Ночь проходила, и утром мысли на эту тему казались всего лишь сном. Какая смерть?! Ведь мне нужно собирать дочь в садик, в школу. Купить ей ручки и фломастеры, сбегать на рынок, отнести сапоги в починку… Дела казались бесконечными и не могли закончиться. Их цепь мне было не разорвать — куда вклиниться смерти? И потом, разве можно забрать мертвую из мертвого мира?

Я обманывала себя и смерть и убегала, и была уверена — обманула, убежала. Но обманулась сама — она меня нашла. А, впрочем, чего я боюсь? Днем раньше, днем позже, все решено, и я почти свыклась с решением. Почти и подвело, дало сбой, напоминая — смерти нет, она не для тебя. Поэтому можно поиграть с ней, пощекотав нервы и напоминая самой себе — я еще жива. И могу еще жить… а это хуже мгновенной смерти.

Шок прошел, страх исчез — я вновь примирилась с финалом. И лишь одно не давало покоя:

— Вы забыли сказать — за что?

Мужчина опустил пистолет на колени и, облокотившись на спинку сиденья, задумчиво уставился на меня:

— Ты либо дура, либо очень смелая.

— Я дура. Не тяните. Скажите и покончим.

— Я хочу правды.

— Зачем?

— Любопытство. Отвечаешь ты — отвечаю я.

— Вы не можете меня убить, у вас слишком добрые глаза.

Мужчина качнул стволом пистолета:

— Совсем недавно они были старые… Выходи!

— Вы не ответили…

— Ты тоже. Давай, — поторопил оружием.

Я с трудом открыла дверцу и вылезла. Ноги не слушались. Тело не воспринимало, холодно или тепло на улице. Я вновь отдала себя страху и сожалению: не от встречи со смертью, нет, — от бездарно потраченной жизни. Ноги не сдержали, и я осела на землю.

— Помочь? — равнодушно спросил мужчина, встав рядом.

— Нет, я сама…

Но встать не могла — приступ слабости. Сознание ушло в ирреальность и четко запоминало пейзаж, не воспринимая его настоящим. Белые пятна, как надпись — здесь был снег, силуэты деревьев, темное небо с одинокими звездочками, и лента шоссе из бесконечности в бесконечность. Все это было, и я еще была.

— Ждать долго? — напомнил о себе палач. А, впрочем, нет, — освободитель. Я посмотрела на него и вдруг поняла, почему не могу надолго всерьез воспринять происходящее и плаваю меж осознанием и неприятием.

— Трагифарс. — Я встала и прислонилась к дверце машины, сунув руки в карманы пуховика.

— Отойди от машины.

— Не отойду.

— Хочешь, чтоб я применил силу?

— Не примените. Вы вообще не тронете меня. Если б вы хотели меня убить, давно бы убили. А вы всего лишь пугаете. Специально.

— Ты слишком разговорчива для трупа.

— Вот именно. И вас это не раздражает. Мне кажется, проблемы не у меня — проблемы у вас. Нет, я не сомневаюсь, что вы убивали, но сомневаюсь, что вы хотите убить меня. В чем дело, можете объяснить? Не нравится заказчик? Нравится заказанная? Я действительна не та, и вы не знаете, что делать? По уму — убить, но я слишком странно веду себя и сбиваю вас с толку. Признавать вы это не хотите, что как раз понятно. Непонятно, почему не хотите пойти на откровенный разговор и разрешить проблему к обоюдной выгоде и согласию. Не верите мне, не доверяете — ясно, но выбора нет.

— Выбор всегда есть. Просто не каждый утруждает себя его поисками. — Мужчина облокотился на машину рядом со мной и, сложив руки с пистолетом перед собой, задумчиво смотрел в глубь леса. Подозреваю, что в его голове рождались глубокие сомнения — а не поставить ли точку на собственных метаниях?.. Подобные мысли были не в мою пользу, и я уже открыла рот, чтобы высказаться и увести его в сторону от черных планов. Но он меня опередил:

— Ты убеждена, что тебя не могли заказать?

— Да, убивать меня не за что.

— Уверена, что не ошибаешься?

— Уверена.

— Но умереть готова. Почему?

— А выход? Бежать? Куда? Документы-то у вас.

— Отговорка.

— Так вы хотите, чтоб я побежала? — невесело улыбнулась я. — Хотите сопротивления жертвы? Понимаю, стрелять в безоружного человека, не сделавшего вам ровным счетом ничего плохого, тяжело.

