Глава сорок пятая И здравый толк о том, о сем

Алесь Двинько еще долго, многословно разглагольствовал, рассуждал на излюбленную ораторскую тематику актуальной истории эпохального посткоммунизма. Вольно писать обо всем таком он вообще-то не намеревается, по его словам. Но изустно поговорить среди своих о том, о сем, об особенных белорусских вопросах, не стесняясь в пространных выражениях и в частных доводах, ему душевно нравится.

Сколь ни странно, он никого особо не утомил тематическими рассуждениями за ланчем. В дремучую тоску не вогнал. Как ни брать, его взгляды на государство и общество так или иначе разделяет ему внимающая аудитория.

Льву Шабревичу, например, по-адвокатски предписано противостоять державе, справедливо защищая в суде от государственного обвинения и от тех же государственных внутренних органов разностайных клиентов. То есть терпил на его юридически криминальном жаргоне.

Остальные же, так получилось, воленс-ноленс оказались записными врагами того самого лукашенковского беспредельного государства. Двинько уж давно, десять лет назад тому, а трое политических беженцев совсем недавно, всего-то десяток дней.

Двиньковские рассуждения пришлись по душе Змитеру Дымкину. Отрецензировал он их достоименно. «Во всем вышеизложенном. В общем и в частном. Исторически и на текущий момент. Кое-что я у него, сто пудов, позаимствую, припишу себе для будущих публикаций».

В собственную очередь Тану Бельскую неотразимо заинтриговала красноречивая персона писателя Двинько. Потому она крупно пожалела, что не удалось с ним как-то познакомиться, пересечься пораньше, когда-то в далеком Минске.

«Письменник, вития…Лева, помниться, приглашал домой в гости к Алексан Михалычу. Нема того, что раньш было… Надо бы кое-что перечитать двиньковское, освежить в памяти… что в лобок, что по лбу… Как оно выразно говорится, старый конь промежной борозды не портит…Что-то мне подсказывает вагинально…»

― Алексан Михалыч, скажите, коли ласка, как продвигается ваш новый роман?

― С трудом, Тана Казимировна, трудненько, в творческих муках. Вот надеюсь съездить на рекогносцировку со Змитером на украинский юго-восток, набраться благонадежно выразных впечатлений и живописных подробностей на местности. Скажем, касательно привязки к интриге эвентуальной Второй Восточной войны. Не мешало бы и мои крымские зарисовки обновить в соответствии с новейшими оккупационными реалиями…

Знаете ли, я нередко поминаю замечательную цитату из «Гадких лебедей» братьев Стругацких: «Писатель — это прибор, показывающий состояние общества, и лишь в ничтожной степени — орудие для изменения общества. История показывает, что общество изменяют не литературой, а реформами и пулеметами… Литература в лучшем случае показывает, в кого надо стрелять или что нуждается в изменении…»

В это время Евген Печанский детально, ответственно вовсе не литературно, почти никого не цитируя, авторски занимался обеденными приготовлениями.

«Где один день пушкинского праздника жизни, там и следующий неизменно настает в продолжение однажды авторизовано начатого. А завтра в пятницу с утра как посажу брательника Сев Саныча на аэроплан через Вильню в Москву… И за работу с местной публикой, за работу!

Тачку надо под вечер встретить, с добрыми людьми из Белорашки пообщаться без великих кухонных заморочек с ночным прицелом на будущее. Хорошенького понемножку. По меньшей мере не каждый же день увлекаться изобильными зваными обедами и ужинами…»

К позднему обеду в тот сентябрьский четверг он ожидал наряду с питерским братцем Севастьяном, вроде разобравшимся со всем своим бизнесом на Украине, и настырную журналерку Одарку. Ее же кличут Дашутка. Между кулинарным делом, отменно способствующим проницательным психологическим размышлениям, Евген кое-чего отметил. Она, видимо, положила-таки на него своенравный ярко-синий девичий глаз без каких-нибудь вам репортерских затей. По-простому. Или же, сколь на них посмотреть здравомысленно, частенько даже в очень сложноподчиненных отношениях, предложениях, предположениях мужчин и женщин.

