Глава 2
Хочу спросить у вас вот что: как должен человек реагировать, если его бросают в понедельник днем и оставляют без обеденного стола, а в полчетвертого ему предстоит забирать трех малышей? Вот как: идет в парикмахерскую, разумеется. Лично я отправился в салон к Лену, самому пронырливому парикмахеру в Саут-Норвуде, а то и в целом мире.
Лен мне кивнул, когда я вошел. То был кивок человека, который слишком много раз видел, как входит в моду и выходит из нее «Брилкрем», и уже ничему на свете не удивляется.
— Как семейство?.. — спросил он меня, пока я усаживался в кресло.
В кильватере каждой реплики тянулись многозначительные точки.
— А сам-то как думаешь, Лен?
— Ну, парни у тебя — что надо!..
— Точно, Лен. Абсолютно верно. Они твои самые юные клиенты, а?
— А вот девка твоя больше ко мне не заглядывает…
— Да уж выросла она, чтоб ходить в мальчиковую парикмахерскую.
— А твоя Дайлис?.. — многоточие…
— А что говорят, Лен? — я смотрел на него в зеркало.
— Что ситуация «пикфорд», — точка… точка… точка… многоточие…
— Всюду у тебя шпионы, — сказал я.
— «Пикфорд» навсегда, насколько я могу судить…
— Насколько можно судить, да, Лен.
Лен нажал несколько раз на педаль подъема, словно поднимая мужское эго на высоту.
— Грустно это слышать, Джозеф, — отозвался он.
Для Лена процесс стрижки обычно отходит на второй план, уступая сбору сплетен. Он повязал мне на шею нейлоновую мантию, подоткнул ее за воротник с самодовольством человека, выполнившего на сегодня всю работу, и критически оглядел мои космы.
— Долго ты ко мне не заходил…
— Сделай что-нибудь порадикальнее, — угрюмо обратился я к его отражению в зеркале.
— Чтоб весь пол устелить, да?..
— Чтоб весь пол устелить.
Я вышел от Лена с выбритой тонзурой и эмоционально обнаженный. Может, следовало быть повнимательнее, но слишком уж быстро все произошло, в точности как с уходом Дайлис. В пятницу вечером мы с Дайлис Дэй сидели в родном доме и честно притворялись, что любим друг друга, как вдруг она объявила, что заказала на понедельник пикфордовский грузовик для перевозки вещей, — «ситуация «пикфорд»», как выразился Лен.
Сначала я сказал то, что, наверное, и должен был: попросил подумать, каково это будет для детей. Напомнил ей о новой жизни в Кристал-Палас, о которой мы самозабвенно мечтали, когда Билли только родился. После этой увертюры я упростил стратегию: спросил, нужно ли ей помочь сложить вещи.
Я не замял разговор, конечно же. О нет. То есть я помог ей паковать сундуки, но все-таки кое-какие вопросы у меня еще оставались.
— Эээ… а куда ты, собственно говоря, переезжаешь? — Видите, я могу быть жестким.
— В Далвич-Виллидж, — ответила Дайлис.
— В Далвич-Виллидж? — Территориально это к северу от Кристал-Палас, социально — возвышается над ним на милю, а уж на Саут-Норвуд смотрит, как баронет на мусорщика. — Значит, у него денег до черта?
— Я не поэтому ухожу.
— Извини. Это я так. Слушай, а как ты с ним познакомилась, с этим твоим… Крисом, да?
— Он просто… вошел в мою жизнь.
Та Дайлис, которую я знал (или думал, что знаю) до сего момента, не стала бы изъясняться так трепетно. Я не удержался и улыбнулся.
— Фьюю! Расскажи хоть о его мощном заряде.
Из трепетной дымки возникла настоящая Дайлис, пусто поглядела на меня и ответила замечательно:
— Могу тебе сказать, что была настоящая гонка.
Хм. Впрочем, я был готов к такому. Сам виноват — изображал мудреца, хотя меня уже выставили простаком. Но я вел себя спокойно и уравновешенно (спокойно, как покойник, и уравновешенно, как повешенный). Где-то в отделе страданий выключили кнопочку, и я равнодушно наблюдал, как равнодушно наблюдаю, как мы с Дайлис равнодушно соблюдаем положенные ритуалы трагического расставания и принимаем его как свершившийся факт. У Дайлис уже все было готово: «пикфорд», выходной на работе, связка ключей…
Она сказала, что ей жаль.
