т.е. к 80-му году количество собак душесклада ОиЛ существенно возросло, но большинство оставалось за анимадептами-ЛиО. С июня 81-го года надагитэры канис-коэффициент вошел в ряд важнейших экономических индексов на биржах США и Европы. К 85-му году псов-ЛиО на Земле не осталось.
6. ДРУЖОК, ДРУГ АРИНЫ
Задачу про пса с консервной банкой практически теперь не решают. Не то чтобы банок нет под рукой, сошла бы крышка кастрюли, любая погремушка, не то чтобы скорость была велика - скорость-то пустяшная, можно сказать, никакая. Даже не этическая сторона сдерживает практиков. Не осталось псов на Земле. Нет на всей планете ни одного пса. А задача, как вы помните, спрашивает: С КАКОЙ СКОРОСТЬЮ ДОЛЖНО ПЕРЕДВИГАТЬСЯ ПСУ, ЧТОБЫ ГРОХОТ ГРЕМУШКИ ЕГО НЕ БЕСПОКОИЛ?
Почему именно собак выбрали на телесовете Юпитер-Биосфера, как сумели псы настоять на полном видовом перематрицировании их в криотронные юпитерианские формы - знают все. То, что у каждого из 6 миллиардов землян с младых ногтей есть теледруг и брат на Юпитере, есть личный программист и сноработник Рекс, Альфред или Шарик, удаленный на 600-900 миллионов км величайшее достижение тысяч и тысяч безымянных героев биосферы, двуногих и четвероногих землян периода заревого биосферизма.
В первой фазе биосферизма, как известно, естественный механизм конфликтует с техническим, автономная (резервная) эволюционная программа оптитронно соотносится с метаэволюционной: природа первая заново самопрограммируется, регламентируя и используя возможности природы второй.
На Земле одной из метапоправок стала принятая телесоветом Юпитер-Биосфера программа "Пес-спаситель"...
- Дружка не видели? Не видели Дружка?
- Нет, Арина! Дружка не видели.
Стоял октябрь. Солнцу вот-вот надлежало встать. Березы и сосны золотели и светились. В ясном и свежем небе, которое, говорят, не больше, чем цвет, свет и воздух, угадывались следы омытого зарей Ориона. Низко над рощей Арина могла бы высмотреть Двух Псов - Сириус с Проционом. Двенадцатилетняя девочка в кедах, с дешевым, круглым, как консервная банка, транзистором-кистенем обегала соседские дачи.
Кедрины чаевничали на застекленной террасе.
- Пей чай, Арина! Дружок найдется, он где-нибудь в роще, гоняет птиц, сказали ей.
- Был у Арины пес-телепат.
Мудр, как Мессинг и добр, как Сократ, - визгливо проскандировал, цитируя себя, Кедрин-младший, ласково подмигнул, улыбнулся и зачем-то пощелкал по транзисторной банке.
Последней страстью его были глупые стихотворные экспромты и двенадцатикапсульная расческа-ветрозубка. Пневморасческу Кедрин изобрел сам. Сам собрал десять подарочных образцов. Однако бесспорные достоинства этого чуда практической мысли почему-то не заинтересовали никого, кроме совершенно лысого дачника Зверева.
Слава у Кедрина была самая никудышняя - народовольческая.
Дарить ветрозубку Арине строго-настрого запретил дед. Даже небольшая вероятность подвергнуть опасности приятельницу-бегунью, небесспорная, но некоторая угроза непревзойденной волосатости гениальной ее собаки приводили Кедрина-старшего в ярость.
- Спешите видеть! Собака-феномен! Гениальный четвероногий! Ничто человеческое ему не чуждо! - привычно запаясничал Кедрин-младший, поглаживая отсутствующего пса по густой спаниэльей его шерсти. - Алле, Дружок! Алле, - браво барабанил он себя кулаком в грудь, пытаясь оттеснить Арину к новенькой девятисотклетке. Хотел показать найденную вчера игру.
Восьмидесятиходовый стартовый механизм преобразовывал "камертон" во вселенную двух "светофоров" и один уходящий "глиссер". "Глиссер", по замыслу Кедрина, должен был перемещаться в конвеевско-сидоровской вселенной. Вторжение "глиссера" чудесно освобождало вселенную-2 от безысходных пульсаций в прихотливом 1'20-тактовом цикле.
На конструирование механизма второй, спасаемой, вселенной домашней девятисотклеточной дисплейки не хватало. Он надеялся, что Арина уговорит деда уступить ему на часок большую институтскую машину. Лоботрясы кедринцы все еще играли на своей, самой емкой в мире, дискретке в многомерные конвеевские игры, хотя в последнее время в институте возродился интерес к шахматам, недавно напрочь отвергаемым за сравнительно скудный запас возможностей.
