— Согласен, — вынужден был признать агент. (Эта простая уступка доказывала, что Фил его заговорил: Джордж Скраггз никогда бы не сказал «согласен».) — Но как же тогда вычислить коммунистов? Если они не ходят на митинги, не повторяют лозунги и не подписывают петиции?

— Да именно по тому, что они не делают ничего из этого. Кроме того, вы прекрасно сами знаете: вы следите за честными и безобидными людьми, вроде моей жены, а те, кто вас действительно интересуют, о, эти типы стараются остаться незамеченными. Обратите внимание на тех, кто громче всех кричит, выступая против коммунистов. Да вы и сами это прекрасно понимаете. Не держите меня за простака.

Джордж Скраггз почесал в затылке. Фил заметил, что этого человека можно легко привести в замешательство, приписав ему коварные тайные мысли. Железная логика сбивала агента с толку.

— И все же, — слабо запротестовал он, — мы обязаны обращать внимание на то, что люди делают. А как иначе можно узнать, кто что думает, что происходит в головах людей?

— Да ладно, Джордж, я ведь не вчера родился.

Джордж все больше и больше нервничал. Не понимая, когда и как это произошло, он чувствовал, что поменялся местами со своим собеседником. Фил не сильно бы его удивил, открыв, что он также агент ФБР, причем выше его по званию, переодетый в невзрачного и неопрятного писателя.

— Если рассуждать как вы, Фил, в нашей стране опасны все.

— А кто сказал, что нет?

— Перестаньте. Тогда и Никсон — агент коммунистов.

Синие глаза Фила язвительно блеснули.

— Я надеюсь, Джордж, вы не забудете, что это сказал не я.

Этот разговор заставил Дика задуматься, особенно обескураженная фраза фэбээровца о том, как сложно узнать, что происходит в головах людей. Писатель спрашивал себя, что было бы, окажись он вдруг в голове какого-нибудь человека, совершенно непохожего на него. Например, в голове Джорджа Скраггза. Или, хуже того, Джорджа Смита. Или его отца. Или Ричарда Никсона.

Какое-то время он обдумывал идею, хотел описать в одной книге, как его собственный мозг и мозг Никсона поменялись местами, но затем оставил ее. Фил Дик, просыпающийся в одно прекрасное утро в теле сенатора из Калифорнии, а тот — в теле писаки из Беркли, — это могло, несомненно, стать неплохой историей, богатой на неожиданные повороты, но это было не то, о чем Дик думал. В одном учебнике по философии он прочитал о различии между idios kosmos^[4], этим особенным видением вселенной, которое каждый из нас таскает в своей в голове, и koinos kosmos^[5], который считается объективной вселенной. Когда мы говорим о «реальности», то ссылаемся для удобства на koinos kosmos, но, собственно говоря, koinos kosmos не существует: его восприятие есть результат договоренности между людьми, беспокоящимися о том, чтобы ощущать под ногами твердую почву. Это некая дипломатическая фикция, наименьший общий знаменатель для моего idios kosmos и для idios kosmos моего соседа — если считать, что мои соседи вообще существуют и что я не один во вселенной, как того хотел бы непримиримый идеализм.

И на самом деле идея Дика состояла не в том, чтобы обменять свой idios kosmos на idios kosmos другого рискуя при этом ничего не заметить, поскольку это будет уже совсем иной человек, а не он сам, а в том, чтобы посетить чужой idios kosmos, не отказываясь от своего собственного. Просто путешествовать в нем, как в чужой стране. И Дику требовалось только какое-нибудь средство, чтобы такое путешествие стало возможно, а жанр, в котором он работал, имел, по крайней мере, то преимущество, что в изобилии его подобными средствами обеспечивал. В тот же вечер, ухватив самую суть того, что в научной фантастике пугает значительную часть образованной публики настолько, что они не рискуют перевернуть страницу, Филип Дик напечатал следующие строчки.

«2 октября 1959 года^[6] на протонно-лучевом дефлекторе „Мегатрон“, который был установлен в Белмонте, произошла авария. Дуга в шесть миллиардов вольт ударила в потолок помещения, сжигая все на своем пути, особенно наблюдательную площадку, на которой находилось восемь человек. Все они упали на землю и оставались там, раненые или впавшие в кому, до тех пор, пока не убрали магнитное поле и не подавили мощную радиацию».

