Общим местом считается, что Сталин ошибся потому, что поверил на слово Гитлеру, пакту о ненападении, заключенному между Германией и СССР в августе 1939 года, и не поверил своим собственным военным, экспертам, донесениям разведки, У. Черчиллю, наконец, который еще в конце апреля 1941 года обратил внимание Сталина на необычайную концентрацию германских войск на границе с Советским Союзом, добавив в конце своего письма: «Ваше превосходительство легко поймет значение этого факта»[4].
Большинство авторов сталинианы, и в России, и за рубежом, справедливо пишут, что в тенетах своей параноидальной подозрительности вождь не верил никому, кто предупреждал его о скорой угрозе немецкого вторжения.
Получается, однако, что двум человекам Сталин все-таки верил – Гитлеру и самому себе. Гитлеру – потому что еще 14 мая 1941 года, сразу после скандального полета 10 мая в Англию заместителя фюрера по партии Р. Гесса, Гитлер прислал личное письмо Сталину, где «честью главы государства» заверял Сталина в том, что все разговоры о возможном нападении Германии на СССР являются не более чем «слухами», и призывал Сталина «не поддаваться ни на какие провокации»[5]. Самому себе – потому что был абсолютно уверен в том, что Гитлер не сумасшедший и, пока не расправится с Англией, не допустит войны Германии на два фронта.
Известный историк, директор Центра международных исследований Института США и Канады РАН, автор 46 книг, профессор Анатолий Иванович Уткин воспроизводит в своей статье канву событий мая – июня 1941 года, которые предрешили внезапность фашистского нападения на СССР.
«Барбаросса» сдвинулся на месяц
В течение шести месяцев германское командование сосредоточило на границах СССР 3,2 миллиона солдат. Впрочем, опьянение быстрыми победами в Европе ли шало германскую армию не только природной рассудительности. За день до выступления против России Гитлер отдал приоритет производству самолетов, танков и подводных лодок перед производством оружия и боеприпасов для полевой армии. Даже в разгар войны, 16 августа 1941 года, «ввиду приближающейся победы над Россией» он приказал сократить вооруженные силы, не увеличивать впредь производственные мощности, поставки сырья и рабочей силы для военной промышленности. Не было предпринято никаких мер предосторожности на случай неожиданного поворота фортуны.
14 мая фюрер написал Сталину:
«Я пишу это письмо в момент, когда я окончательно пришел к выводу, что невозможно достичь долговременного мира в Европе – не только для нас, но и для будущих поколений без окончательного крушения Англии и разрушения ее как государства. Как вы хорошо знаете, я уже давно принял решение осуществить ряд военных мер с целью достичь этой цели. Чем ближе час решающей битвы, тем значительнее число стоящих передо мной проблем. Для массы германского народа ни одна война не является популярной, а особенно война против Англии, потому что германский народ считает англичан братским народом, а войну между нами – трагическим событием. Не скрою от Вас, что я думал подобным же образом и несколько раз предлагал Англии условия мира. Однако оскорбительные ответы на мои предложения и расширяющаяся экспансия англичан в области военных операций – с явным желанием втянуть весь мир в войну, убедили меня в том, что нет пути выхода из этой ситуации, кроме вторжения на Британские острова.
Английская разведка самым хитрым образом начала использовать концепцию «братоубийственной войны» для своих целей, используя ее в своей пропаганде – и не без успеха. Оппозиция моему решению стала расти во многих элементах германского общества, включая представителей высокопоставленных кругов. Вы наверняка знаете, что один из моих заместителей, герр Гесс, в припадке безумия вылетел в Лондон, чтобы пробудить в англичанах чувство единства. По моей информации, подобные настроения разделяют несколько генералов моей армии, особенно те, у которых в Англии имеются родственники.
Эти обстоятельства требуют особых мер. Чтобы организовать войска вдали от английских глаз и в связи с недавними операциями на Балканах, значительное число моих войск, около 80 дивизий, расположены у границ Советского Союза. Возможно, это порождает слухи о возможности военного конфликта между нами.