- Куда Дружка дел? - буркнула Арина, уклоняясь с проторенного умом юного композитора-машинофила пути. Многословие и развязность его были неприятны, но простительны:
- Сплошные поведенческие кальки, многоролевой аутотренинг... Дружок тебя не одобрил бы, тяпнул бы хлыща-феномена за нос, обсчитал бы в сеансе устного счета, как в прошлое воскресенье этого экстра завиралу из Новосибирска, - молча выругала его Арина, спрыгнула с крыльца, пнула кедом изувеченный стихами, каракулями и аутотренингом ком бумаги, забытый им, неряхой Кедряшкой, Кедрушкой, Кедрушей, на посыпанной песочком тропе.
- Дружок! Дружок!
Она бежала, как бегала обычно с собакой, легко вынося колени вперед, глазела на деревья и облака, бежала высоко и свободно. Уотл, Кларк и Аржанов до конца дней обивали бы пороги ее театра, плачась на бездарность, клянча автографы, увидь они этот ее утренний бег. - Театр Дружка и Арины! - вбегала девочка в рощу. - Театр берез и сосен!.. Закрыт! По случаю... случаю... пропажи Дружка, - мотнулся в руке транзистор. - Не гонять Дружку птиц у ручья, не ловить ему радиорыб на Юпитере! Украли его завидущие пьяницы-счетчики и пускают теперь на мыло, как судей, лошадей и бегуний... на заре, в октябре, в воскресенье! - мотался кистень-транзистор, стлались скучные, желклые травы.
Спуск к ручью петлял между облетевших орешин. Дружок вынырнул из-под куста, скользнул в воздухе навстречу пролетающей руке девочки, ткнулся за спиной Арины четырьмя лапами в ореховые листья, еще раз скользнул под рукой, плюхаясь в осенний ручей.
Синяя, серебряная, золотая - в слитках, струях и брызгах - живая вода ручья радовалась вторжению собаки. Ручей, заря и Дружок мгновенно и навсегда говорили девочке о земле и о небе, о природе живой и разумной и о той, что станет живой и разумной, о камнях и птицах, о звуках и красках, о ней самой и обо всех ее близких. Кеды ее не добежали еще до воды, глаза раскрылись навстречу тому, что забудет она сейчас, летя над ручьем, но вспомнит завтра, через год, через два, через десять лет.
Было это на заре биосферизма. Годом позже Дружок стал первой собакой, телепортированной на Юпитер. ЗАПИСЬ ЭЛЕКТРОМАГНИТНАЯ, СКОРОСТЬ ПУСТЯШНАЯ СВЕТОВАЯ.
Прошло еще десять лет... и еще десять...
- Дружок! Дружок! - мотается трансмодуль на руке девочки в кедах, бегущей по октябрьской роще.
- Я слышу! - говорит голосом ветра, света и цвета Дружок, друг Арины.
7. ИСТОРИКО-ТЕКСТОЛОГИЧЕСКАЯ РЕМАРКА НЕКЕДРИНА АКАДЕМИКА
Относительно последовательностной структуры, упорядоченности, сохранившихся фрагментов "Трактата" у историков-текстоведов есть существенные разногласия. Оптимисты все еще надеются, что рано или поздно удастся отыскать малый контейнер Службы Негласной Гласности, захороненный в канун Первой Всеобщей Элитаризации где-то в Евразии. Они часто прибегают к так называемым "ссылкам на контейнерный канон". Утверждают, что истинный, нормативный, текст "Трактата" Семена Кедрина-внука хранится (возможно, что и не в одном экземпляре) где-то в Гималаях, на Урале или на Кавказе - ждет своего часа. Вот, дескать, дождемся программированного самовскрытия, или сами найдем и вскроем М.К.СНГ, и не преминем - ткнем академиков носом в истину, а то они - сплошь мелкоканоники - не включают-де в нормативный список "Илитариаду", эпическое эссе "ЮП-3 и Тучка" и еще многое. А помимо прочего, перевирают порядок и вычеркивают могучий рефрен этико-космологической кедринской эпопеи "Даешь Илитармонизм!"
Серьезным читателям ясна, конечно, беспочвенность подобной аргументации. Ни в одном из дошедших до нас списков кедринского труда не встречается ни как рефрен, ни даже единожды, навязываемый "корабельщиной" лозунг: "Илитарии всех родов, элитаризуйтесь!"