Далее следует рассказ о том, как восемь пострадавших приходят в себя и их отвозят в больницу, а легко раненных — домой. Кажется, все пришло в норму, за исключением некоторых мелочей, которые производят потрясающее впечатление. Эти мелочи вскоре становятся более значительными. Ругательство привлекает на голову того, кто его произнес, множество саранчи; машинально произнесенная молитва тотчас удовлетворяется. Вскоре спасенные не могут больше скрывать удивительного факта: бог знает, как они очутились в некоем беспорядочном мире, где самые дикие суеверия становятся объективной властью, выпавшей на долю «настоящего» мира законов физики, молитва заменяет технику, а каждый, кто делает шаг в сторону, немедленно карается небесами, — короче, вселенная, созданная в мыслях безумного проповедника.

На самом деле происходит примерно следующее: герои понимают, что в действительности они, безжизненные, все еще лежат в «Мегатроне», но энергия, высвободившаяся в результате аварии, превратила личный мир одного из них (как потом выясняется, того, кто не терял сознания), в коллективный мысленный мир, пленниками которого стали все остальные. Как говорит одна вконец перепуганная героиня: «Мы подчинены логике невероятной религии, смеси ислама и средневекового христианства, вере старика, из мыслившего еще в тридцатые годы в Чикаго абсолютно бредовый религиозный культ. Мы находимся в его сознании».

Дик немало развлекся, изображая этот безумный мир. Но у него не было намерения посвятить его описанию всю книгу: помещая в «Мегатрон» восемь человек, он собирался посетить idios kosmos каждого. Религиозный фундаментализм старого вояки (который походил на отца самого писателя) он заменил на пуританскую утопию миловидной дамочки, полной добрых чувств, любящей (как и его мать) искусство, красоту, чистоту и точно так же ненавидящей беспорядок, секс, физиологическую сторону жизни, искренне убежденной, что можно отделить добро от зла, другими словами, можно уничтожить зло. Добиваясь этого, убирая зло из своего мира, она уничтожает не просто вещи, но целые категории: клаксоны, мусорщиков, с шумом перемещающих мусорные бачки, комивояжеров, СССР, мясо, бедность, половые органы, астму, кошелек, пьянство, грязь…

Дамочка все сильнее увлекается и действует необдуманно. «Улучшенный» с ее помощью мир саморастворяется и уступает место другому, еще более страшному миру молодой женщины, страдающей паранойей. Мир глянцевый, коварный, внешне безупречно нормальный, но при этом полный скрытых угроз. Здесь все имеет значение, все составляет часть заговора. Все враждебно, опасно, обманчиво, даже предметы. Люди, отданные во власть этого больного сознания, пребывают в панике. До настоящего момента каждый очередной мир оказывался хуже предыдущего. Каким будет следующий, если он вообще будет? Трое из восьми человек, выглядевшие совершенно безобидными, — старый служака, дама, занимающаяся благотворительностью, и немного закомлексованная секретарша — оказались на поверку религиозным фанатиком, воинствующей пуританкой и психически ненормальной личностью. Какие бездны скрывают в себе другие? Самые умные догадывались, что дела обстоят еще хуже, и спрашивали себя, какую страшную пропасть таит в своей душе каждый из них? Каким кошмаром для его товарищей станет его собственный мир, если будет им навязан?

В самом начале романа Дик позаботился о том, чтобы представить читателям семейную пару, которая тоже оказалась на «Мегатроне». Жену, Маршу, подозревали в том, что она коммунистка. Она клялась мужу, что это неправда, но он, тем не менее, начал ее подозревать. Тем более что, после того как женщину, страдавшую паранойей, в конце концов сожрали (как того и требовала логика) двое ее спутников, превратившихся в гигантских насекомых, все снова поменялось, и на сей раз герои попали в мир воинствующего коммуниста. Сочиняя эту главу, Дик вспомнил речи, которые произносила некая Олив Холт, столь раздражавшая его подруга Клео, и постарался как можно красочнее их передать: жаждущие крови капиталисты, фашистские войска, линчуемые на каждом углу улицы негры, населенные гангстерами города, толпы голодных детей, роющихся в мусорных баках — вот как видит Америку настоящий коммунист.