― Слушай и запоминай, Змитер мой Дымкин, але грамадзянин Думко в будущем украинском гражданстве.
По природе, натурально, каждый человек есть безоружный животный пацифист. Оружие нам дано от Бога, от бессмертной разумной души. Зато неразумное человеческое тело в естестве ничего не знает и знать чего-либо не желает об оружии и как с ним управляться.
Голова и сознание все решают и разрешают. А голове своей надо руками помогать. Але не наоборот, как у лохов-натуропатов, у которых из головы дуло и поддувало. В ствол им дуло! И в курок к такой-то матери вместо спускового крючка!
Интеллигентски-пацифистические шпаки и штафирки, не желающие овладевать оружейной терминологией, ни в жизнь не научатся держать и носить оружие. Тем более, его применять практически. Когда либо ты без соплей гуманизма и толстовства валишь ворогов, либо они уделают тебя до смерти.
Но прежде голова должна отдать приказ, а руки почувствовать оружие. Днем и ночью, если у тебя есть лазерный или инфракрасный прицел ночного видения. Или хотя бы фосфоресцирующее прицельное приспособление для стрельбы в условиях недостаточной освещенности.
Человек вооруженный должен находиться на благородном расстоянии действительного огня. Или же отходить от противника на рубеж прицельной дальности.
Так скажем, Штирлиц выстрелил в упор. Упор упал. Тем и закончилась намеченная стрелка и разборки бугра Штирлица с беспредельщиком Упором…
Когда Змитер кое-как справился со сборкой пистолета, Евген вынул из дорожной сумки гранату.
― Вот это ― эргедешка наступательная. Выверни-ка, брате, из нее взрыватель. Тольки осторожно, совсем не касаясь предохранительного кольца.
У меня еще «стечкин» в закромах найдется. Но ты с ним апосля в шерсть обзнакомишься…
«Ну пипец! Так он из меня круто отчаянного вояку заделает! От войска меня батька некогда отмазал, но с Евгеном ― другое дело. Оно, мого быть, к лучшему в этом лучшем из миров. Щас спою: мы ― белорусы, мирные люди… Мир вашему миру, коли блаженны благоразумные миротворцы!»
Глава тридцать седьмая Осуждены судьбою властной
Передохнув в поезде после суматошной Москвы и супруги Альбины, перепуганной до невротической икоты негаданным побегом своей подзащитной, Лев Шабревич изначально решил приостановиться в Киеве на несколько августовских дней. Куда торопиться-то, пыхтеть? Все-таки он в официальном отпуске, начиная с понедельника. Тем часом в Минске прочие частные клиенты-терпилы подождут. Никуда они не денутся, если им от белорусского государства деваться некуда. «Ни в бархатный отпускной сезон, ни в бабье лето…»
Связь с Москвой, с Минском поддерживается бесперебойно и деликатно по интернету. «Прелестные новости смогу сообщить тут нашим отважным героям и героиням. А вось и комитет по встрече в героическом составе! То-то им показательно расскажем… чуточки болей, чем моей Альбине-судьбине!»
Досконально и построчно всю доподлинную информацию довести до сведения подопечных и подзащитных адвокат Шабревич, тем не менее, не намечал. Помнил-таки, дословно и безусловно, о многозначительном напутствии писателя Двинько перед скоропостижным отъездом из Беларуси:
«…Во многом и во всех, разумеется, я продолжаю сомневаться. В том разе и в тебе, извини, Давыдыч.
Скажем к слову, покойный полковник Алексан Сергеич Печанский, умнейший человек и джентльмен, многое мне доверил и поручил. Однак лишнего я не у кого не спрашиваю. И ты, Лев Давыдыч не задавай мне излишних и преждевременных вопросов. Всем фруктам ― свое время, свои ответы и ответственность… Будем благонадежны…»
―…Прелестно туточки присядем и обговорим кое-чего деликатно без посторонних ушей и глаз, прекрасные леди и джентльмены хорошие… ― прижмурившись, Лев Шабревич интригующе обвел хитрым взглядом всех собравшихся на квартире в Дарнице. Удержал красноречиво должную риторическую паузу.