— Неправда, — ответил я.
— Нет, в каком-то смысле все-таки жалко, — уточнила она.
— И в каком же?
— Мне жалко тебя.
— Здорово. Теперь я могу не напрягаться и сам себя уже не жалеть.
Ну да, я был не особенно многословен, но зато мы не устраивали мелодрамы. Утром в субботу мы сказали Глории, Джеду и Билли: мама решила, что должна пожить сейчас в другом месте, и папа тоже так считает. Мама уедет в понедельник, пока детей не будет дома, но приедет к ним снова «очень скоро». Мама их очень любит и, ну да… Папа их тоже любит. Очень. Затем мы все погрузились в наш «воксхолластра» и отправились на прогулку в Кристал-Палас-парк.
Шла третья неделя сентября, листья уже опадали, и под листопадом ребята помчались к своим любимым скульптурам — динозаврам, или, как гласила надпись на указателе, «чудовищам». Какие же они у меня еще маленькие… Сколько из того, что мы сказали, в них осело? Билли вел себя, как обычно, — беседовал на тарабарском языке с Жоржем, игрушечным моржом. Джед, засунув руки в карманы, высматривал недостатки каменных воплощений каркающих птеродактилей или рычащих стегозавров. У него тоже была мягкая игрушка, полоумный жираф Джефф.
Одна Глория, казалось, что-то поняла насчет перемен в нашей семье. В парке она вела себя тихо, и на следующий день тоже, пока я готовил воскресный обед. А вечером она загнала меня в угол, полюбопытствовав:
— А зачем мама собирает коробки?
— Мы же тебе уже говорили. Она уезжает.
— А куда она уезжает?
— В путешествие, — сымпровизировал я.
— Какое путешествие?
— Недолгое. В короткое путешествие на пароходе «Неверность».
Секунду Глория непонимающе молчала, затем надавила снова. В восемь лет люди бывают бесстрашными.
— Зачем?
— Ей хочется развлечься, уехать куда-нибудь из дома.
— А почему тогда мы с ней не едем?
— Потому что у меня будет морская болезнь, а тебе нужно ходить в школу.
— Но это нечестно!
Я поднял ее на руки, поцеловал в обе щечки и откровенно ответил:
— Может статься, что как раз это по-честному для всех.
Что же у нас пошло не так, а?
Я не запивал, не злился на нее, не разочаровывал ее в постели. У меня не было игровой приставки к телевизору. Я не заводился при виде «феррари». Я все знал: где клитор, где отвертки, где туалетный утенок. И я умел спрягать священный глагол «заботиться»:
Я забочусь.
Ты заботишься.
Он заботится.
Она заботится.
Мы заботимся.
Кого заботит?
Думаешь, меня это заботит?
Тебя вообще хоть что-нибудь заботит?
Ну вот. Раз плюнуть.
Я вяло размышлял про Криса. Дайлис назвала мне его фамилию — Пиннок (ничего смешного тут нет!). Это все, чего удалось от нее добиться.
— Он тебя хоть любит по-настоящему, Дайлис?
— Джо, хватит об этом.
Я вспомнил, какое сильное впечатление Дайлис производила на меня раньше. Ростом пять футов и два дюйма, пылкая. Темно-карие глаза и прямые темно-каштановые волосы (глаза Глории, волосы Глории). Губы, говорившие «я добрая», и грудь, говорившая «я горяча». Нам было по двадцать два. Дайлис не скрывала симпатии, мне это льстило. Она держалась вызывающе. Я тоже.
Сейчас-то я понимаю, каким был дураком, но должен признать, что где-то в дальнем уголке подсознания я лелеял образ Дайлис — взращенной на природе поэтической деревенской девы (в городской версии), чьи прелести нависают над плотным корсетом, словно спелые плоды над плодородной почвой. Не только ее внешность наводила на такие ассоциации, но и характер: прямой, невозмутимый, бесхитростный. Ни разу ни в одной женщине не встречал я такой теплоты.
Чистить перышки она не успевала. Она ела, как лошадь, она упивалась любыми романтическими жестами, и чем пошлее, тем лучше — огромные коробки шоколадных конфет, веники цветов. Хотя ни она, ни я не были богаты, она работала как вол, чтобы мы могли по субботам делать набеги на Кенсингтон или Вест-Энд и потом возвращаться к чаю домой, навьючившись книгами, музыкальными записями и грудами нелепых тряпок, которые мы потом даже иногда носили.