— Ну ты, старичок…

— Извини, — сообразил Шлыков. — Но мне очень важно знать про нее все, только чтоб она не знала…

— Она что, в розыске? Опасная преступница? — не скрыла сарказма Маруся.

— Нет, обещайте, что не скажете ей, и я скажу, кто она.

— Но…

— Только так и не иначе.

— Будь по-твоему, — тут же согласился заинтригованный Гарик. Полонская же с минуту сверлила взглядом гостя, видимо, соображая, а не послать бы его по холодку в ночь и неопределенность? И все ж любопытство победило.

— Хорошо.

— Вам можно верить?

— Мне можно, и ей, если я сказал, — заверил Полонский.

— Я не настолько глупа, чтоб идти поперек спецорганов, — начала злиться бестактности Шлыкова женщина.

— Извините, Маруся, но может получиться путаница, которая приведет к волнениям, абсолютно не нужным в данном деле. Насколько я понимаю, она ваша подруга?

— Да.

— Давно дружите?

— Очень. Ляля, дочь Бэллы, девочка болезненная, я тогда педиатром на их участке работала, встречались чуть не каждый месяц, а то и неделю. Так и подружились. Шестнадцать… нет, пятнадцать лет уже, как они переехали к нам.

— Из Питера?

— Не-ет, — задумалась женщина, видимо, раньше об этом она не думала. А тут в свете интереса федерала приняла за странность. — Из Надыма, кажется.

— А девочке, сколько лет было?

— Три. Роды нормальные, в срок, — протянула задумчиво.

— Отец кто?

— Понятия не имею. Бэлла эту тему всегда обходила. Знаю, погиб до рождения девочки.

— Где?

— Не знаю.

— Фамилия?

— Да не знаю! У девочки и матери одна фамилия: Томас, девичья, Изабеллы. Не регистрировалась Бэлла с отцом ребенка.

— Но хоть как звали его знаете?

— Павел. Ляля «Павловна» по отчеству.

Шлыков забыл, о чем спрашивал. Он уставился на фото, пытаясь найти хоть малейшее сходство девушки с собой. Ноль. Это что получается: у него есть дочь, а он не в курсе?

Выходит, либо он ошибся, и никакая Изабелла не Олеся, и у него обман зрения, либо Олеся родила ребенка и записала на него.

— Ерунда какая-то, — нахмурился. — Она служила?

— Кто? — в унисон воскликнули Полонские.

— Томас.

— Где? — начала раздражаться Маруся.

— В Афганистане.

— Да вы что?! Нигде она не служила!

Гарик же не разделил мнения супруги. Взял в рот кусочек лимона, прожевал, задумчиво поглядывая на тарелки, и выдал:

— Могла.

— Что?! — возмутилась женщина, взглянув на мужа, как на ненормального.

— Могла, Маруся, — кивнул подтверждая. — Я тебе не говорил, как-то не думал всерьез, но подружка твоя больно крученая. Выдержка, хладнокровие. Сама себе на уме. Оружие знает. Помнишь, на пикник ездили, мужикам еще поохотиться вздумалось? Ну, какая охота в июле? Понятно, так постреляли в белый свет, как в копеечку. А Бэлла сначала винтовку в руки брать не хотела, а как взяла… Знает она, как с оружием обращаться, и стреляет очень даже хорошо. Не знаю насчет службы в Афгане или еще где, но не исключил бы. И мутное что-то есть, да, — качнул пальцем, глядя на друга. — Реакция. А еще взгляд. Сейчас — нет, но тогда, еще лет десять назад, меня ее взгляд сильно настораживал. Повидал я таких. Наш это был взгляд. Пацаны из Кабула прилетали именно с такими взглядами. А как-то, помню, сестрой ее назвал, так она побелела и глаза стали… зрачки большие, испуганные. Долго потом не приходила к нам, но… детей нам Бог не дал, Лялька ее, считай, наша дочь и сама Бэлла, что сестра. Ты чего интересуешься-то? Колись давай, не крути. Личное или служебное любопытство?

— Личное.

— Оп-па… — откинулся на спинку стула Гарик, разглядывая Павла. Маруся насторожилась, подалась к гостю:

— И что?..

— Если у меня нет склероза и не выжил из ума, Изабелла Томас — моя жена Олеся Казакова, которую вот уже шестнадцать лет я считал погибшей. Мутная история. Застрелила замкомбрига и застрелилась сама. А нас в это время в горах зажали. Потом плен. А когда «Каскад» нас вытащил, Олеси уже не было.

