Оставляю пустую тарелку на полу, наблюдая, как ровно и умерено вздымается его грудная клетка во время дыхания. Лежит с закрытыми глазами, делая вид, что абсолютно безмятежен, а его органы не учиняют бунт на корабле, мчась от одного борта к другому, дабы погубить своё судно, забывая, что они сами, непременно, останутся в открытом океане.

— Принести обезболивающее? — отрицательно мотает головой ещё больше подтверждая мои догадки.

Знал же, что будет так.

Именно поэтому, прежде, чем налить суп в тарелку, растер о её края не слабую дозу таблеток. Сейчас его вкусовые рецепторы и так нарушены, поэтому что бы он ни съел, покажется ему отвратительным, каким бы полезным или же вкусным в действительности ни был продукт.

Встаю с дивана, решив, что лучше будет, если он поспит, но не успев толком подняться, ощущаю на своей руке прикосновение горячих пальцев, а затем и всей ладони. Вот так всегда…

Так и сидим, не двигаясь, не дыша.

========== Часть 3. ==========

Вставляю ключ в замочную скважину, делая два поворота и сталкиваясь с упорным сопротивлением, — ключ так и остался в вертикальном положении.

Выдыхаю, прислоняясь лбом к двери, прижимая одной рукой пакет с купленными продуктами.

Уже прошло четыре дня, а я так и не привык, что дверь в мою квартиру самому мне открывать не приходится.

Делаю два коротких стука по железной каемке, что огибает дверной глазок, и, прислушиваясь, отхожу на шаг назад. Слышу, как гремит медная защелка, а через секунду в полумраке появляется полоска света, падая прямо мне на лицо.

— Ну и сколько раз я говорил тебе спрашивать прежде, чем лезть открывать дверь? — устало вдыхаю подъездный воздух, закрывая глаза, продолжая стоять у двери, не сходя с места.

— Но… ведь это ты, — вновь, как и в прошлый раз, растерянно отвечает, распахивая дверь шире.

Бинты, уже без кровавых подтеков, все ещё красуются на его теле. Их наличие не скроет даже рубашка и шорты, которые он нацепил на себя, отыскав в моем гардеробе.

По размеру они ему подошли только по одной причине: покупались для этого случая, ведь каждый раз, когда он пытается оккупировать мою жилплощадь, я не могу выдавать ему комплект своей одежды.

— Ты даже не смотрел в глазок, а уже утверждаешь, — вижу, как он пытается состроить умное выражение лица, убирая с глаз упавшие каштановые волосы.

— Смотр…

— Здесь темно, ты бы ничего не увидел, — хитро щурясь и по-доброму, словно ребенку, улыбаясь ему, вхожу в квартиру, впихивая парню в руки пакет, держать который я порядком подустал.

— Прям как с маленьким, — фыркает, но пакет забирает, с топотом удаляясь на кухню, чтобы там как можно громче опустить его на стол.

— Истеричка, — на полувыдохе отвечаю на его бунт, прислоняясь спиной к стене и согнув ногу в колене, притягиваю её ближе, чтобы расшнуровать ботинки.

Странно даже представить, что станет с ним через четыре года, когда этому, не побоюсь этого слова, мужику стукнет, жаль не по голове, целых тридцать лет. «Очуметь же, » — как бы на новом сленге выразилась моя младшая сестра, и я был бы с ней полностью согласен.

Учитывая склад ума Канта, его образованность, развитую соображалку и стратегию, с которой он подходит к своей жизни, это все ничто, по сравнению с его детским, местами взбалмошным, характером.

Ребенка такому точно не доверишь.

Вот и думается теперь, если мы с ним одного года рождения, а наши общие знакомые наперекор паспортным данным заявляют, что Кант, когда открывает рот в расслабленном виде, смахивает на ученика, дай бог, если старшего класса, то причем тут тогда слаженность тела и склад ума.

Вот я и привык, что с подобным человеком, чей мозг подвергается временной заморозке, только я и вожусь. При своих названных коллегах он, конечно же, в-рот-наикрутейший-перец, но для меня он как был, так и есть друг, забота о котором является моим долгом.

