«Выскользнул из-под носа».

Он с трудом поднял отяжелевшую руку. Силы иссякали, сказывалось отсутствие пищи. Чудодейственных питательных таблеток, составлявших основной рацион для экипажа, на Земле не было. Он пожевал было несколько ягод кизила, но нашел их несъедобными, к тому же в них были твердые косточки.

Уже десять миллионов лет он собирал на Земле дикие растения, но так и не удосужился выяснить, какие из них съедобные, какие нет, и выяснять это теперь было поздно.

Кажется, ничего не пожалел бы за одну крошечную питательную таблетку с заложенной в нее живительной энергией!

Он забился глубже в кусты и прилег там на землю, подавленный и ослабевший. Конец был близок.

Эллиот мчался на велосипеде, направляясь к отдаленным холмам. Почему туда, он не мог объяснить.

Велосипед притягивало туда будто магнитом. Во всяком случае, он явно знал, куда ехать, и Эллиоту оставалось лишь не мешать ему.

Эллиот был из тех мальчиков, которых обычно называют шельмами. Обычно он жульничал, когда играл в парчизи. В его голосе вдруг, как джинн из бутылки, появлялась невыносимая, режущая уши пронзительность, и каждый раз, будь это дома или в классе, Эллиот этим противным, пронзительным голосом говорил как раз то, что говорить не следовало.

Дома он увиливал от всего, от чего только мог, зная, что Мэри или Майкл все за него сделают. Очки с толстенными линзами придавали ему сходство с лягушкой, словом, ни дать, ни взять — психопат и шельма впридачу!

Его жизненный путь вел в никуда, но если можно было бы указать точное место на карте человеческой судьбы, то Эллиота ожидали посредственность, мелочность и депрессия — он был из тех людей, которые бросаются под колеса поезда. Но случилось так, что именно сегодня жизненный путь Эллиота круто свернул в сторону от первоначального курса и прямехонько повел его к холмам.

Велосипед привез его на огнезащитную просеку, проложенную по склону холма. Здесь Эллиот спрыгнул на землю и перевел велосипед на другую сторону усыпанной сухим валежником просеки. Ему показалось странным, что его двухколесная машина, покореженная и заржавленная из-за того, что хозяин к ней относился бездушно, часто бросал ее где придется, оставлял под дождем, сегодня казалась легче пушинки. Ему даже почудилось, что сегодня, несмотря на ржавчину, она сияла как новенькая.

Велосипед легко катил по извилистой тропинке через рощу. Выходя на поляну, Эллиот всем своим существом ощущал: здесь произошло что-то невероятное. Все здесь хранило память о пребывании огромного космического корабля. Близоруко щурясь сквозь толстые линзы очков на вмятины в траве, мальчик словно воочию видел оставивший эти следы корабль.

Сердце Эллиота громко стучало, и если бы оно было устроено, как у пришельца, свет в его груди уже горел бы. Лоб мальчика пылал, словно его коснулась немыслимо мощная неземная энергия, остатки которой еще витали над поляной.

Затаившись в кустах неподалеку, старый ботаник старался не выдать своего присутствия — ведь где-то вокруг может рыскать эта скверная собака, не теряющая надежды цапнуть заслуженного ученого за ногу.

Нет, похоже, что молодой землянин пришел один. Все равно не стоит высовываться. В любой миг можно испустить дух, и незачем это видеть посторонним.

Мальчик же делал что-то непонятное. Достав из кармана пакетик, он извлек из него крошечный предмет и положил его на землю, отошел на несколько шагов, повторил странные манипуляции, опять отошел, и так еще раз, и еще, пока не скрылся за поворотом.

Старый путешественник, собрав остатки сил, выполз из кустов. Любопытство было доминирующей чертой его характера, но в его годы меняться поздно. Опустившись на четвереньки, он выбрался на поляну и увидел, что же там оставил мальчик.

На траве лежала маленькая круглая таблетка, удивительно похожая на их питательные таблетки из космического рациона. Старый ботаник поднял ее и положил на ладонь. На таблетке было отпечатано нечто, не поддающееся расшифровке: «М&М»[2].