За столом воцарилась тишина. Маруся хлопала ресницами и морщила лоб. Гарик хмурился, потом взял бутылку и наполнил бокалы до краев.

— Да-а, старик, тогда ты вовремя появился.

— Поясни.

— Бэлла вбила себе в голову, что больна раком.

Павел обвел внимательным взглядом супругов. Маруся кивнула:

— Бэлла удивительно упрямая и замкнутая. Она иногда напоминает мне сомнамбулу — живет и будто не живет… А здесь при плановом осмотре обнаружили у нее уплотнение слева, вот она и решила, что у нее онкология. Я ее по всем светилам провела — нет ничего. Но она не верит, уперлась. У меня такое чувство, что она даже рада, что может умереть, и цепляется за придуманный диагноз. Что я только ни делала, как ни убеждала — ведь точно опухоль заработаешь. Она отмахивается и продолжает верить, чахнет, слабеет. И еще больше уверяется в том, что действительно больна. И вот-вот умрет. Поэтому та дочь и отправила подальше от себя, чтоб та не узнала. По клеточке ее от себя отдирала, извелась вся, и все ж склонила к мысли, что здесь ей не место, спровадила к тетке. Уговаривала я Бэллу — давай на обследование. Тоже нет. Одна надежда: устроить ей хорошую встряску, извилины на место поставить, чтоб нормально работать стали. Думала, влюбится, пройдет блажь. Она, словно Спящая красавица — просто засыпает, и все… Что она себе накрутила, почему и зачем, понять не могла. А уж что делать, вообще ума не приложу. А ведь жалко, хорошая она, но до чего ж упрямая. Губит сама себя и радуется! Ждет — когда же! Вы только представьте, Павел. Ужас.

Павел задумчиво смотрел на коньяк в бокале, молча выпил его и спросил:

— Она так и боится крови?

— Да. С нашатырем рядом стояла, когда кровь у нее из вены брали. Неужели вы и об этом знаете?

— Он же сказал…

— Не верю, быть не может! Она бы мне сказала! Мне бы она точно сказала! Да и что скрывать, зачем? От меня, самой близкой подруги?

— Есть такие вещи, которые и от себя порой хранишь в тайне. Я тоже очень долго забывал, что там было, Маруся, — вздохнул Гарик, сложил руки на стол и уставился на пустую бутылку коньяка: еще бы пару замахнуть.

Павел долго молчал, а потом спросил:

— Встряска, говорите, нужна?..

— Нужна. Причем на уровне шокотерапии, чтоб все негативные мысли из головы вылетели!

— Шокотерапия?

— Старик, если ты, правда, не ошибся, и меня чутье не подвело, то Бэлле такую встряску надо устроить, что и нам с тобой. Птицу стреляную криком не испугать, — заметил Полонский.

— Знаю, Олесю и раньше было трудно испугать.

— А сейчас тем более — горизонтально ей на все. Она смерть торопит, а зачем? Похоже тебе ответ только и известен.

Павел потер подбородок в раздумьях и кивнул, а потом нехотя рассказал, что произошло шестнадцать лет назад.

Тогда же, посовещавшись, они все вместе и решили, как разбудить Фею.

— Сможешь? — с сомнением спросил друг.

— Я больше ее не потеряю, — только и ответил Павел, и у Гарика отпали все вопросы и сомнения. Он лишь поежился:

— А я б, наверное, не смог. Размяк.

— Смог бы. Если б любил.

— Ты б сначала проверил, старичок, чтоб действительно путаницы не получилось.

— Проверю. Труда не составит. Хотя у меня сомнений нет.

И проверил. На сбор информации и уточнение ушло две недели. Чендряков собирал ее в Санкт-Петербурге, Павел пристально следил за Изабеллой-Олесей здесь. У него не было сомнений, что это она, но он не приближался, не спешил объявить о своем возрождении, пребывая в некотором смущении из-за многих аспектов дела. Павел порой злился на свою любимую, порой сомневался, что она вообще помнит о нем. Да и нужен ли ей человек из далекого прошлого? Сколько любимых было у каждого из живущих, но каждый ли из них помнил о них? Шестнадцать лет — большой срок, слишком тяжелое испытание на прочность чувств. Порой и меньший срок стирает память о лучших днях, самой крепкой привязанности.