— Откуда знаешь? Коллега?

— Похожа?.. — Я старалась поймать его взгляд и зафиксировать на себе. Не удалось. Он стойко избегал встречи с моими глазами. Плохой признак… или хороший? — Я всего лишь предполагаю, потому что вижу в вас, прежде всего, человека, а не убийцу.

— Хороший метод. Психолог?

— Вы знаете, кто я.

— Знаю. Работник галереи. Серая масса во глубине народных руд. И все больше укрепляюсь во мнении, что ты фальшива насквозь: от цвета волос до паспорта.

— Я абсолютно откровенна с вами и ничего не скрываю. Нечего. Лгать тоже смысла нет — вы ведь следили за мной? Естественно! Не могли же вы снять квартиру на тринадцатом этаже и выстрелить наобум в незнакомую вам женщину, не подготовившись, не отследив ее, не узнав ее расписание, появление дома и наличие домочадцев. Конечно, нет. Но сколько ни копали, ничего не нашли. Стандартная жизнь провинциалки, не ангела, но и не законспирированной Миледи. Ваш вывод субъективен и подогнан под удобную вам планку. Врунишку, фальшивку убить легче — это уже пятно на чистом образе, остальные пятна можно додумать и с легкой душой спустить курок.

— И ты говоришь, что не имеешь понятия о ритуале убийства? Работник галереи, с ходу вычисливший, с какого этажа в него стреляли. Охотно верю… хоть и стрелял с крыши. — Он усмехнулся.

Подумаешь, открыл великую тайну! А то я не знала…

— Что вас удивляет? Я люблю детективы и базирую свои умозаключения на логике, она редко подводит.

— А жить помогает?

Наконец-то наши взгляды встретились. Не знаю, что сказал ему мой, но мне его — ничего. Пелена равнодушия и заморозки чувств.

— Конечно, — солгала, не моргнув глазом.

Он кивнул, разглядывая лесной массив, и вдруг приставил мне пистолет к виску. Я не ожидала подобного поворота, пребывая в уверенности, что почти приручила палача, и похолодела, сообразив, что мир проще и грубей наших иллюзий, а психология палача далеко не психология ребенка. Сколько бы мы ни прятались за иллюзии, грубый материальный мир безжалостно срывает их занавес и топчет, топчет… и мечты, и души, ломает планы, давит стремления к добру и свету.

Я покосилась на мужчину, боясь шевельнуться и лишь взглядом умоляя — перестаньте издеваться!

Он спустил курок.

Резкий, чиркающий звук словно кремнем шаркнул о кремень, подкосил мои ноги. Я рухнула на обочину, словно в сугроб, почувствовав жуткий холод, ознобом пробравший меня от макушки до пяток, и еще не понимала, что жива, что дышу, смотрю, слышу…

Меня заколотило мелкой противной дрожью, и каждая клетка души и тела затанцевала, выполняя свое па в диссонанс с другими клетками. Я не помню, чтоб когда-нибудь чувствовала себя настолько мерзко. Мыслей еще не было, и осознание, что я жива, заблудилось в дебрях какофонии звуков и ощущений.

Я клацала зубами, тщетно пытаясь сомкнуть челюсть, жмурилась, стряхивая навернувшиеся некстати слезы, и силилась понять, кто хрипит с глухим всхлипом, и чья это рука, скрючившаяся, как лапа курицы, царапает полоску асфальта. И дошло — больно. И поняла — жива.

Я вскинула голову, уставившись на мужчину: как вы могли?

Тот пожал плечами, равнодушно меня разглядывая:

— Осечка. Повторим? — и направил дуло на меня. Я шарахнулась в сторону, растянулась у колеса, не спуская глаз с бездушного отверстия. Кажется, я умерла еще до того, как услышала второй сухой щелчок. Умерла, понимая: со мной не шутили, а ошибка или не ошибка — не имеет значения.

Моя вера в лучшее, смелость, мужество, да все, из чего я состояла или думала, что состою, взвыв, поползло под машину — я осталась. Лежала и смотрела в небо, чувствуя, как холод овладевает моим телом, прокрадывается в душу, и та рвется в небо, ожидая встречи с иными существами, значительно добрее и светлее, чем она.

— Ангелов ждешь? — Киллер поднял меня за шиворот.

— Вы садист, — прохрипела я онемевшими губами, заваливаясь набок. Ноги отчего-то не стояли.