«Не до шуток, коли есть импульсивная Тана под боком, за стенкой…»

* * *

Двоюродные братья Печанские расстались в киевском аэропорту Борисполь накоротке, по-деловому. Без лишних слов, протокольных объятий, долгих рукопожатий и родственных слюнявых прощаний. А Севастьян неспроста еще разок напомнил Евгению об ожидаемом приезде в Киев московского журналиста Буянова:

― Иной раз подальше положишь ― поближе возьмешь. Не всем у нас в России по нраву приколы и протоколы совковых мудрецов…

* * *

В аэропорт Евгена подбросила Одарка Пивнюк на немудрящей украинской «таврии».

«Таврида… Символично, однако…»

Она же Дашутка завезла их со Змитером на стрелковую тренировку под Семиполки. Туда ж, в загородный особняк Андрея Глуздовича, ближей к вечеру подъехали из Минска старые испытанные друзья Евгена на столь же надежном завещательном «шестисотом».

«Бека за баранкой, Костя Кинолог с ним за штурмана. Хлопцы моих коней запрягли под капотом. И на раз оба-два в Украину проветриться с оказией…»

― Распрягайте и располагайте, хозяин! Ваш «мерин» в полнейшем порядке. «Отец и сын Бекарени» в качестве незарегистрированного семейного автопредприятия порядочность гарантируют…

Еще на отсидке в Американке, Евгений Печанский юридически оформил с легальной помощью Льва Шабревича куплю-продажу наследственного автомобиля марки «мерседес» некоему украинскому подданному по фамилии Пичански. Окказионально вон-таки оба они в одном физическом лице дождались давешнего минского приобретения двухнедельной давности.

Из-заграницы Евгенов «мерс» прибыл чин по чину оформленный с необходимыми сопроводительным бумагами под водительством Лавра Бекарени. Им Лаврик так-сяк значится по белорусскому паспорту в наличии.

Между тем и сем различных псевдонимов, всяких-яких сетевых ников, личин и ликов у него, наверное, побольше, чем у Змитера и Дашутки вместе взятых, ― как-то предполагает о том Евгений. Поскольку его стародавний однокашник всесторонне и отвязано совмещает вроде бы несовместимое. С одной стороны, Бека, ― это по школьному и детсадовскому прозвищу,― на пару с отцом профессионально занят авторемонтом и высококлассным тюнингом дорогих автомобилей. С другой, он ― один из могучих российских хакеров. Анонимно и очень скрытно. Со всем тем в обоих видах международной деловой жизнедеятельности железно пребывает в тени. Официально в двух сопредельных и союзных государствах Лавр Георгиевич Бекареня числится трактористом-механизатором у какого-то фермера под Смоленском.

От того-сего дальнего смоленского родственника Лаврик, к слову, намедни послал в районную налоговую инспекцию соответствующую справку. Притом с почтовым уведомлением о вручении. Как скоро ― так сразу, едва ему пришло казенное письмо счастья с нахальным требованием заплатить спецналог на декретное тунеядство.

― На свету, Георгич, засветился? ― подал тональную реплику Евген.

― Иногда оно нужно, Вадимыч. Работаем под прикрытием, что ни говори! Чем дурнее бумажка, тем больше она впечатляет бюрократических букашек, мытарей. И другую дробно ярыжную срачь и сволочь! ― мотивировал Лавр. ― Белгосзаконы нужно потреблять ровно вонючий деревенский самогон из бураков. Зажимай нос, закрывай глаза и пей. Может, удастся расслабиться.

Насколько оно известно не одним лишь расслабленным гражданам Республики Беларусь, предержащее тамошнее государство в соответствии с декретом собственного своего главы огулом зачисляет в дармоеды, мытарит многих и многих, предпочитающих привольно работать на себя.

Подумать только! Совсем не на того самого батьку Луку в президентском кресле! Вот он там и сям, который порскает свору наглых налоговиков на каждого, кто не желает денно и нощно ему служить, на него батрачить всю рабочую неделю, ежедневно горбатиться от звонка до звонка. Или еще как-нибудь несчастно ишачить в частном хозяйстве президента Луки, в какое давно уж превратилась лукашенковская самодержавная РБ. Мало ему, горлохвату, косвенных налогов!