Племянницу Инессу он отослал к чертям собачьим, то есть к киевским свойственникам по первой жене. В то же время Евген Печанский, Змитер Дымкин, Тана Бельская, Вольга Сведкович приготовились его внимательно слушать. По всей видимости с нетерпением, хотя не подгоняют. Спешить им покамест ни к чему и незачем. Хотя Тана с женским неудовольствием посматривает вокруг неудовлетворенно. Она уж приступила помалу распоряжаться, обзаводиться коврами на пол, шторами на окна и первоначальной меблировкой обжитого уюта ради.
― Накануне твоего, Ген Вадимыч, деликатно скажем, отбытия с нашего Менска, позвонил мне мой давний и теперешний терпила ― Костя Кинолог. По его словам, был он у тебя на даче в Колодищах в это воскресенье второй шмон с перетрусом повальным. Меня о том странным образом никто не предупредил в нерабочий, выделяю, день. Вышла коллизия. А Костя плакал, умолял, но бравые омоновцы-архаровцы твоего Акбара кавказского без долгих разговоров пристрелили из-за забора.
По моим данным, Вадимыч, тебя лично дважды целились замочить. В первый раз, когда брали на железнодорожном переезде в Колодищах. Тогда твой старый дружок не дал. Ты знаешь, о ком я говорю… ― не торопился продолжать Лев Давыдыч
― Догадываюсь, ― бесстрастно кивнул Евген.
При этом, заметил Змитер, его бывший сокамерник стиснул зубы до желваков на скулах, да костяшки резко побелели на сжатых кулаках Евгена.
Тем временем Шабревич возобновил сжатое изложение прежних и нынешних белорусских событий, частных и государственных реалий.
― Во второй раз тебя, Ген Вадимыч, реально могли ликвиднуть при фиктивном освобождении под домашний арест. Якобы при попытке к бегству. Но вовремя, в натуре, опомнились, архаровцы, сполохались, что выйдет занадта грубо и неубедительно. Ты-то ведь никуда не бежал из-под стражи. По крайней мере, в тот час.
В обоих случаях, подчеркиваю, я получил прелестную пищу для размышлений и необходимые сведения для дальнейших следственных действий в оперативно-розыскном порядке. Наладил кое-кого наблюдать и окучивать негласно из подозрительных лиц в ваших, Тана и Евген, и моих лично списах ой подозрительных лиц в сходном преступном почерке.
Так вось, вчера вечером в среду, як мне вельми докладна доложили два информатора, независимо друг от друга, отбылась тайная свиданка небезызвестных вам особ… ― Шабревич учинил драматическую паузу, точно в зале суда обвел внимательным взглядом присутствующих. ― Вот этими особистыми личностями моими топтунами были выявлены прелестные Марьян Ольгердович Птушкин и Евдокия Емельяновна Бельская. Любопытные фотографии и аудиозапись их неосторожной беседы имеются…
― Так я и знала! ― не выдержала Тана. ― Не Хведос х…в, а Явдоха, падла, удумала, сучара-свекруха, как меня подставить. От п… и ниже.
Повышать голос Тана особо не повышала. Напротив, зловещим таким шепотом жестко сей же час пообещала. Прозвучало ее обещание крепче какой ни на есть матерщины:
― Урою уродку-урологиню! А подкаблучника Хведоса гебешного в унитазе утоплю.
При этом она странным жестом провела напряженными пальцами правой руки по левому предплечью. От запястья до локтя.
Евген ни полслова не проронил. Он по-другому отреагировал на разоблачение. Ни слова не проронив, достал из кейса свою большую тетрадь, чернильный «паркер» из внутреннего кармана пиджака. Сделал пометку на первой зашифрованной странице, перелистнул гроссбух и несколько строк в той кодированной абракадабре жирно так перечеркнул золотым пером. Медленно отвернулся в сторону.
Смотрел он отстраненно, индифферентно в окно, во двор. Но ничего там, верно, не видел. Или мысленно обозревал иной антураж или стаффаж.
Какие тут слова и дворовые пейзажи! ― сообразил Змитер. Бывшему Евгенову боссу теперь явно не поздоровится. Не меньше, чем нынешним свойственникам Таны. А может, и побольше!
― Прошу прелестно отметить, ― вновь невозмутимо заговорил Шабревич, будто ни в чем не бывало, ― ваши, Евген и Тана, пальчики деликатно обнаружились на конторских пластиковых файлах одного и того же дизайна. Их вы вполне могли касаться по роду и по природе вашей офисной деятельности. В них-то и был с деликатностью упакован подложный героин.
