Но сам я после книги Волкогонова продолжать тему Сталина больше не хотел. Рукопись почти законченной работы была заброшена на антресоли, и я к ней не прикасался почти 16 лет. Хотя книги о Сталине на русском и иностранных языках читать не переставал, конспектировал все, привлекавшее мое внимание, и пополнял свой личный архив, поскольку во мне вызывало протест то обстоятельство, что к оценке Сталина опять начали подходить необъективно. Постепенно я понял, что нужно вернуться к заброшенной на антресоли рукописи. И все же, чтобы прийти к окончательному решению в этом плане, мне чего-то недоставало.

Потом я понял, чего именно. Во всем огромном массиве сталинианы, где публиковалась масса детальных сведений о взаимоотношениях генсека с его окружением, начиная с Ленина, недоставало информации о личности генерального секретаря ЦК РКП(б), его, так сказать, психологического портрета. А без понимания этого аспекта я не видел смысла свою работу продолжать.

Правда, в США и Англии уже была в 1973 году издана книга «Сталин. Путь к власти. 1879–1929. История и личность», автор которой претендовал на то, что он создал психологический портрет генсека. Написанная серьезным американским исследователем Робертом Такером, работавшим переводчиком в американском посольстве в Москве, она стала хрестоматийной в мировой сталиниане, но только для западного читателя. Меня она удовлетворить не смогла прежде всего тем, что ее автор, на мой взгляд, не смог глубоко проникнуть в психологическую обстановку российского (именно российского, а не советского) общества того времени. Проживая в Москве с 1946 по 1953 год, женившись на советской гражданке, Такер описывал советскую, а не русскую действительность, да даже и не советскую, а скорее уж – московскую.

Он слишком уж сконцентрировался на внешних психологических особенностях личности Сталина, практически оставив за пределами своего внимания историческую обстановку того времени, традиции русской культурной жизни, исторический характер русского народа. А отсюда – не смог понять глубинных причин сталинских действий. А ведь еще Гегель в своей «Философии истории» обращал внимание на то, что исторические герои всегда действовали не столько в силу своих личных качеств, сколько в силу того, что требовали от них исторические обстоятельства.

Такер жил в советском мегаполисе. Москва, конечно, столица России, но все же не Россия во всей ее глубине и широчайшем многообразии. Работник американского посольства мог наблюдать только жизнь столичного города, да и то как иностранец: ему был запрещен доступ во многие места и квартиры. Откуда же ему было узнать (понять) традиции русской культурной жизни в самом широком понимании этого слова, исторический характер русского народа? Только из газет, радио, литературы. Характер российского общества понять невозможно, не зная, чем, какими мыслями и чаяниями живут люди в Сибири, в Татарстане, на Алтае, на Дальнем Востоке, в Магадане. Такер к этой жизни прикоснуться не мог. Хотя некоторые американцы, не в пример Такеру, это понимали.

Так, в середине мая 2008 года Россию покидал посол США в РФ Уильям Бернс, которому довелось дважды быть на дипработе в Москве – в 1990-х годах в качестве первого секретаря американского посольства и в 2005-2008 годах уже послом США. По его собственным словам, он совершил более 40 поездок по России, от Калининграда до Чукотки и от Мурманска до Северного Кавказа, пересек 11 часовых поясов. И тем не менее в конце своей карьеры он заметил: «Я покидаю Россию с определенной долей смирения, смирения в том смысле, что, наверное, стороннему лицу невозможно понять до конца Россию… Впечатлений у меня – огромное количество. И первое: сидя в Москве, понять Россию невозможно»[2].

Что же касается психологического портрета Сталина, то вакуум в этом плане заполнил роман Владимира Успенского «Тайный советник вождя». Эти два тома, в полном объеме увидевшие свет только в 2004 году, произвели на меня сильное впечатление. Я благодарен генерал-лейтенанту Леониду Шебаршину, который в конце 1990-х годов в одной из наших бесед обратил мое внимание на этого автора.