Он положил таблетку в рот, подождал, пока она растает.

Восхитительно!

Потрясающе вкусно! Нигде в Галактике он не пробовал ничего подобного. Со всей быстротой, на какую был способен, он заковылял вслед за Эллиотом, подбирая и съедая одну таблетку за другой. Силы возвращались к нему, а с ними в его сердце возрождалась надежда. Он даже не заметил, как вновь оказался перед знакомым домом.

Мэри подавала ужин. Она приготовила одно из своих фирменных блюд: консервированные макароны с сыром, приправленные проросшей пшеницей. Чтобы придать блюду изысканность она бросила туда щепотку орехов кэшью.

— Ешь, Эллиот.

Эллиот, как всегда, сидел сгорбившись над тарелкой, словно собирался нырнуть в нее с аквалангом.

«Да, ребенок депрессивный, это уж точно».

Мэри почему-то вспомнилось, что когда Эллиот был еще совсем крошкой, она и его отец за вот таким же ужином швыряли друг в друга чем попало. От стен отлетали жареные цыплята, с потолка сталактитами свисало картофельное пюре, и подливка капала прямо на головку Эллиота. Конечно, это не прошло для него бесследно.

Она попыталась оживить вечернюю трапезу веселой болтовней.

— Кстати, какие костюмы у нас будут на Хеллоуин?

Вгоняющий ее в дрожь праздник Хеллоуин[3] стремительно надвигался. Как всегда, это будет жуткий вечер. Дом наполнят орды шумных детей, которые будут нестройно горланить и таращиться на нее во все глаза.

— Эллиот нарядится гоблином, — изрек Майкл.

— Иди к черту! — огрызнулся Эллиот.

— Молодой человек… — Мери не нашла, что сказать, и растерянно постучала вилкой по стакану Эллиота. — Ешьте ваши макароны!

— Никто мне не верит, — пожаловался Эллиот и еще более сумрачно уставился в тарелку.

Мэри ласково погладила его по руке.

— Не то, что бы совсем совсем тебе не верим, малыш…

— Он взаправду был там, клянусь, — Эллиот смотрел на нее через толстые линзы полными мольбы глазами.

Мэри повернулась к пятилетней Герти, младшей в семье, которая уже настаивала на отдельной квартире.

— Герти, милая, а кем ты будешь на Хеллоуин?

— Бо Дерек[4], мамочка.

В изнемогающем от бремени забот сознании Мэри тут же возникла картина: ее малютка-дочь голышом разгуливает по мокрым от дождя улицам их городка. Ковыряясь в макаронах, она попыталась представить что-нибудь другое, но тут Майкл опять начал приставать к Эллиоту.

— А может, — сказал Майкл свысока, как он нередко обращался к младшему брату, — это была игуана?

Мэри мысленно простонала.

— Игуан мне и так девать некуда — тихонько сказала она орешкам кэшью.

— Сам ты игуана! — огрызнулся Эллиот.

— А почему бы и нет? — стоял на своем Майкл. — Говорят, в канализационных трубах водятся аллигаторы.

«Аллигаторы — вот их-то мне и недостает, — подумала Мэри. — Начну считать аллигаторов. Все-таки веселее».

Она закрыла глаза, и перед ее мысленным взором тут же возник клацающий зубами аллигатор. Великолепный экземпляр.

Она повернулась к Эллиоту.

— Эллиот, Майкл просто хочет сказать, что тебе это померещилось. Такое случается. Нам всем вечно что-нибудь кажется…

«Вот мне, например, грезится, что на распродаже случайно затесалось платье от Диора, и всего за два доллара! В каком сногсшибательном виде я появилась бы в кафе!»

— Такое не может померещиться, — упрямо возразил Эллиот.

— Быть может, ты видел сексуального маньяка? — предположил Майкл.

— Ради бога, Майкл, не говори так при Герти, — взмолилась Мэри.

— Мамочка, а что такое маньяк?

— Просто дяденька в плаще, милая.

— Или просто испорченный ребенок, — добавил Майкл.

— Майкл! — строго прикрикнула Мэри.