронок». Ссадины поджили — мумиё — есть мумиё. В середине дня сходил в магазин, купил все к столу. Цимлянское шампанское. Лиза любит красное. Еще — гуся. С него вода сходит. Снимая дома куртку, увидел на рукаве пятна крови.

Лиза — миленькая и маленькая, ей немного за сорок, — явилась вожделенной: мы договорились, что ровно в двенадцать я сделаю ей предложение. Мы долго целовались в прихожей. Пройдя в комнату, увидела скомканную постель — в спешке не успел заправить. Сказала, недовольно сморщив носик:

— Ну как ты можешь, милый! К тебе девушка в гости, а ты не прибрался!

Подошла, взяла одеяло и с ним застыла. Застыл и я.

В самой середине простыни алело большое пятно крови.

— Опять за свое, старый распутник!!! Негодяй!!! Сволочь!!! — брызнули слезы из устремившихся ко мне глаз.

Что я мог сказать? — ссадины зажили, и крыть было нечем…

Всласть отхлестав меня по щекам, все перевернув и разбив вдребезги подарок, она ушла.

За что я его виню, так за то, что, прощаясь, он не сказал, что лицо мое в крови, и она течет. Если бы сказал, я бы не испугал в электричке девочку.

Впрочем, он мог ее не видеть. Из-за глаза. И звонок, может быть, еще прозвенит.

Эдгар и Теодора

Симпатичную кошечку и дочь шеф-повара итальянского посольства, Эдгар терминировал в одну неделю. Я с любопытством наблюдал их межвидовую борьбу со стороны.

Теодора была женщиной хоть куда, однако оба мы, весьма непохожие, твердо знали, что являемся друг для друга временным явлением. И, более того, никто из нас не сомневался, что связь наша, являясь лишь плотской, телесной, лишает нас возможности найти душе пару, найти человека, с которым приятно идти к горизонту жизни

На третий день жительства кота в моем расположении, после того, как расплакавшаяся Теодора ушла, едва появившись — новосел пометил ее туфельки за триста пятьдесят долларов (вместе покупали), после чего их можно было лишь выбросить (сомневаюсь, что кто-то решился бы к ним приблизиться без швабры с длинной ручкой) — он уселся предо мной, горестно общавшимся с бутылкой вина, и выдал руладу: «тяя у кятяярой яя укряяден в отмяястку тяяже стяянет кряясть». Что я мог сделать с котом, цитировавшим Евгения Евтушенко? Только плеснуть ему портвейна в блюдечко, дабы поговорить по душам, уровнявшись хотя бы в содержании алкоголя в крови.

Наполнив кошачий фужер, я поставил его на стол перед свободным стулом и сделал церемонный приглашающий жест. Эдгар впрыгнул на предложенное место, понюхал вино, чтобы тут же взвиться на метр вверх назад. Это бы ничего, любить или не любить алкоголь сомнительного качества - личное дело каждой всесторонне развитой личности, но ведь подпрыгивая, он зацепил когтем скатерть, и моя бутылка, опрокинувшись, забулькала впустую. Я, ошарашенный непонятным поступком, не смог вовремя вернуть ее в горизонтальное положение, ибо скатерть двигалась быстрее моей руки, способной в трезвом состоянии схватить за крылышки быстролетящую муху.

Выпив не пролившиеся пятьдесят грамм прямо из бутылки (представляете мой тогдашний моральный облик?), я успокоился. Это помогло мне посредством неспешных размышлений прийти к здравой мысли, что зло (несомненно, осмысленное, так же, как и откровенное недавнее надругательство над туфельками Теодоры) должно быть покарано немедленно и жестоко. Да, немедленно и жестоко, ибо, в противном случае оно сядет на голову, и пить мне придется на улице, лестничной площадке или даже запершись в туалете. А это либо не соответствует моим привычкам, либо унизительно.