Жанр произведения Успенского определен как роман-исповедь, то есть мы имеем перед собой художественное произведение, к моей работе, казалось бы, никакого отношения не имеющее, так как я пишу в жанре исследования. Однако поскольку о Сталине к моменту появления этой книги мне было известно немало, то с первых же страниц романа В. Успенского мне стало ясно, что факты, освещаемые им, действительно имели место в жизни Сталина. Почти каждый рассказанный в романе конкретный сюжет подтверждался имеющимися в моем личном архиве документами, свидетельствами очевидцев из многочисленных мемуаров и работами самого Сталина. Но самым ценным в романе была попытка Успенского описать психологию некоторых поступков и действий генсека.

Сказанное не означает, что я разделяю все взгляды и оценки В. Успенского об исторической роли Сталина. Но я высоко оцениваю талант и честность писателя. В известном смысле книга Успенского подтолкнула меня к решению через 16 лет вернуться к рукописи о Сталине.

И еще одно замечание. Как уже говорил, предлагаемая мною книга построена на документах, свидетельствах, мемуарах, исследованиях российских и зарубежных авторов. Но есть в ней и элемент субъективности.

Мой отец, Кузнечевский Дмитрий Федорович, и мой дед, Кузнечевский Федор Ксенофонтович, стали жертвами сталинских репрессий. До революции 1917 года дед держал в своих руках экономику крупного сибирского села Успенка Тюменской области, имел крупную библиотеку, конюшню со скаковыми лошадьми, для выполнения сезонных работ нанимал до 250 наемных рабочих, среди которых была и моя мама, Анна Колесова, из большой (7 детей) бедной семьи. Дед выделял ее из всех за старание и честность. И когда его сын Дмитрий признался в том, что влюбился в работающую в их хозяйстве батрачку, дед раздумывал недолго: «Анна – работящая девушка, если любишь – женись, веди ее в дом».

Это был 1927 год. В 1929-м родился мой старший брат, Колька. А в 1932-м деда и отца большевики раскулачили.

Раскулачивал родной брат моей мамы, Алексей Колесов, который до революции был деревенским пастухом, а в 1932-м, как сын трудового народа, потомственный батрак, был поставлен первым секретарем районного комитета ВКП(б). Моего деда Алешка, как всегда называла своего непутевого брата моя мама, ненавидел люто, за авторитет на селе, за богатство.

Как рассказывала мама, в одну из летних ночей 1932 года к нам в дом прибежала встрепанная родная сестра мамы Шура и сказала, что Алешка дома пьет самогон с двумя гэпэушниками. Утром они придут раскулачивать всю семью деда, описывать имущество и отправят всех в ссылку.

Дед был мужик решительный. Он тут же, ночью, собрал семейный совет, на котором вынес свое решение:

– Митька, бери лошадей, Анну и Кольку и сейчас же отправляйся в Тюмень. Садись там на поезд и поезжай на Сахалин, там тебя не найдут. Лошадей оставишь Верке (старшая сестра моего отца, жила к тому времени в Тюмени), там разберемся.

– А как же ты, батя? – спросил отец.

– А что они мне сделают? Мне уже седьмой десяток идет. Ну, отберут все, так что теперь? У них власть. Буду ждать вас, когда все, может быть, переменится…

Дед, похоже, понимал, что он жертвует собой ради сохранения жизни своего сына, и шел на это сознательно, в крепких сибирских семьях такие отношения были обычным делом, никто не держал это за подвиг.

Отец был мужиком не менее решительным, чем дед. Он тут же подхватил на руки моего четырехгодовалового старшего брата и практически без вещей, вместе с мамой гнал всю ночь на лошадях почти 50 километров до Тюмени, а потом почти месяц они добирались до города Оха на Сахалине, где прожили 6 лет.

В конце 1938 года отец услышал, что Сталин приказал не преследовать больше раскулаченных крестьян, и родители вернулись в Успенку. Деда давно уже не было в живых. Алешка утром того же дня, когда родители бежали из села, взбешенный тем, что Митька Кузнечевский с родной сестрой Алешки скрылись, арестовал Федора Ксенофонтовича и поместил в камеру с уголовниками. Дед потрясения не выдержал и через несколько дней умер прямо в камере.