Хочу заверить Вас – и даю слово чести, что это неправда…
В этой ситуации невозможно исключить случайные эпизоды военных столкновений. Ввиду значительной концентрации войск эти эпизоды могут достичь значительных размеров, делая трудным определение, кто начал первым.
Я хочу быть с Вами абсолютно честным. Я боюсь, что некоторые из моих генералов могут сознательно начать конфликт, чтобы спасти Англию от ее грядущей судьбы и разрушить мои планы. Речь идет о времени более месяца. Начиная примерно с 15–20 июня я планирую начать массовый перевод войск от Ваших границ на Запад. В соответствии с этим я убедительно прошу Вас, насколько возможно, не поддаваться провокациям, которые могут стать делом рук тех из моих генералов, которые забыли о своем долге. И само собой, не придавать им особого значения. Стало почти невозможно избежать провокации моих генералов. Я прошу о сдержанности, не отвечать на провокации и связываться со мной немедленно по известным Вам каналам. Только таким образом мы можем достичь общих целей, которые, как я полагаю, согласованы.
Ожидаю встречи в июле. Искренне Ваш,
Адольф Гитлер».
Когда это письмо было написано, дата начала войны против Советского Союза – 22 июня – еще не была утверждена. Окончательное решение Гитлер принял 30 мая[6].
Но по большому счету дело-то ведь не в доверии или недоверии кому-то. По общему признанию историков, к 1941 году Сталин был одним из самых образованных лидеров ХХ века. Отмечают, что в буквальном смысле запоем читал он и специальную историческую литературу. Это ведь именно он в 1932 году на высоком профессиональном уровне раскритиковал историческую школу академика М. Н. Покровского и вернул в российские (советские) университеты исторические факультеты, упраздненные еще в ленинские времена тем же Покровским[7].
С высоты этой образованности факт сосредоточения такого огромного количества германских войск на ограниченном участке советской границы должен был серьезно насторожить вождя. Он же не мог не понимать, что этот факт означал не только колоссальные национальные затраты для Германии, но и выведение из народного хозяйства огромного количества квалифицированной рабочей силы. Такое не может происходить случайно, и это не может продолжаться долго по времени. Эти силы для того и сосредотачиваются, чтобы быть приведены в действие. И в какое действие – гадать не приходилось. Сталину именно об этом и говорил Г. К. Жуков и другие военачальники.
Значит, исходя исключительно из реальности, Сталин должен был внять настойчивым просьбам военных и разрешить им привести в состояние боевой готовности свои войска. Но он этого не сделал. Более того, теперь-то мы знаем, что он не только жестко пресекал даже мимолетные обсуждения этой темы, но и вообще не контролировал лично дислокацию воинских частей РККА, считая, что этой информацией должен обладать Генштаб, а не глава правительства и генеральный секретарь ЦК ВКП(б), коим он к этому времени являлся. (Известно, например, что он был сильно – и искренне – удивлен, когда утром 23 июня узнал, что командующий Западным Особым военным округом генерал Павлов вывел накануне войска своего округа в летние лагеря, оторвав их от всех баз снабжения и не обеспечив боеприпасами.)
Дискуссии историков при обсуждении ответа на этот вопрос не прекращаются и сегодня. Один из тех, кто позитивно оценивает историческую роль Сталина, автор дилогии «Сталин. Путь к власти» и «Сталин. На вершине власти» Ю. В. Емельянов посвятил этому событию специальную главу, которую так и назвал: «Почему нападение Германии стало для Сталина неожиданным?». Подвергнув анализу самые разные точки зрения на катастрофу 22 июня, от Хрущева и Резуна (Суворова) до Жукова и Василевского, автор в конце концов беспомощно разводит руками: «Нам не дано знать, можно ли было предотвратить катастрофу»[8]. Ну что ж, это тоже ответ.
