Горн недоуменно повел плечами, другие офицеры переглянулись, не понимая, о ком идет речь. Петр же поспешил продолжить:

- Господа, ещё в Бранденбурге мне говорили, что я очень похож на... царя Петра, и сегодня случай предоставил мне возможность убедиться в том, что это - сущая правда.

Со всех сторон послышались насмешливые, неодобрительные восклицания. Офицеры, сам комендант, ожидавшие услышать от опытного специалиста какой-то дельный совет, способный укрепить оборону Нарвы, оказались обманутыми в своих надеждах, но Петр поднял руку так повелительно, так строго обвел присутствующих своим страшным взглядом, что возгласы тут же смолкли:

- Вы не дослушали меня, господа! Мой план сводится к следующим действиям: при помощи разведки необходимо выяснить, где находится царский шатер, а потом следует провести сильную вылазку в том направлении. Я поведу охотников, сам поведу! Мы убиваем охрану царя, солдаты, надев ему на голову мешок, уводят московита в Нарву, я же занимаю его место. Русским придворным все равно, кто правит ими, я же, знающий русский язык, уведу их из-под Нарвы, просто-напросто отдав приказ и объяснив ликвидацию осады тем, что план был продуман плохо и у нас-де не хватит сил до прихода холодов взять город. Воспользуйтесь моим сходством с царем, господа! Конечно, вы скажете, что на вылазке можно было бы просто убить царя, а не подменять его мною. Но возражу: русские, узнав о смерти своего монарха, лишь остервенятся и положат многие тысячи жизней своих солдат, чтобы взять город и перерезать всех жителей в отместку за гибель Петра!

Уперев взгляды в красный круг стола, офицеры молчали, не зная, как ответить на странное, почти бредовое предложение полковника. Они были хорошими инженерами, артиллеристами, просто добрыми служаками, и понятие воинской доблести в их хорошо устроенных головах всегда соседствовало с представлением о беспрекословном подчинении уставу, выработанному умными, но осторожными людьми. Этот же неуклюже сложенный человек, появившийся в крепости перед началом осады, предлагал им согласиться с тем, что может существовать и доблесть неуставная, какая-то бешеная, а поэтому подозрительная. Оттого-то и молчали офицеры, покуда полковник Горн не поднялся медленно из-за стола со вздохом и не подошел к чудаку. По-отечески мягко положив руку на плечо Петра, Горн проговорил:

- Голубчик, я старше вас, а поэтому поверьте уж вы мне, старику: война не терпит суетливости и... фокусов, которые были бы уместны на ярмарочной площади. Вы - опытный солдат, но вы немного увлеклись... сходством с царем Петром. Вернемся же к нашим прямым обязанностям, и пусть терпение и Господь Бог помогут нам выдержать осаду.

Горн не мог видеть, как исказилось лицо полковника Тейтлебена в презрительной гримасе. Петр презирал трусливую осторожность шведов - его план на самом деле мог привести к снятию осады. Но в то же время он очень сожалел, что комендант отрезал ему путь вновь стать царем и полководцем, прекрасно знавшим, как одолеть любую крепость.

* * *

14 октября под нечастый грохот осадной артиллерии да ленивую ответную пальбу со стен переходила на левый берег Наровы поместная конница - все пять тысяч человек дворян смоленских да московских под началом Федора Головина. Ехали на неказистых лошаденках, понурые, без радости, с опаской поглядывая на стены Нарвы, распушенные облачками пушечных да мушкетных выстрелов. Стрельцы, солдаты, иноземцы-пушкари, офицеры, привыкшие уже немного и к грязи, и к холодным своим шатрам, к скудной кормежке, к вылазкам ночным и прочим неудобствам походной жизни, смотрели на прибывших с улыбками, дивясь вооружению дворян, их разномастным прадедовским доспехам, шишакам, тронутым кое-где ржой, кривым татарским саблям, порыжелым саадакам. Прибыли к тому ж дворяне с немалым скарбом, с личными шатрами, с котлами и пуховиками, и все это хозяйство тотчас стало разгружаться холопами дворян, а было слуг у каждого не менее семи. Прямо на мокрую, разжиженную землю снималось все их добро, а вокруг прибывших толпились офицеры, потешаясь над отнюдь не воинственным видом русских конников.

