Мой спутник после небольшого пинка подал ювелиру наше сокровище. Тот сохранял невозмутимое лицо практически все время, пока гемтестером отщелкал все до последнего камушка, даже когда достал из закромов микроскоп. Только спина напряглась.

— Симпатичная вещица.

— Да, внезапно обретенный подлинник Фаберже не каждый день встретишь, верно? — безмятежно улыбнулась я.

— Ну не факт, что подлинник. — затянул тоскливую песнь наш хозяин.

— Подлинник. — Первый раз отверз уста мой спутник. И как-то так сказал, что возражать даже у меня бы язык не повернулся. Расслабилась я на своей территории, забыла, что это профессионал в работе с людьми.

— Ефим Давидович, аукционная цена на Sotheby» s на такое начинается с полумиллиона долларов. Вы это знаете, я это знаю. У Вас будет товар в прекрасном состоянии, который не обязательно продавать открыто.

— Деточка, где Сотби, а где мы. — а в глазах работает счетчик, и это чудесно.

— Ефим Давидович, уж кто-кто, а Вы точно сможете на этом неплохо заработать. Сто пятьдесят.

— Нет, откуда такие цифры?! Даже на своем аукционе столько не отобьётся.

— Тогда восемьдесят, но быстро. Половину в рублях.

— Послезавтра устроит, кисонька?

— Замечательно, да, Федор Андреевич? — я обернулась к владельцу, который так и продолжал изображать невозмутимую фигуру на барельефе.

— Хорошо.

Мы распрощались и быстро покинули гостеприимное логово.

— Это не очень дешево? — уточнил мой спутник уже в машине.

— Моя зарплата за десять лет. Очень хороших лет. — прикинула навскидку я. Несколько автомобилей, пара квартир. Для наших целей вообще достаточно и половины было бы.

Через день Федор Андреевич вызвался пойти один, что меня чуточку напрягло, но была логика в том, чтобы не светиться лишний раз. Я дожидалась его в нескольких кварталах от ювелира, и через полчаса увидела, как он идет молодцеватой походкой, плечи расправлены, в глазах огонь. Тут-то и поняла, что все время здесь он не чувствовал себя полноценным мужчиной, подчиняясь моим решениям, моему выбору, моим аргументам.

Деньги мы разделили на несколько частей, кое-что убрали подальше, а с оставшимся капиталом двинулись по медучреждениям.

Доктор нам попался хороший, понимающий, что время от времени паспорта находятся на оформлении и вполне хватает копий (за небольшие деньги, кстати, понял), а что на копии возраст и фотография не очень сочетаются — так то издержки нездорового образа жизни. На этот раз я утащила копии документов Лёни и чуть-чуть поработала в фотошопе. Федор Андреевич уже с подозрением косился в мою сторону.

— Ну что?

— А почему нельзя обойтись без этого? — он брезгливо ткнул в несколько неудачных попыток познакомиться с 327 статьей Уголовного Кодекса Российской Федерации.

— Потому что без документов Вас в нормальной клинике не примут. И так-то нет гарантии, но лучше, чем вообще ничего.

— Вы обдумываете действия на несколько шагов вперед. — по некотором размышлении послышалось из его угла.

— Да. Так проще. — чуть-чуть и получится хороший скан.

— Это не пристало женщине.

— Так. — я откинулась на стуле. — Федор Андреевич, эмансипация женщин уже случилась, причем началась еще на Вашем веку. Сейчас женщины летают в космос, руководят правительствами и армиями и вообще делают много разного, для чего нужны мозги. А еще рожают без участия мужчин, кстати говоря. Это мое общество, и Ваши современники вскоре тоже вынуждены будут это принять. Если Вас так ранит подобное обстоятельство, попробуйте видеть во мне друга без признаков пола.

Обиделся. Патриархальный он слишком.

С больницей получилось настолько все гладко, насколько это вообще было возможно. Ну если не считать того, что в ночь после операции Федору Андреевичу стало хуже и потребовалась экстренная вторая (еще минус несколько десятков тысяч). Рассвет я встречала в его индивидуальной палате (оплата посуточная, пребывание родственника — по тарифу при наличии флюорографии).

Утром он медленно открыл один глаз, затем другой. Молча сфокусировал их на мне.

— Воды…

Я резво бросилась за бутылкой, потом смотрела, как он жадно пьет — после наркоза и меня сушило несколько дней.

— Ну как?

Он осторожно пошевелил ногами, поочередно поднял руки, ощупал голову.

— Странно очень.

— Если очень странно — то это лекарства, пошутила вошедшая медсестра.

Он хорошо видел, прекрасно слышал, сохранил все двигательные функции, срезался только на одном вопросе.

— Какой сейчас год? — дежурно уточнил врач.

— Одна тысяча восемьсот девяносто пятый. — автоматически произнес пациент и все замолчали.

Полстраны проехали, множество людей встретили и все прокатило, а тут вот…

За спинами переглядывающихся медиков я показала пациенту кулак и деланно рассмеялась. Ко мне повернулись тревожные и недоуменные лица.

— Это у нас семейная шутка. Когда кто-то хочет сменить тему разговора, вспоминаем 1895 год. Тогда родился прапрадед Лёнечки — легендарнейшая личность в их роду, пламенный революционер, знаете ли. И как у некоторых есть фраза «словно и не было советской власти», так и у нас 1895-й.

Абсолютно бестолковое объяснение, но что можно придумать на ходу?

— Март, 2015-го. — хрипло отозвался мужчина в кровати.

— Вы бы, Леонид Борисович, не шутили так. А то и в третий раз на операционный стол уедете ни за что. — ответно съехидничал медик и ушел.

Я даже глумиться не стала — грех смеяться над больным.

После обеда его поставили на ноги и позволили сделать несколько шагов по палате, на третий день начали готовить к выписке. Лекарств прописали не так чтобы очень много, но где их взять в конце XIX века. Так что придется моему гостю бросить курить, завязать с алкоголем и вести здоровый образ жизни.

Дни потекли размеренные, почти семейные — я работала, а он целыми днями исследовал исторические сайты. Изучал историю страны и мира так подробно, что я устыдилась — в школе подобной основательности у меня не было. Порой мы подолгу дискуссировали о каких-то событиях, и я все чаще спотыкалась о нехватку знаний. Пришлось купить себе новый планшет, и подыскивать аргументы прямо за разговорами. Особо яростно мы бились на тему личности Николая Последнего.

— Его Величество оказался в сложнейшей ситуации.

— Он упустил все, что можно, привел страну к пропасти и позволил горстке самовлюбленных идиотов захватить власть. И это я, Федор Андреевич, не о большевиках. Те взяли лишь то, что плохо лежало.