— А ты мне ничего не купил? — из-за косяка высовывается лишь одна голова с белой повязкой на лбу, как-то по-дурацки улыбаясь и щурясь, то ли от слепоты, то ли от своей хитрожопости.

— А должен был? — поставив ботинки в шкаф и закрыв дверцу, вопросительно смотрю с неким удивлением.

— Обязан, — слышу эхом, проходя в комнату и опускаясь на диван.

Все же Кант отговорил меня от затеи выбросить его, обещая всё отмыть и отчистить всеми возможными средствами. Спорить я не стал, доверив ему свою мебель, и именно сегодня он закончил столь кропотливый процесс.

Проводя ладонью по шершавой и стертой поверхности, ощущаю, как кожу царапают маленькие пружины, что не выдержав такого напора, прогнулись, окончательно прорвав тонкую, словно истощенную, ткань.

— Кант, — басом зову я, снимая с себя пиджак и вешая на подлокотник дивана, оставаясь в одной темно-синей рубашке и в брюках.

— Что тебе, холоп? Я только есть сел, ты чего Царя отвлекаешь? — почесывая живот, специально выпячивая его вперед, что получается весьма коряво и смешно, прикусывает вафлю, оставляя зажатой между губами, и, растянувшись у двери, опирается свободной рукой о косяк.

«Вот тебе и царский выход, » — мысленно комментирую я, стараясь не замечать этого настойчивого голодного взгляда, что сейчас так томительно медленно проходится по моему телу, словно видит в первый раз.

— Что скажешь? — специально проношу свою руку у себя перед лицом, чтобы уловить его взгляд и заставить его оторваться от моей шеи и посмотреть туда, куда я ему показываю: истертая ткань дивана, торчащие железки, которые наверняка с его расстояния даже не видны.

— Ниш…е.во, — специально мусолит сладкое, запихивая его как можно дальше в рот, лишь бы не отвечать на то, за что потом обязательно прилетит.

Устало закрываю глаза, хмуря брови и возвращая их вновь в привычное положение.

Вот посижу немного так, может все само исправится: открою глаза, а диван уже как новенький.

Чувствую как рядом прогибается матрац, заметно скрипят пружины, а губ в ту же секунду касается что-то шершавое с запахом сгущенного молока и ванили — придется есть. Все ещё держа глаза закрытыми, приоткрываю рот, чтобы ощутить на языке этот вкус, которым так пропитан весь воздух около моего носа. Но желанию так и не суждено сбыться, не коснувшись вкусовых рецепторов, царапая губы, палочка была безжалостно выдернута. Открывая глаза, я уже видел её конец, который скрывался в глубине рта этого хитрого и чумазого парня.

— Ребенок, — констатирую факт, откидываюсь назад и растекаюсь по дивану, словно плавленый сыр.

— Кто тут из нас двоих ребенок, так это уж точно ты, — рассматриваю белый потолок, касаясь взглядом лампочки, что одна из трех ещё горит на люстре.

— С чего ты так решил? — привык я говорить голосом без эмоций, за что получаю в лоб в ту же секунду, чуть не сваливаясь с дивана, наполовину перелетаю через подлокотник. Ну и силища. И откуда только берутся в этом нездоровом и покалеченном теле.

— Мудак. Опять за своё, — рычит он, распыляясь от каждого вздоха.

Надо подумать, если я начну сейчас язвить, то придется садиться на больничный по двум причинам: придется вновь латать его раны и зализывать свои.

— Ну, и чем я не угодил тебе на этот раз? — прикладывая тыльную сторону ладони ко лбу, сажусь обратно, подминая ноги под себя.

— Нэйт, я же вижу, что ты обиделся, так чего не скажешь мне об этом… — на удивление абсолютно спокойно отвечает Кант, вставая с дивана и поворачивая по направлению к выходу.

Заставляет нахмуриться, ровно на секунду анализируя сказанное им. В обращении ко мне из его уст прозвучало моё имя, а это может означать только одно: обиделся он, причем адово.

Привстаю на одну ногу, успевая поймать рукой край его рубашки, резко тяну на себя, наблюдая как парня несет по инерции назад. Ловлю этот мешок с костями уже у себя на коленях, сгребая в охапку его длинные ноги, что остались лежать в растянутом положении на полу.