- Из каких земель, вот интересно, прибыли к нам на подмогу сии храбрые лыцари? - спрашивал, задорно подмигивая товарищам, какой-то драгунский поручик. - Не иначе, как сам король польский прислал к нам свое войско! Ну, ужо попрем на Нарву - на саблю её возьмем!

Ему отвечал иноземец-инженер, с преглупой серьезностью отвечал, не выпуская трубку изо рта:

- Н-нет, то не может есть правда. Круль Август не имей такой кавалер в свое войско. То калмык или татар есть.

Иностранные офицеры подходили к дворянам, с откровенным презрением рассматривали старинные куяки и бехтерцы дворян, трогали их руками, будто находились в лавке торговца железной рухлядью, смеялись, похлопывали оробевших дворян по плечу, но когда один из иностранцев потянул из ножен смирного с виду дворянина саблю, желая, видно, хорошенько рассмотреть её, помещик так двинул его в скулу, что тот, кувыркнувшись, распластался в грязи под одобрительные возгласы товарищей сумевшего постоять за себя дворянина. Иностранец, разобиженный немало, уже дергал из ножен шпагу, скрипя зубами, сыпал ругательствами, грозил поединком дворянину, снова принявшему безмятежный вид, и лишь крики "царь идет, царь!" утихомирили разбушевавшегося офицера.

Толпа расступилась, и перед дворянами, топтавшимися у седел своих коней, внезапно появился Лже-Петр в коротком, развевающемся плаще. Герцог фон Кроа, Алларт, Вейде, Шереметев, Меншиков и Головин окружали царя, который, увидев дворян, их облик, к которому в Новгороде присмотреться не успел, так и остановился, точно натолкнулся на невидимую преграду. Дворяне же, узнав царя, низко, в пояс поклонились, раздались нестройно произнесенные приветствия:

- Здравствуй, царь наш, батюшка!

- Государю великому многия лета!

Дворяне, будто и сами понимали, что вояки они неважнецкие и, если бы не царская нужда, то своею волей никогда бы под Нарву не отправились, молчали, низко склонив головы за свои зерцала да бехтерцы. Лже-Петр же, окинув колонну взглядом, чему-то улыбнулся и прокричал:

- Ничего, ребята, ничего! Воевать и с такими, как вы, ещё как можно! Вид у вас задорный! Вот токмо отдохнуть с дороги нужно, подкрепиться! Генерал-провиантмейстер да генерал-комиссар вас на довольствие поставят, и вы, очухавшись, послужите своему царю верой и правдой! Правда ведь, ребята?!

- Правда!

- Правда! Еще какая правда! - раздались голоса.

- Как отцы наши и деды твоим отчичам и дедичам служили, служить станем! Кишку на службе надорвем, а уж послужим!

- Токмо уж ты, государь наш, прикажи над нами не насмехаться - не приобыкли еще, но приобыкнем, посечем супостата.

Граф Головин, приведший под Нарву дворянскую конницу, с озабоченным лицом что-то тихо промолвил на ухо Лже-Петру, но государь ещё ярче осветился улыбкой:

- Да какие насмехательства? Кто смеялся? Покажите мне такого?! Ни за что не дам свою лучшую конницу хулить и на смех поднимать. Видали? Да пусть кто токмо рот отворит хулы ради - в звании понижу, а рядовым порку наижесточайшую устрою!

Сделал на прощанье фривольный жест рукой, повернулся было идти да не удержался - через плечо осклабился, посылая ехидную свою улыбку обрадованным добрым словом государя дворянам.

Вечером того же дня в шатре у Меншикова сидели четверо. Не бражничали. Сгрудились вокруг поставца, на котором в глиняном шандале горела свечка, и свет её плясал на грустных лицах собравшихся потолковать мужчин.

- Знаю сам, - говорил Головин, - что на срам один конницу я сию дворянскую привел. Они, подлецы, жрать да спать больше жизни любят. Еще при Алексее-то Тишайшем, сказывали мне, как завидят неприятеля, так в кусты, и сидят там, ни гу-гу, докель бой не закончится, а опосля выходят и со всеми вместе в стан идут. Рану пустяшную заполучить спешат, чтоб токмо домой отправиться, якобы на её лечбу...

Но Борис Петрович Шереметев головой неистово крутил: